Э. С. Кульпин

Об эволюции взаимоотношений человека и природы в Суздальском ополье

Методологические принципы

Социоестественная история (СЕИ) возникла в советском востоковедении при исследовании специфики развития Китая, Монголии, Кореи, Юго-Восточной Азии, аграрных реформ в развивающихся странах (Кульпин Э.С., 1990 и др. работы). СЕИ – научное направление на стыке гуманитарных и естественных наук, исследующее процессы взаимодействия природы и общества. СЕИ исходит из единства основных принципов и законов жизни на Земле, законов неживой, живой природы и общества, которые являются теоретической основой СЕИ. Более узко конкретные исследования опираются на: 1) модернизированную концепцию эволюции биосферы Н.Н. Моисева; 2) методы и положения социологической школы Макса Вебера; 3) принципы исторического анализа французской школы «Анналов».

СЕИ «стоит» на фундаменте конкретных достижений разных отраслей знаний, на осмыслении этих достижений, поэтому СЕИ – это, в известном смысле, и философия истории, понимаемой как этап эволюции биосферы. СЕИ возникла как «ответ» на «вызов» времени: на необходимость разрешить те проблемы, которые не удалось разрешить в рамках традиционных научных дисциплин, и развивается по мере решения четко поставленных проблем. СЕИ – ставит своей целью создание комплексного синтезированного знания. Главная цель социоестественных исследований — способствовать формированию целостного представления о взаимоотношениях человека и природы. Вытекающие из этой цели задачи: согласование основных взглядов, представлений, концепций, гипотез и теорий, утвердившихся как в естественных, так и в гуманитарных дисциплинах. Такое согласование, к сожалению, оказалось невозможным в рамках любой из традиционных (как гуманитарных, так и естественных) и потому специализированных, углубленных «в свое» дисциплин.

Особенность СЕИ состоит в том, что она рассматривает взаимодействие природы и общества с позиций общей теории систем и синергетики. Согласно первой позиции, любая открытая система является «организмом», не обязательно осознающим, но обязательно имеющим свои цели и добивающимся их осуществления. Согласно второй позиции, развитие любой системы определяется ростом уровня сложности самоорганизации. Отличие Земли от других известных нам небесных тел – в наличии биосферы. Особенность развития биосферы Земли заключается в том, что в ходе развития живой природы в ней выделился род Homo, ставший разумным и создавший свою автономную систему жизнедеятельности – социальных отношений – общество. С течением времени эта система по сложности внутренней организации и силе воздействия на природу поднялась до равенства с той системой, из которой она выросла – живой природы. Биосфера Земли – общая сверхсистема, в рамках которой взаимодействуют неживая, живая природа и общество – три подсистемы, каждая из которых является сложной и достаточно автономной. Для каждой из подсистем, две другие являются окружающей средой. Только во взаимодействии системы с окружающей средой проявляются те системные свойства, которые не проявляются в функционировании собственно системы. Из этого фундаментального положения общей теории систем, в частности, следует, что только междисциплинарные исследования способны дать ответ о структуре, функциях и целях системы, в полноте недоступной для исследования системы «изнутри». Именно такие исследования и являются социоестественными.

Любая вновь возникающая система существует за счет информации, энергии и материи, которые она берет из окружающей ее среды и преобразует в средства собственного существования. Окружающая среда людей – живая и неживая природа. Хозяйство – способ и процесс, в ходе которого люди получают информацию, энергию и материю от природы и преобразуют полученное в материальные блага и средства их производства. Действующее лицо, занимающееся жизнеобеспечением общества – Человек Хозяйствующий. Человек Хозяйствующий – не экономический автомат: его целью является повышение производительности труда любыми возможными способами, и его поведение определяется нередко не столько прямой экономической выгодой, сколько его представлениями о вещах, далеких от его непосредственной хозяйственной деятельности, связанных с его общими представлениями о мире и месте человека в нем. Отсюда следует, в технологиях находят свое выражение не только законы природы, но и общества. Естественный процесс возникновения и развития техники и технологии происходит в соответствии с представлениями людей о мире и о себе — и эти представления находят свое отражение в технике и технологии. Иными словами, мировоззрение «определяет» выбор физических и биологических законов, на которых зиждется та или иная технология. Следовательно, проблема состоит в том, как «увидеть» отражение ментальности в технике и технологиях, те составляющие мировоззрения, которые нельзя усмотреть при прямом анализе ментальной жизни общества[1].

Ввиду сложности трех подсистем биосферы (общество, живая и неживая природа) воздействие их друг на друга многогранно. Среди всех видов взаимодействий наиболее важны те, которые имеют прямую и обратную связь. Прямая и обратная связь во взаимодействии природы и общества с наибольшей силой и в наибольшем объеме проявляются в процессе хозяйственной деятельности людей. Отсюда главные «действующие лица» СЕИ – Человек Хозяйствующий и Вмещающий (кормящий[2]) Ландшафт – жизненное пространство Хозяйствующего человека. Действия Человека Хозяйствующего определяются не только экономическим интересом, но его духовной сферой – мировоззрением – представлениями о мире и о себе. Вмещающий ландшафт – не только место приложения действий Хозяйствующего Человека, но живой целостный организм (живой и неживой природы). Реакция природы на воздействие общества, как и общества на воздействие природы, есть реакции сложных живых организмов.

Важными понятиями в СЕИ являются кризис и катастрофа. Кризис – это процесс преодоления дезорганизации, в результате чего обновленный, как после болезни, организм крепнет и здоровеет, у него повышается иммунитет. Катастрофа – смерть организма. Homo Sapiens как вид до сих пор избегал катастрофы (смерти), но не как социальный организм. Ряд цивилизаций (организмы более низкого уровня, чем биосфера и социум в целом) погиб до того, как некоторые из них научились преодолевать кризисы и не доводить дело катастрофы[3].

Цивилизация в социоестественной истории (СЕИ) понимается как процесс развития – жизненный путь суперэтноса, протекающий в одном и том же канале эволюции, границами которого являются представления людей о мире и о себе. Движение в неизменном канале эволюции происходит при относительной социально-экологической стабильности – неизменности состояния природы и общества. Стабильность относительна, так как постепенно идет процесс накопления разрушительных тенденций во взаимоотношениях человека и природы и противоположный ему, защитный, процесс повышения уровня сложности самоорганизации систем. В целом, эволюция биосферы в целом и ее подсистем в частности есть функция, аргументами которой являются устойчивость (стабильность, гомеостатичность в пределе) и изменчивость. Оптимальное сочетание стабильности и изменчивости – пластичность. Развитие в определенном канале эволюции имеет место до достижения некоторого состояния, когда происходит слом берегов каналов эволюции, – бифуркации[4]. Бифуркация – это катастрофа предшествующего пути развития. В узком смысле – это поворотный момент, после которого любая система – политическая, экономическая, социальная, идеологическая — не может вернуться к прежнему состоянию. В широком смысле – это комплексный социально-экологический кризис, кризис одновременно природы и общества. В этот момент общество переживает исключительное, беспрецедентное для состояния относительной социально-экологической стабильности потрясение – хозяйственное (технологический и экономический кризисы), социальное, политическое и идеологическое. Если такое потрясение переживает не этнос, но суперэтнос, то это кризис цивилизации. Состояние бифуркации –
это также время и процесс выбора нового канала эволюции – направления дальнейшего движения системы. Решение, принимаемое системой, многоаспектно, где все аспекты взаимосвязаны и взаимообусловлены. Особое значение в бифуркационном процессе имеет событие-индикатор, после которого возврата назад нет.

Поскольку активной стороной во взаимодействии общества и природы в цивилизационный период эволюции биосферы Земли является общество, то ядром решения является принятие новой системы ценностей – центра представлений о мире и о себе, стратегии развития не отдельного индивида, но этноса и суперэтноса. Восприятие новой системы ценностей до сих пор происходило и происходит стихийно, неосознанно и  осмысливалось в идее Божественного промысла. Переход к сознательно принимаемой стратегии развития является мечтой человечества, которая воплощена ныне в идее ноосферы. Эта идея  структурно и функционально до сих пор не оформлена. Также неизвестно, будет ли осуществление мечты благом или злом для людей. Но это не предмет СЕИ. Конечной целью исследования в рамках СЕИ является выяснение, какой та или иная система ценностей была до кризиса, до бифуркации и какие перемены в ней стихийно, скрытно от общества происходили и происходят.

Кризисы, согласно исследованиям в рамках СЕИ, возникают по следующей схеме. Экспансия этносов, а также суперэтносов, протекающая вначале без изнурения вмещающих ландшафтов, при расширении ареалов хозяйственной деятельности после исчерпания рекреационных потенций природных комплексов осуществляется за счет изнурения и деградации природных ландшафтов, что вызывает ряд явлений, связанных между собой преимущественно причинно-следственной связью. Сначала возникает хозяйственный кризис, провоцирующий политический. За ними следуют культурный и идеологический. Однако очередность кризисов довольно условна: элементы нескольких видов неблагополучия могут появляться почти одновременно, или порядок их может быть несколько иным, пусковым механизмом[5] может стать событие в любой из названных сфер, но развитие кризиса всегда идет в режиме резонанса нескольких.

Совокупность хозяйственного, экономического, социального, политического, культурно-идеологического кризисов, затронувших суперэтносы есть кризис цивилизации. Он поставил общество перед необходимостью смены основных представлений о мире и о себе, переоценки ценностей, создания новой системы ценностей, включающей в себя как морально-этические, адресованные непосредственно отдельной личности, так и общечеловеческие, адресованные всему обществу. Происходит изменение отношений личности и государства, понятий порядка, свободы, войны и мира и др. Идет напряженный поиск новой системы хозяйствования, новых технологий, соответствующих иной системе координат, иным представлениям о мире и о себе. Иными словами, кризис цивилизации – есть бифуркация – момент и процесс выбора нового канала эволюции, в частности, – установления берегов канала. Кризис одновременно и природы, и общества – это социально-экологический кризис. Инициатором первого подобного феномена в истории цивилизаций является природа, точнее глобальные климатические сдвиги, периодически возникающие на планете, последующих – человеческая деятельность вместе с природными катаклизмами, либо только хозяйственная деятельность общества.

Специфика исследований СЕИ, в том числе и по России, состоит в ряде акцентов. Прежде всего, упор делается на процессы эволюции общества – духовные, социальные и экономические, т.е. на динамику, а не статику. Во-вторых, изменение разных сторон жизни рассматривается не иначе как в их взаимосвязи, взаимовлиянии и взаимодействии. В-третьих, принципиален подход к обществу как к организму, а не механизму. В-четвертых, процессы общественного развития увязаны с взаимодействием общества с его окружающей средой – природой, развития этноса – с другими этносами, цивилизации – с другими цивилизациями. В-пятых, обязательно рассмотрение процессов самоорганизации человеческих коллективов, эволюции самосознания больших групп населения – социальных слоев, этносов, всех народов империи, взаимоотношений личности и государства. В-шестых, объективное рассмотрение любого исторического периода невозможно без фиксации устойчивых представлений о мире и о себе в сознании людей того времени, мировоззрений прошедших эпох, мифов прошлого и нашего времени.

Славянская колонизация Северо-Восточной Руси.

Климат Восточной Европы I–II тыс. н.э.

Изучение изменения климата, доведенные до 10-летних периодов (вместо обычных 30-летних), проводится В.В. Клименко и А.М. Слепцовым[6]. Опираясь на этот опыт, можно привести соответствующие графики и ограничиться краткой качественной характеристикой климатических перемен.

Рис. 1. Отклонения средней годовой температуры воздуха (1) от современных значений и их сравнение с инструментальными данными (2) для территории Русской равнины (осреднение по 10-летиям)

Рис. 2. Отклонения среднего годового количества осадков (1) от современных значений и их сравнение с инструментальными данными (2) для территории Русской равнины (осреднение по 10-летиям)

Рис. 3. Отклонения летней (VI–VIII) температуры воздуха (1) от современных значений и их сравнение с инструментальными данными (2) для территории Русской равнины (осреднение по 10-летиям)

Рис. 4. Отклонения зимней (XII, I, II) температуры воздуха (1) от современных значений и их сравнение с инструментальными данными (2) для территории Русской равнины (осреднение по 10-летиям)

В Х–ХIII веках Европа находилась в периоде климатического оптимума[7]. В Западной Европе в 1000–1200 гг. граница возделывания виноградной лозы – исторического индикатора изменения климата, использованного в качестве такового историком Эммануэлем Ле Руа Ладюри, а затем и европейскими климатологами – «продвинулась к северу на 3–4 градуса северной широты. Верхний предел произрастания винограда в горах поднялся на 100–200 метров». При этом средняя температура поднялась немногим более чем на один градус[8].

При мягком и теплом климате интенсивность осадков зимнего сезона в целом практически оставалась неизменной. Отклонения наблюдались редко. В Х в. отмечены два высоких и одно весьма высокое половодье на Днепре. В ХI – два высоких и лишь одно низкое. В ХII – уже 4 низких, при 4-х высоких и одном весьма высоком. В ХIII – одно высокое, и других отклонений от нормы не было. Однако в ХIV в. отклонения наблюдались 9 раз: одно выдающееся высокое, 3 высоких и 5 низких. Для ХV в. зафиксировано уже 21 экстрем: два выдающихся высоких, 9 высоких, 9 низких и одно катастрофически низкое[9].

Зафиксированные в летописях, различные вредные для деятельности человека явления, такие как засухи, частые дожди и наводнения, суровые, снежные и бесснежные зимы, бури и грозы, голодные годы, были сведены И.Е. Бучинским в сводку с 850 по 1800 гг. по каждому 50-летию. Исследование Бучинского дает нам возможность увидеть динамику явлений, в частности, в предкризисный период. Таких явлений в Х в. было 8, в ХI – 12, ХII – 49, ХIII – 52, ХIV – 71, ХV – 144[10]. Динамика четко показывает стабильность условий климатического оптимума нашего тысячелетия и нестабильность эпохи перехода к Малому ледниковому периоду.

Климатический оптимум благоприятствовал демографическому росту населения, повышению среднего уровня и качества жизни. Доминантой хозяйственной и социальной жизни Европы Х – ХIII вв. был процесс внутренней колонизации. Восточная Европа не была исключением из общего правила. Колонизация здесь обусловила рост населения в центральной и северной части Великой русской равнины.

Пусковой механизм интенсификации процесса колонизация.

Восточнославянская колонизация в I тыс. н.э. шла по рекам – естественным путям сообщения, эксплуатируя летом самый дешевый во все времена водный транспорт, а зимой – санный. По рекам строились города, села, деревушки, отдельные рыбачьи и охотничьи хижины. Распахивались мысы рек и пойменные луга, которые в зоне неустойчивого земледелия были более доступны к освоению и давали наиболее устойчивые урожаи при тогдашней крайне низкой агротехнике интенсивного пашенного земледелия. Основой плодородия была почва – наносные, аллювиальные отложения, ежегодно обновляемые илом во время паводков. Разумеется, площади пойменных лугов были малы, занимали ничтожное пространство Великой русской равнины. В Восточной Европе во второй I тыс. н.э. темпы антропогенизации ландшафта даже в благоприятных условиях глобального потепления – климатического оптимума VIII–XII вв. — были намного более медленными, чем в Западной Европе. Тем не менее, с началом климатического оптимума на «пути из варяг в греки» возникли первые русские города – индикаторы заселения – Новгород, Киев, Чернигов, Любеч, Псков, Полоцк, Смоленск. До начала II тыс. н.э. интенсивная жизнь на Великой русской равнине концентрировалась по сути дела на двух извилистых и узких полосках земли вдоль Днепра и Волги и их основных притоков, на двух линиях торгового пути – Север-Юг. При этом славяне вначале смогли заселить лишь одну – вдоль Днепра. Волгу контролировали хазары.

В стороне от торгового «Пути из варяг в греки» вначале одиноко стоял русский город Ростов в центре уникального природного явления – Северо-Восточного Ополья. Вскоре к Ростову присоединились Суздаль и Муром, а позднее еще ряд городов. Они не служили нуждам международной торговли, а, как и города Западной Европы, удовлетворяли потребности окружающего населения.

Объединение (при участии скандинавов-варягов) восточнославянских племен укрепило военную мощь славян. Под защитой княжеских дружин и при слабом давлении со стороны степняков славяне получили возможность колонизировать земли южнее Киева – границы леса и степи. Вообще, степь без обводнения малопригодна для земледелия. Пригодна лишь узкая полоса лесостепи – границы леса и степи – область с уровнем плодородия, земли близким к степи, а по осадкам близка к лесам. Однако, как показано выше, славянская колонизация степей началась и происходила в исключительно благоприятных климатических условиях – самых благоприятных за 2 тыс. лет н.э.: при теплых зимах, оптимальных температурах и осадках летом и практически полном отсутствии климатических экстремов. Славяне быстро перешли узкую полосу – южнорусскую лесостепь с X в. и стали осваивать степь. Степь была рядом с Киевом в пределах 30–60 километров. Здесь сосредоточилось довольно многочисленное славянское население. Но с XI в. лесостепь стала местом противостояния половцев и славян. Согласно летописям, с 1061 г. до начала XIII в. половцы вторгались в русские пределы 46 раз.

Военно-политическое ослабление славян обычно рассматривается как следствие княжеских междоусобиц. Политическая раздробленность славян после княжения Ярослава Мудрого была обусловлена отсутствием майората, как системы передачи наследства одному наследнику. Как известно, Рюриковичи владели Русью как объектом родовой (коллективной) собственности, их борьба за долю в коллективной собственности усиливалась с ростом семьи после правления Ярослава Мудрого. Однако это объяснение было бы достаточным, если бы не действовали одновременно другие факторы. Половцы отнюдь не были сильны. Они были также раздроблены и к тому же находились в родстве с русскими князьями. Иными словами, и половцы, и славяне находились в одной системе политических отношений. Социоестественный анализ позволил выявить дополнительные факторы – хозяйственные и климатические, действующие одновременно и, видимо, в резонансе с политическими.

Половцы, как все скотоводческие народы домонгольского периода кочевали по Большой климатической оси Евразии – вдоль границы леса и степи в Восточной Европе на широте Харьков–Киев–Кишинев. Начинали они с Хопра и Медведицы в начале лета и постепенно перемещались на запад, появляясь в районе Киева в конце июля – августе, когда поспевала пшеница. Стада, продвигаясь традиционными маршрутами, могли проходить и через поля, осуществляя их потраву скотом, что приводило к естественным столкновениям земледельцев и кочевников.

Здесь глубинным было противоречие, связанное разной ментальностью, конкретно, пониманием собственности у кочевников и земледельцев. Земледельцы считали своей собственностью ту землю, которую они, придя на нее, нашли свободной от других владельцев и освоили ее, отвоевали у дикой природы. Когда весной славяне поднимали степную целину или пахали на уже поднятой целине, никаких половцев в степи у Киева не было. Иными словами, в их понимании поднятая целина принадлежала только им. Для кочевников же своей является та земля, по которой проходят маршруты традиционных кочевий, вне зависимости от того, находится ли в данный момент кочевник на данной территории или нет. До сих пор историки, не задумываясь о причинах, т.е. о хозяйственных факторах, просто фиксировали два факта, не связывая их друг с другом. Первый: шел процесс освоения степной целины. Второй: большая часть половецких вторжений пришлась на пограничные со степью Переяславское и Киевское княжества, т.е. на территорию уже распаханной степи и прилегающие к ней лесостепь и лес.

В итоге набегов половцев не только в освоенной степи, но в лесостепи и зоне лесов вблизи нее в конце XI в. «городы все опустеша, села опустеша; прейдем поля, идеже пасома, беша стада конь, овцы и волове, все тоще». Иными словами, наличествовало не только, и не исключено, не столько политическое, сколько хозяйственное противостояние славян и половцев[11]. В это же время имеет место резкое негативное изменение климата. Во второй половине XI в. отмечается общее сильное похолодание, т.е. сокращение вегетационного периода (см. рис. 1) при нарастающих низких зимних температурах (рис. 4) и высоких летних (рис. 3) при нарастающей засушливости (рис. 2).

Выявление миграционных факторов («выталкивания–притяжения»), пускового механизма не является целью данного исследования. Ясно, что в одном направлении на социальную систему действовали внутренние пружины и давление окружающей среды. С ростом числа князей уменьшалась численность их дружин, что снижало возможность противостоять разорительным набегам кочевников, социальное расслоение вело к усилению княжеского гнета на простых крестьян. Естественно, что волны демографического роста, всегда связанные с процессом освоения целины[12], в условиях снижения уровня, качества, условий и цены самой жизни способствовали исходу населения, причем реально предположение, что факторы выталкивания действовали в эффекте резонанса. В итоге в XI–XII вв. славянское население стало интенсивно перемещаться в трех направлениях: под контролем княжеской власти – на запад (в Галичину), организованные княжеской властью – на север (в междуречье Волги и Оки), бесконтрольно на восток – в бассейн Псела[13].

Эволюция процесса славянской колонизации Ополья.

Ополье за Клязьмой, внешне похожее на южные степи, с пло­дородными землями, мирным населением, реками, богатыми рыбой, и окружающими лесами, богатыми зверем, стала особенно привлекательной для переселенцев, когда Владимир Мономах незадолго до своей кончины (1125 г.) отдал ее в удел младшему из сыновей – Юрию, активному и амбициозному, проз­ванному впоследствии Долгоруким. Именно Юрий построил ряд городов Северо-Востока Руси, в том числе Дмитров, Галич, Переяславль, Юрьев-Польской, и предоставлял переселенцам ссуды. Если колонизация окружающих лесов растянулась на несколько столетий, то вся земля Ополья, пригодная под пашню, была освоена уже в ХII в. Возможно, она прошла исторически почти одномоментно: в течение смены одного-двух поколений в правление Юрия Долгорукого и его сына Андрея Боголюбского.

На новых землях, характеризующихся более суровыми почвенно-климатическими условиями, чем Киевское Приднепровье, отработанные навыки ведения сельского хозяйства должны были подвергнуться коррекциям, нередко существенным. Чернозем южнорусских степей может в течение длительного времени эксплуатироваться без восстановления плодородия почв, хищнически. Черноземовидные почвы Ополья, именуемые так по внешнему виду, но не по физико-химическим свойствам, не могут[14]. Формирование развитой интенсивной культуры земледелия здесь, как и везде, зависело от трех факторов, выявленных впервые, исходя из фундаментальных положений Н.И. Вавилова, при исследовании Китая: разнообразия и богатства культурных видов в местах старого расселения; уровня культуры земледелия в местах исхода; и достижения такой густоты населения, которая позволяет решать практические задачи экспериментирования массой участников и быстро обмениваться информацией[15].

Из трех названных факторов лишь один был явно не благоприятным для быстрого становления культуры интенсивного земледелия: как и повсюду в тогдашней Европе, культура земледелия не была высокой и на Руси. Иными словами, хищническая эксплуатация земель Ополья имела своим пределом катастрофическое падение плодородия почв. Остальные факторы были реализованы достаточно эффективно.

Большую часть культурных растений, эксплуатируемых в местах исхода: рожь, пшеницу, коноплю, мак, лен, просо, пшено, овес, горох, полбу, ячмень, хмель – переселенцы смогли укоренить в новых условиях[16].

Переселенцы селились компактно, что и при не слишком многочисленном населении, делало средства связи достаточно надежными и оперативными. Не случайно, к моменту монгольского нашествия в ростово-суздальских, рязанских землях все пригодные для быстрого освоения земли были освоены, компактно заселены, а население, получавшее в первые годы освоения целины высокие урожаи, достигло относительного хозяйственного благополучия. Косвенным свидетельством чего является, во-первых, не только быстрое появление городов, но возникновение их не из внешних нужд, не как перевалочных центров мировой торговли, не так, как возникли все древнейшие русские города, расположенные вдоль «Пути из варяг в греки». Во-вторых, строительство в городах величественных и уникальных памятников зодчества. То, что города Северо-Восточной Руси – Ростов, Суздаль, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польской, Углич возникли не на больших водных путях, а вдали от них[17], следует специально выделить: они выполняли роль промышленно-ремесленных, информационных и культурных центров для населения региона. Не случайно, именно по этим богатым землям, прежде других, прокатился в XIII в. каток монгольского нашествия, оставляя пожарища на месте городов.

Эволюция окружающей среды (XIV–XVII вв.).

Демографический рост и дефицит пашни. В Северо-Восточной Руси во время ее вассальной зависимости от Золотой Орды (XIV–XV вв.) происходили три взаимосвязанных процесса: распашка лесной целины, рост населения,  изменение ментальности (реальная христианизация Руси и славянская ассимиляция коренного населения лесов – балтов, угров. финнов). Косвенным свидетельством стабилизации социальной жизни, экономического развития и демографического роста является начавшийся в Северо-Восточной Руси с XIV в. бурный рост негородских – пустынных монастырей – первопроходцев в деле освоения лесной целины[18]. Половина всех русских монастырей, возникших за II-е тысячелетие н.э., пришлась на эпоху татаро-монгольского ига. До того монастыри возникали в городах или непосредственно у городских стен. В городах проживало 0,5% всего населения. Отсюда следует, что индикатором принципиального изменения ментальности – массовой христианизации населения Северо-Востока Руси является массовый процесс создания негородских монастырей. Распространение монастырей, поддерживаемое политически, экономически и идеологически Золотой Ордой[19], шло в северном направлении не только потому, что именно там находился основной массив лесов, а уход в леса означал для монахов уход от мирской жизни в «пустынь» – туда, где не было славянского населения, но и потому, что движение в южном направлении «перекрывалось» массированной миграцией на север кочевников Золотой Орды[20].

Анализ косвенных данных позволяет предполагать, что в результате массированной распашки лесной целины, стимулируемой и стимулирующей рост населения, население Руси в XV в. удвоилось[21], и возник дефицит пахотных земель. Первые проявления дефицита природных ресурсов – недостаток пахотной земли — относятся к концу XV в. или времени завершения становления Московского государства при Иване III. Индикатором дефицита земли, отмирания технологии подсечно-огневого земледелия и замены ее пашенным земледелием, завершением процесса славянской ассимиляции коренного неславянского населения стало юридическое огосударствление (национализация) всей земли согласно Судебнику 1497 г.[22]. Рост населения, числа сельских поселений и укрупнение их продолжается и в XVI в. В ряде районов России в середине ХVI в. было больше сельских поселений, чем раньше и позднее. Дефицит пашни в Северо-Восточной Руси, впервые обозначившийся в конце XV в., нарастал в XVI в.[23].

Социально-экологический кризис XVI–XVII вв. Дефицит пашни возник не по причине физической нехватки земли, а из-за специфики лесных почв. Эти почвы малоплодородны, и после нескольких десятков лет интенсивной эксплуатации лесной целины они теряли плодородие настолько, что дальнейшая эксплуатация их становилась невозможной. Восстановить естественное плодородие истощенных лесных почв можно, оставив их в перелог, т.е. предоставить возможность восстановления природе. В нечерноземном центре – срок перелога до полного восстановления – 150–200 лет. Частичного (оставление в залежь) – за, соответственно, меньшие сроки. Пашня, оставленная в перелог, называлась пустошью. Замедлению процесса истощения почв способствует трехполье, когда одно из полей периодически остается под паром, и навозное удобрение, искусственное восстановление плодородия требует применения неорганических удобрений. Замедление требует совершенствования технологии, что не может происходить без определенных сдвигов в ментальности, восстановление возможно при принципиальном изменении технологии, что возможно при фундаментальных сдвигах ментальности.

Замедлить процесс истощения почв в то время не удалось, и в результате «громадное, измеряемое многими десятками тысяч число деревень (от 50 до 90% в разных районах) превратилось в пустоши. Средний размер оставшихся поселений при этом возрос в 2–3 раза»[24]. Особенно высока была степень запущения в Замосковном крае, а в нем в самом густо населенном – Московском уезде. Все это происходило на фоне тяжелейших за все тысячелетие погодных условиях второй половины XVI – начала XVII вв.: сверххолодных лет и зим. При этом процесс деградации почв не был повсеместно одинаковым. Эпицентр кризиса был в Московском уезде (в основном – современная Московская область. Ситуация в Московском уезде исследована А.Э. Каримовым, причем в сравнении с Тверью, где кризисные явления не проявлялись[25].

Бифуркационный момент кризиса. Выбор пути развития. В XVI в. Московская Русь стояла перед принципиальным выбором пути развития. Теоретически можно было «здесь и теперь» решить проблему физического выживания этноса – выбрать интенсивный путь развития, требовавшего введения новых технологий землепользования и, соответственно, кардинальных сдвигов в мировоззрении. Однако практически легче было решить проблему иначе – «не здесь и не теперь»: избрать экстенсивный путь развития – введения в хозяйственный оборот новых природных ресурсов, что автоматически означало пространственное расширение государства. Проблема была решена в соответствии с принципом минимума диссипации энергии[26]. Россия избрала экстенсивный путь развития, за полтора века прошла всю Сибирь и вышла в Америку, так и не найдя земель, которые стали бы не только вмещающим, но и кормящим ландшафтом, что показало бесперспективность экстенсивного пути развития. Тем временем, к XVIII в. основной массив переложных земель Северо-Востока Руси восстановил плодородие, что позволило «рубить окно» в Европу и пытаться перейти на интенсивный путь развития, требовавшего принципиального изменения ментальности. Это изменение смогла осуществить малая часть населения, что императивно обусловило продолжение следования экстенсивным путем развития, как магистральным, вплоть до наших дней[27]. Попытка «сверху» кардинально изменить ментальность подавляющего числа населения была предпринята во второй половине XIX в. (Великие реформы) – начале XX в. и окончилась Гражданской войной за выбор пути развития, в ходе которой победили сторонники традиционной ментальности[28].

Эволюция отношений человека и природы в Суздальском Ополье.

 Природа и люди Суздальского ополья. Район Суздаля (точнее Суздальско-Гаврилопосадский подрайон Юрьевско-Суздальского района) представляет собой ровную пониженную северо-восточную часть Ополья с плоскими безлесными водоразделами с растительностью, характерной для лесостепи и с почвами, «составившими славу Ополья» – темносерыми лесными и «черноземновидными»[29]. Эти почвы по плодородию значительно уступают черноземам[30]. Поддержание плодородия требует органических удобрений и правильного севооборота. «Ахиллесовой пятой» этих почв является природное отсутствие лесов, т.е. отсутствие возможности естественного восстановления плодородия почв после перепахивания лесным перелогом. Иными словами, кормящие возможности вмещающего ландшафта Ополья в сравнении с черноземами ограничены и могут быстро снижаться при отсутствии высокой культуры земледелия, а восстановление почв перелогом в сравнении с лесными почвами ограничено или невозможно. Следствия данных ограничений известно: численность населения Суздальского Ополья стабилизировалась на века, от раннего средневековья до наших дней, и земля до XX в. не кормила своих жителей.

Бифуркационный момент во взаимоотношениях человека и природы в Ополье.

Определение бифуркационного момента, когда ведение хозяйства без мероприятий, способствующих восстановлению естественного плодородия почв, становится невозможным, для Ополья затруднительно, или невозможно из-за монгольского нашествия. В результате нашествия население Ополья было частично уничтожено, но большей частью разбежалось по окружающим Ополье лесам. Трудно или невозможно определить, сколько крестьян потом вернулось в Ополье, сколько осталось в лесах, где они стали корчевать лес под пашню или подобно аборигенам лесов – балтам, финно-уграм вести подсечно-огневое земледелие. Всегда и везде ограничителем численности населения являются возможности Вмещающего кормящего ландшафта, эксплуатация которого происходит по неизменной технологии, связанной со стабильностью ментальности, которая редко меняется в отдельно взятом небольшом социуме. Поэтому, чтобы выявить эволюцию взаимоотношений человека и природы в Ополье нужно рассматривать ее в контексте с процессами окружающей среды.

Эволюция технологии земледелия (XII–XVI вв.).

Начало славянского земледелия, как известно, связано с залежной системой. При ней распаханный целинный участок использовался под посев до тех нор, пока не истощалось его естественное плодородие. Затем участок на 20–30 лет исключался из обработки, а вместо него распахивался новый. С ростом населения сокращались сроки залежи. В конечном счете, залежь свелась к одному году и получила название «пара». Первые переселенцы в Ополье уже знали перелог и паровую систему. Мы не ставим своей задачей определения, когда их потомки перешли к системе одногодичного «пара». Вероятно, достаточно быстро. Как отмечают М.И. Кичигин и А.А. Иванов, «необходимость оставления пара в Ополье диктовалась и другими причинами. При коротком лете для посева озимой ржи требовалась летняя подготовка земли. В результате сложилась сначала двупольная, а затем трехпольная паровая система земледелия с чередованием: пар, озимые, яровые»[31]. Первые сведения о трехполье и навозном удобрении в России относятся в XVI в. Относительно Ополья можно уверенно говорить, что трехполье и вывоз на монастырские поля навоза практиковались в XVII в.[32].

Ополье эпохи выхода из социально-экологического кризиса (XVI–XIX). Несмотря на уже применяемую технологию трехполья и внесение удобрений «первые два десятилетия XVII в. патриаршие вотчины встретили в состоянии тяжелой хозяйственной разрухи»[33]. К тому же в 1634 г. Суздаль подвергся нашествию крымских татар. Как и в других областях появилось много пустых и нищенствующих дворов и пустошей, возникших на поросшей лесом пашне[34]. По имеющимся данным падение численности населения привело к полному отсутствию дефицита земли. В монастырских вотчинах вблизи Суздаля в 1630-х гг. бобыльских дворов либо, как правило, не было вовсе, либо, как исключение, они составляли крайне незначительную долю – 3–6% от общего числа дворов[35].

В связи с бедственным положением Суздальского уезда в течение первой трети XVII в. в монастырских вотчинах не велось обычной отчетности – окладные книги не обновлялись в течение всей первой трети XVII в.[36]. Затем патриархия предприняла энергичные меры для восстановления хозяйств: «кафедра всячески содействует заселению своих земель. Хозяйственная концепция ее была такова: призвать на свои земли крестьян, поддержать их при помощи ссуды, причем не только деньгами, но и зерном… Покупаются орудия труда, рабочий скот. Среди орудий труда мы видим топоры, кирки, тесла, сошники, долота, скобели, заступы, лопаты, косы, серпы, а также цепи, скобы, гвозди, всякие деревянные и железные запасы. В конце века также поступают сведения о покупке леса, бревен, петель, крюков, кирпича, железных припасов»[37]. Несмотря на это пустоши медленно входили в хозяйственный оборот, и оброк с них (даже с учетом инфляции) мало менялся. В вотчинах Покровско-Суздальского монастыря, например, 1630-х гг. он составлял 145 руб. 24 коп., а в 1700 г. — 138 руб. 15 коп. В этом монастыре в начале XVIII в. «вся монастырская запашка оставалась в пределах, достигнутых к 40-м годам XVII в.»[38]. В вотчинах других монастырей пустоши не распахивались и в связи с ростом населения во второй половине XVII монастырская запашка на двор снижалась от 1/5 до почти в два раза[39].

«В конце XVIII в., – как пишут М.И. Кичигин и А.А. Иванов, – практика трехполья и господство сохи претерпевают серьезные изменения, направленные на общую интенсификацию сельского хозяйства. Происходит отход от традиционного трехполья с его консервативным севооборотом. Именно в этот период в Ополье наблюдается посев тимофеевки на пару, репы и других растений. Наконец, значительного разнообразия достигали и земледельческие орудия; основное состояло в широком внедрении в ряде районов плужной техники обработки, а также в многообразии переходных форм от сохи к плугу, представлявших собой разновидности сохи. К мероприятиям по усовершенствованию старого трехполья относится, прежде всего, введение более интенсивной обработки земли путем двоения и троения почвы под пашню (двоение и троение почвы – это соответственно двойная или тройная вспашка, или вообще какая-либо обработка ее –
Э.К.) с последующим боронованием, которое также нередко проводилось повторно. Двоение пашни становится настолько обычным явлением, что Топографическое описание считает нужным специально оговаривать случаи разовой вспашки, и относятся они в основном к более плодородным местам и только под яровое, не являющееся основным хлебом. Что же касается подготовки почвы под озимую рожь, то здесь двоение указывается повсеместно, даже на самых плодородных участках»[40].

М.И. Кичигин и А.А. Иванов отмечают для 2-й половины XVIII в. растущее распространение плужных орудий. Несмотря на эти и другие прогрессивные новации, пустоши, т.е. оставленную на самовосстановление – в перелог землю, не удавалось ввести в хозяйственный оборот. Эту ситуацию четко фиксируют карты Генерального межевания, на которых отчетливо видно, что пустоши в Суздальском уезде составляют более 90% всей территории. (К сожалению, технические возможности не позволяют воспроизвести эти карты в данной статье). В результате стагнации урожаев росли цены на хлеб. М.И. Кичигин и А.А. Иванов пишут, что, «отвечая на анкету Вольного Экономического общества 1765 г. и Сенатскую анкету 1767 года о причинах дороговизны хлеба, владимирцы сообщали, что «земледелие против прежнего в упадок не пришло» и даже отмечали о его «умножении» за счет расчистки лесов. Большая часть воевод жаловалась даже на малоземелье (из Владимира, Гороховца, Юрьев-Польского, Суздаля)»[41]. Отметим, что к безлесному Суздальскому Ополью расчистка лесов не имеет отношения, имеет – малоземелье. Притом, что физически земли в избытке, но более 90% ее лежит в перелоге.

Необходимо особо подчеркнуть, что плодородие почв Ополья было не просто низким: оно было на самом низком уровне, характерном только для раннего европейского средневековья. По самым доверительным свидетельствам, из приводимых в книге М.И. Кичигина и А.А. Иванова –
анкете Вольного экономического общества, топографическим описаниям и ведомостям посевов, по ведомостям посева и урожая — урожайность во Владимирской губернии была в 1794–1796 гг. и в 1782–1783 гг. – сам-2, в то время как в Калужской – сам 3-4, Вологодской – сам 3, Архангельской – сам 4,5[42]. Главная причина низкого плодородия почв, как отмечает не только экономическая литература, но о ней говорят и материалы анкет 1760-х годов и Топографические описания – недостаток навозного удобрения[43].

На переломе  XVIII–XIX вв. ситуация стала изменяться в лучшую сторону. Хотя земля по-прежнему не кормила своих жителей, но против предыдущего века имело место снижение уровня дефицита зерна: в начале XIX в. по сравнению с 1780 г. примерно вдвое[44]. Росли урожаи. Урожай озимых во Владимирской губернии в 1804 г. был сам-2,7, яровых – сам-2,8, в 1815 г. – озимых – сам-3,3, яровых – 3,1. В Суздальском уезде в 1815 г. урожай ржи был сам-3,9, пшеницы – сам-4[45]. Многоотраслевое хозяйство, индикатором которого можно считать садоводство, было известно в крае с начала славянской колонизации, но находилось в неразвитом состоянии до середины XVIII в., когда оно начинает интенсивно развиваться в помещичьих хозяйствах. Во второй половине XIX в. не было ни одного селения от Владимира до Юрьева, где бы ни было благоустроенного крестьянского сада[46].

XIX в. знаменовался медленным ростом урожайности и сокращением площадей пустошей, однако принципиальные изменения стали происходить лишь в конце века, когда Россию поразил страшный голод 1891–1892 гг. После него земства всерьез принялись изучать положение в сельском хозяйстве и вырабатывать меры, направленные на рост урожайности и оптимальное использование земельных ресурсов. Во Владимирской губернии не было голода, но в эти годы и здесь урожаи были низкими.

Выход из социально-экологического кризиса (XX в.). Лишь в XX в. все пустоши вошли в хозяйственный оборот. Резко повысилась урожайность, что было следствием начала введения «сверху» научного земледелия.  В 1899 г. была учреждена должность губернского агронома во Владимире, в 1900-м – уездного в Суздале. С начала века была введена система правильного севооборота и практика травосеяния. В условиях невозможности восстановления плодородия почв лесным перелогом, аналогичные функции частично могут быть выполнены именно травосеянием. Только за 11 лет, с 1901 по 1912 гг., площадь крестьянского травосеяния[47], резко повышавшего плодородие почв, увеличилась в 232 раза[48]. Дальнейшее развитие при советской власти ознаменовалось постепенной распашкой всех земель с искусственным повышением плодородия за счет химизации, внедрения научных методов хозяйствования. Эти процессы шли не снизу –
от крестьян, но «сверху» от власти, чему способствовало создание в Суздале Владимирского научно-исследовательского института сельского хозяйства РАСХН. Относительно прошлого (но не современной Европы) достигнута высокая производительность земли, однако, как показало наше обследование 2003 г. (заключение почвоведа Л.О. Карпачевского) естественное плодородие почв в Суздальском Ополье так и не восстановлено до сих пор.

Выводы.

Природа, хозяйство и ментальность населения. Эволюция природопользования в истории Ополья, соотнесенная с процессами трансформации ментальности в России[49], позволяет сделать следующие выводы.

Избранная в процессе преодоления социально-экологического кризиса система ценностей российского общества[50] не позволяла в Суздальском Ополье до XIX в. превысить раннесредневековый уровень производительности труда и земли. Великие реформы во второй половине XIX в. также не привели к кардинальным переменам. Лишь в начале XX в. результаты преобразований XIX в. вместе с запоздалыми реформами Столыпина позволили части крестьян обрести чувство хозяина своей земли, свободного труда, что в области технологии нашло свое отражение в стремительном развитии травосеяния. В советское время, восторжествовавшая в ходе Гражданской войны российская традиционная система ценностей, могла использовать технические достижения европейской цивилизации, но не могла способствовать изменению отношения населения к окружающей среде в позитивном отношении.