Ислам в контексте светского государства

В прошлом Человек Запада уверенно нес с собой свой

закон по всему миру. Однако сегодня мир подозрительно

относится к западной «законности», еще подозрительнее,

чем раньше. Человек Востока и Человек Юга предлагают

 иные альтернативы. Да и сам Запад засомневался

в универсальной пригодности своего традиционного

представления о праве, в особенности для незападных

культур. Право, раньше казавшееся «естественным»,

 оказывается всего лишь «западным».

Гарольд Дж. Берман

На становление российской государственности, как известно, огромное влияние оказала византийская традиция. Именно поэтому восточное Христианство — Православие — признавалось и признается многими до сих пор основой и сущностью российской цивилизации. Вместе с тем факт исторического проживания на просторах Российской империи миллионов последователей других конфессий, в первую очередь мусульман, все настойчивее требовал своего осмысления. Как результат в начале XX в. на свет появилась идея евразийства.

Соединение Запада и Востока, европейского и азиатского и в определенном смысле Христианства и Ислама стало предметом глубокого анализа евразийцев. Однако этот анализ не был завершен в правовом поле. Истории известны примеры того, как соприкосновение христианской и мусульманской культур выражается в правовых категориях: мусульмане в Испании — мудехары, христиане в арабском халифате — зиммии. Но при этом речь всегда шла об анклавах, автономиях религиозных меньшинств, их разделенности с большинством. Евразийские же историки и философы предлагали увидеть качественно иную модель сосуществования Христианства и Ислама — их взаимное слияние, синтез. Последним шагом на пути от теории к практике оставалось формулирование своих идей на языке права. Однако именно этот шаг и оказался неосуществленным.

Отечественная юриспруденция долгое время была невосприимчива к многокультурной специфике России. Юридическая мысль была подчинена строгой дихотомии: либерализм — самодержавие. Иной альтернативы она просто не видела. Апологеты «симфонии властей» настойчиво игнорировали мусульман в «лоне святой земли русской». Однако и западные идеи (свобода совести и т. д.) лишь частично могли вписать в правовое поле мусульманскую компоненту.

Революция 1917 г. впервые для России установила западную по происхождению и по своей сути модель светского государства. А демократические преобразования 90-х годов попытались наполнить реальным содержанием декларируемое и ранее право на свободу совести и вероисповедания. Рожденные в недрах западной монокультуры, эти идеи были привнесены в российскую действительность извне, а не стали, подобно евразийству, плодом внутренней рефлексии. Поэтому уместен вопрос о том, насколько соотносится российский Ислам с идеей религиозной свободы и понятием светского государства, с одной стороны. И с другой — насколько эти идеи способны отразить специфику российской цивилизации.

Прежде всего необходимо отметить, что свобода совести и светское государство — это отнюдь не взаимообусловливающие друг друга понятия, когда одно не мыслимо без другого. Известны примеры как светских государств, беспощадно ущемлявших религиозные права своих граждан, так и государств «конфессиональных», уважительно относящихся к религиозным меньшинствам. Поэтому далеко не все западные страны спешат объявлять себя светскими государствами. Из 15 стран — основательниц Европейского союза на конституционном уровне это сделала лишь Франция[1], которая наряду с США и стала хрестоматийным примером в данной области. Ведь «в конечном счете определяющим фактором является не отношение государства к церкви, закрепленное в Конституции, а его практические правовые, административные и судебные действия в этом вопросе»[2].

Тем не менее Россия в начале XX века решила пойти по пути строительства именно светского государства. В конце того же века этот выбор был подтвержден. Построение такого государства — не простая задача, но, как говорится, «назвался груздем — полезай в кузов». Однако для того, чтобы осознать всю сложность данной проблемы, необходимо вникнуть в само понятие светского государства.

В классической латыни saeculum имело значение «эпоха», «время», «поколение». Но уже в II–IV вв. отцы церкви стали использовать это слово для обозначения «преходящего», «бренного» мира, противопоставляя его вечному Царствию Божьему. При этом слово «светский» как синоним бренного носил негативную окраску и «был уничижительным эпитетом, обозначавшим привязанность к времени, продукт разложения и порчи человеческого существования»[3]. Антонимом понятия «бренный» стало понятие «духовный», а потому клирики возвышенно именовались «духовными». Подобные терминологические нюансы отражали настойчивую «попытку папства низвести Святого и Христианнейшего Императора, который многие века играл ведущую роль в жизни церкви, до положения простого мирянина, ниже нижайшего священника»[4].

Таким образом, понятие «светский» рождается в тесной взаимосвязи с христианским учением. Как мы увидим ниже, родство этих понятий, их «побратимость» так и не были преодолены. Даже после победы светских тенденций в обществе дух и наследие Христианства не испарились в никуда, они продолжали свою, в том числе правовую жизнь. «Все национальные революции начиная с XVI в., за исключением американской, были направлены отчасти против католической (в России — русской православной) церкви, и все они перенесли большие разделы канонического права из церкви в национальное государство, таким образом секуляризуя их»[5]. По сей день многие моральные ценности Христианства составляют основу светского законодательства[6]. Это вовсе не означает, что государство является законодательным проводником христианского учения. Просто общие истины едины для всех: и для светского, и для христианского мировоззрения (не убий! не укради! и т. д.).

Однако сложности начинаются тогда, когда под покровом светского законодательства скрываются не просто общие для всех ценности, а постулаты и установки, порожденные именно Христианством, известные только этому религиозному учению. Возникает вопрос, как же тогда отличить светское от религиозного?

Для того чтобы ответить на этот вопрос и вскрыть латентные отголоски христианского учения в лоне светского законодательства, необходимо понимать, что в конечном итоге источник всего светского — это рациональность, а источник религиозного — сила авторитета. Государство запрещает убивать не потому, что это грех, караемый в потусторонней жизни, как учит Библия, а потому, что это несет угрозу для общества. Внешне и христианская концепция греха, и уголовная наказуемость преступления могут приводить к одним и тем же результатам, но с точки зрения своего источника нормы в обоих случаях принципиально различаются.

Однако поскольку понятие «светский» исторически сформировалось в ходе противостояния с Христианством, его зачастую понимают не как «рациональный», основанный на разуме, а как «нехристианский». Это различие не имеет принципиального и практического значения для монообществ, в недрах которых и произошло становление понятия «светский», однако подобное его понимание явственно проступает тогда, когда на сцене появляется некий третий игрок, в нашем случае Ислам. В такой ситуации понимание светского как нехристианского натыкается на целый ряд противоречий, ибо то, что в монообществе для светских людей кажется нерелигиозным и потому непринципиальным, может оказаться не таким уж безобидным и отнюдь не религиозно нейтральным для мусульманского мировоззрения. Например, всеобщий отдых в воскресенье, как все понимают, является продолжением христианской традиции («Воскресение Христово»), что не является проблемой для светскости государства, образованного на основе монообщества: кто является христианином, в этот день посещает службу в Церкви, кто атеистом — занимается своими делами. Между ними нет никакого противоречия, и никто из граждан не ущемляется в своих правах. Однако наличие в обществе мусульман с неизбежностью нарушает эту идеалистическую картину, ибо со своим предписанием молиться в пятницу они остаются, что называется, не у дел. Автор не ставит вопрос о необходимости пересмотра существующих вещей касательно выходного дня. Однако для понимания сути проблемы данный пример вполне нагляден.

Итак, государство является светским, если оно в своих решениях исходит не из постулатов веры, а действует по соображениям рациональности. Государство, дабы достичь идеальной светскости, должно в идеале «вытравить» из своего законодательства все латентные атавизмы религии, «стерилизовать» себя от любых ее проявлений и действовать только в соответствии с разумом. Это вовсе не означает, что власть должна отстраниться от проблем верующих и религиозных конфессий. Просто ее взаимодействие с институтами религии будет происходить не потому, что она разделяет ее догматы, а только потому, что такое взаимодействие будет иметь общественно значимый результат, важный в первую очередь для самого государства и его граждан.

Однако часто подобное взаимодействие из сотрудничества перерастает в нарушение светскости государства. Многие примеры такого рода нарушений лежат «на поверхности» правоприменительной практики или чуть глубже — на уровне законодательном. О том, как чиновники нарушают принципы светского государства и как конфессии законодательно лоббируют свои интересы, написано немало, и нет необходимости лишний раз говорить об этом. Гораздо интереснее заметить противоречие на глубинном, тектоническом уровне основ различных систем мировоззрения.

Например, далеко не все понимают, что проблема легализации полигамных браков находится именно в этой плоскости. Когда серьезные и не очень политики говорят о необходимости узаконить данный институт, де-факто существующий на практике мусульманских народов России, многие воспринимают подобные инициативы как покушение на светский характер российского законодательства. В действительности это не так. На самом деле речь идет не столько о законодательном продвижении Ислама, сколько о разном понимании института брака: мусульманского, с одной стороны, и христианского, продолженного в светском — с другой. В Исламе брак находится исключительно в сфере горизонтальных, гражданских правоотношений и по своей юридической природе является договором, а институты религии по отношению к нему выполнят по сути лишь роль нотариуса (без них вообще можно обойтись[7]). В Христианстве же брак — это таинство, потому лишь Церковь может благословить на него, как и выдать (в исключительных случаях) разрешение на развод.

Отстранив конфессии в 1917 г. от регулирования вопросов семейного права государство в действительности заняло не светскую, подлинно нейтральную к вопросам личной жизни позицию, а по сути продолжило по инерции те же многовековые установки Христианства касательно института брака, которые были раньше. Но если прежде вопросы брачно-семейных отношения были внутренним делом каждой из конфессий и решались в соответствии с их многовековыми обычаями, то теперь скрываемое под светской оболочкой христианское понимание брака стало общеобязательным для всех, в том числе и для мусульман.

По сей день государство «разрешает» гражданам вступать в брак, выдает «лицензию» на развод. Оно, конечно, более либерально, чем прежде Церковь, по крайней мере, позволяет многократно вступать в брак и расторгать его, однако эта либеральность не доведена до своего логического конца. Если граждане добровольно хотят построить полигамную семью, то на каком основании государство вмешивается в их личную жизнь? Его задача — лишь регулировать имеющиеся правоотношения, но не определять за самих граждан их нравственный и личный выбор.

Многие противники полигамии указывают, что введение подобного института порождает немало противоречий, связанных с тем, что размывается сам юридический статус лица, находящегося в браке. Ведь, согласно их трактовке, лицо может либо состоять в браке, либо нет — третьего не дано. Многоженец же либо участница полигамного брака уже нарушают подобную однородность, ибо являют пример некоего дополнительного юридического статуса, что в результате приведет к целому множеству противоречий.

Действительно, при нынешнем положении дел данные юридические противоречия неизбежны. Однако они возникают лишь потому, что государство продолжает исповедовать христианско-разрешительный принцип в вопросах брака. Но если оно будет действительно нейтральным к вопросам личной жизни граждан, если не будет за них путем ограничительных норм решать, как им строить ее, то только в этом случае оно станет подлинно светским. Продолжая же неосознанно проводить в жизнь многовековые установки Христианства, не позволяя в силу этого институту брака до конца быть предметом гражданско-горизонтальных правоотношений, оно тем самым нарушает исконные права многих своих граждан, испокон веков живущих на своей родной земле.

Попытка же преподнести институт брака как часть секулярных отношений, вычеркнуть его из перечня компонентов религиозной свободы и в силу этого лишить конфессии права голоса в данном вопросе — это также далекая от реальности и давно устаревшая концепция западной правовой мысли, которая исторически исходила из той же установки, что все отнятое у Христианства автоматически становится светским. В действительности же и христиане, и мусульмане вступают в брак будучи движимы не нормами государственного права, а религиозным учением о грехе. Поэтому следует понимать, что свобода вероисповедания — это не только культ, но и многое другое. «Вообще надо сказать, что модель свободы богослужебных отправлений отражает чрезмерно узкий взгляд на то, чем занимается религия»[8]. Поэтому лишая мусульман права на полигамию, государство тем самым не только грубо игнорирует их вековые традиции, не только оставляет вне правового регулирования де-факто существующие общественные отношения, но и нарушает главный принцип современности — свободу совести и вероисповедания.

Глупо считать институт полигамных браков инструментом решения демографических проблем общества, ибо даже среди мусульман количество многоженцев всегда было очень незначительным. Бессмысленно дискутировать о данном вопросе и с позиций морали, т.к. это ни к чему не приведет, ибо в таких вопросах у каждого своя правда. На проблему полигамии надо смотреть исключительно с позиции логики светскости государства, а не закрепленных на уровне законов этических установок. Мусульмане же, ратующие за узаконивание полигамии, также должны понять, что юридически неизбежным последствием этого станет возможность заключения однополых браков и многомужества.

Автор настоящих строк не разделяет мнения многих своих единоверцев, считающих, что и в наше время полигамия необходима. Однако данный вопрос важен не только с теоретической точки зрения для выявления характера российского государства в отношении его светскости. В действительности речь идет о большем — о векторе развития нашего общества. Мы должны построить светскую страну не по историческому образцу западных монообществ, а опираясь на внутреннюю рефлексию, будучи движимы искренним стремлением учитывать все историческое многообразие народов, испокон веков проживающих на территории нашей, теперь общей Родины. Вопрос полигамии можно считать индикатором, «лакмусовой бумажкой» стремления государства к подобной юридической рефлексии. Одно дело декларировать многообразие традиций и обычаев российских народов, провозглашать их равенство, и совсем другое — подкреплять свои лозунги на уровне законодательства. Последнее же, в свою очередь, помогает ответить на главный вопрос: кто же мы, мусульмане, для своей страны — ее сыны или пасынки?

***

Одним из первых теоретиков свободы совести и вероисповедания был английский мыслитель XVII века Джон Локк, идеи которого порой называют «революцией в теории религиозной свободы»[9]. Однако сам Локк весьма ограниченно понимал пределы религиозной свободы. Он «полагал, что выдвинутые им общие принципы религиозной терпимости неприемлемы к католикам, мусульманам и атеистам»[10]. В настоящее время из «черного» списка Локка вычеркнуты все лояльные к законам государства конфессии, а сами идеи приобрели универсальное звучание. Однако на практике до подлинной свободы вероисповедания еще далеко, ибо для ее достижения необходимо отказаться от фактического европоцентризма в законодательстве, что не так-то просто. Конечно же, полная свобода не достижима в обществе в принципе, ибо, как справедливо считал Жан-Жак Руссо, «человек рождается свободным, но повсюду он в оковах»[11], что неизбежно, ибо, как известно, свобода одного всегда ограничивается свободой другого. Однако светское государство, определяя эти ограничения, законодательно регламентируя общие правила игры в свободу, должно занимать, подобно судье, подлинно нейтральную позицию, а не выполнять роль родственника одного из участников процесса. Но даже при искреннем стремлении государства быть равно удаленным от всех конфессиональных традиций учесть их нескончаемое многообразие не удастся. Поэтому мы вправе, пользуясь выражением Томаса Мора, сказать, что светское государство — это утопия, «остров, которого не существует».