Коллекция цитат

Глупцов и подлецов, о ты, мой юный друг,
Во имя благ мирских не восхваляй беспечно.
Блага придут на срок и выскользнут из рук,
А вот позор — останется навечно.

Джами

Даты и события октября

3 — День стояния на горе Арарат.

4 — праздник жертвоприношения Курбан-байрам.

4 — 600 лет со дня рождения Абдуррахмана Джами (1414–1492), таджикско-персидского поэта, философа, теоретика музыки.

10 — 160 лет со дня рождения Мурадаллаха Рамзи (1854–1934), татарского историка, богослова, общественного деятеля.

25 — начало 1435 года по хиджре.

29 — 20 лет со дня основания Нижегородского исламского медресе «Махинур» (1994).

«Курбан-байрам»

Виктор Дезирович Дандевиль (1826–1907) — русский генерал, участник Туркестанских походов и Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. В 1865 г. он был назначен начальником штаба только что образованного Туркестанского военного округа. В 1906 г. Дандевиль вышел в отставку и умер в 1907 г. Его перу принадлежит ряд статей в «Военном сборнике» и работа «Курбан-байрам», опубликованная в «Историческом вестнике» за 1899 г., в которой он передал то, что видел, когда служил в Атеке и что слышал от туркмен в праздник Курбан-байрама 1311 г. хиджры.

"— Господин капитан, завтра Курбан-байрам? — как-то вопросительно сказал мне переводчик Ших-Мурад в один из теплых, весенних вечеров 189* года, когда, окончив опрос просителей, я собирался отпустить его домой. Еще не было года, как я принял Атекское приставство Закаспийской области и хотя, конечно знал, что Курбан-байрам —самый большой из магометанских праздников, но был весьма удивлен таким напоминанием моего переводчика, а потому спросил в свою очередь:

— Ну, так что же? Мне-то что?..

— Разве не пойдешь поздравлять старшин?

— Н-да... Поздравлять?

В недоумении развел я руками, не зная идти или не идти, принято это или нет.

Следовательно, мне предстояло сделать визиты трем старшинам: на базаре татарскому, да двум в ауле. Джедиды, считающиеся в Персии официально мусульманами, здесь под покровительством русских открыто исповедовали иудейство, а, следовательно их старшину считать было нечего. Кроме старшин, надо было, конечно, посетить, во‑первых, моего помощника туркмена, во‑вторых, всех чинов аульной администрации: аульных судей, мирабов (надсмотрщики за водой), аульных казиев (высшее духовно-юридическое лицо), а также и более почтенных стариков. Зная же радушие и гостеприимство туркмен, я заранее был уверен, что вся эта процедура займет у меня целый день и оторвет от спешной работы. Последнее соображение еще больше увеличило мое колебание, но следующие слова Ших-Мурада сразу их разрешили.

— Господин капитан, все пристава ходят поздравлять, — заявил он и, усмехнувшись, добавил: — адат (обычай) такой!..

— Если адат, так я...

Но переводчик перебил меня и для полной убедительности прибавил:

— Вы хотели, господин капитан, плащ Магомета посмотреть, он только раз в году, завтра, показывается...

— А! В таком случае, конечно, идем... — окончательно решил я и, отдав на этот счет соответственные приказания, отпустил Ших-Мурада и занялся бумагами.

Давно я слышал и от всезнающего старика переводчика, здешнего старожила, и от самих туркмен, что у одного из жителей отделения Юз-Баши, Джафара-Хаджа-Измаил-Оглы, сохраняется плащ Магомета, служащий предметом поклонения якобы для всех туркмен области. Присутствие такой магометанской святыни в незначительном туркменском ауле, конечно, могло показаться весьма странным, но мне все-таки хотелось посмотреть на нее и, главное, хотелось увидеть самому, каким почтением она пользуется среди туземцев. Джафара-Хаджа я знал за одного из самых правдивых и честных туркмен; был уверен, что он сам-то нисколько не сомневался в исторической правде принадлежащей ему вещи; видел так же, что и все старики отделения Юз-Баши относятся к этому плащу, даже в разговоре, с полным благоговением, но мне хотелось проверить, пользуется ли он таким же почтением среди других туземцев, и верят ли они в его подлинность. Не желая ждать на солнце, я вошел через небольшой коридорчик на широкий двор с прудом посредине, с целым леском розовых кустов, стоящих в цвету, у одной из стен, с двумя старыми, развесистыми ивами в углу. В тени одной из них, на ковре, снявши кауши (туфли), обратившись на юго-восток, по направлению к Мекке, стояли на коленях все старики отделения со старшиной и муллой во главе и ритмически важно проделывали все ракааты намаза. Некоторые из них, конечно, видели меня, но никто не обернулся, никто не прервал. Совершивши последний ракаат, они молча встали, оправились, надели кауши, и только тогда красивый, громадного роста, плечистый Пир-Назар с приветливою, симпатичною улыбкой на своем умном, честном, энергичном лице подошел ко мне, поблагодарил за поздравление и посещение, посадил на заранее приготовленное место и отправился распоряжаться по хозяйству. Поздоровавшись со всеми стариками, я прямо обратился к рядом со мною сидящему Джафар-Ходжа с просьбой показать мне плащ Магомета. Высокий, худой, степенный и важный, всеми уважаемый Ходжа медленно оглянул спокойными, задумчивыми глазами всех стариков и подумав, после небольшой паузы, отчетливо произнес: — Если ты хочешь посмотреть, господин, — изволь, он только раз в год и показывается в Курбан-байрам. — Не спеша обернулся он и полушепотом отдал приказание стоящим сзади молодым парням, которые быстро вышли в ворота. Воцарилось томительное молчание. Присутствующие, опустив глаза, приняли тот сосредоточенный торжественный вид, который является у людей, готовящихся к принятию или лицезрению чего-либо глубоко религиозного и дорогого для них. Эта торжественность повлияла и на мою молодежь — джигитов, которые молча и серьезно стояли сзади меня. Я взглянул на Ата-Мурада; желая угодить старикам, он сидел, потупив глаза, и только чуть заметная саркастическая улыбка кривила его тонкие губы. После довольно продолжительного отсутствия двое из ушедших парней внесли длинный, русского изделия, деревянный зеленый сундук, обитый в клетку железными полосами, и опустили его перед Джафар-Ходжа. Легкий вздох пронесся среди присутствующих: они оправились и с любопытством и благоговением подвинулись к середине, где стоял сундук. Ходжа медленно вынул ключ, со звоном повернул его в замке, но раньше, чем открыть крышку, совершил первый ракаат; его примеру последовали и все старики. С полным почтением вынул он из сундука четыре палки. Не желая прикосновением руки неверного осквернять их святыню, я мог только рассматривать их. Длиною около двух аршин, они мне показались сделанными из бамбука; каждая из них в нескольких местах была перевита тонкой медной проволокой, а на одном конце они были украшены простыми медными же набалдашниками. Покамест я рассматривал эти трости, видимо, что они исполняли когда-то такое назначение, недоумевая, кому они раньше могли принадлежать, Джафар-Ходжа вынул довольно объемистый мягкий узел, завернутый в белый, шелковый платок и медленно начал его развязывать. За первым платком оказался второй, третий и т. д. Всего я насчитал тридцать шесть шелковых, совершенно новых, очень хорошего качества платков всевозможных цветов, рисунков и производства. Здесь были и персидские, и бухарские, и самаркандские и даже один или два русских платка. Наконец развернут и последний из них, и присутствующим показан плащ пророка Магомета. Это был, как я мог заключить, опять таки на глаз — стеганный на вате, весьма и весьма древний, шелковый (материя была весьма высокого качества) халат или что-то вроде него, — цвета крем. Сложенный в несколько раз, он должен был быть весьма большим и, вероятно, пришелся бы впору человеку роста выше среднего. По виду плащ производил впечатление, что стоит к нему прикоснуться, чтобы он развалился. Если это и не был действительно плащ Магомета, то во всяком случае ему должна была считаться не одна сотня лет. Несколько времени все молча и сосредоточенно смотрели на эту святыню. Затем Джафар-Ходжа, прочтя про себя молитву, приложился к нему, поднялся, вытер руками бороду и отошел в сторону. За ним проделали то же самое и все присутствующее включительно до моих джигитов и скептика Ата-Мурада. Каждый из них клал на платок около плаща 20, 40 коп., кто-то положил даже рубль".