Классическая арабо-мусульманская культура[1]

Становление арабо-мусульманской культуры связано с зарождением и укреплением Арабского халифата, который под эгидой провозглашенной в VII в. пророком Мухаммадом новой монотеистической религии (ислама) распространил свою власть на обширном пространстве от Среднего Поволжья на севере до Мадагаскара на юге, от атлантического побережья Африки на западе до тихоокеанского побережья Азии на востоке. Халифат, впервые после эпохи Александра Македонского объединивший эллинистическое Средиземноморье с индо-иранским миром, стал новым центром взаимодействия и взаимообогащения различных культурных традиций. Золотой век развившейся на этой почве цивилизации пришелся на IX–XII столетия, когда именно она стала определять уровень мировой культуры, как материальной, так и научно-философской.

Религиозный контекст

Унитарианизм и профетоцентризм. Наряду с христианством и иудаизмом ислам представляет семейство «авраамических религий», характеризуемое прежде всего монотеизмом – верой в единого Бога, обладающего жизнью и волей, всезнающего и всемогущего, создателя мира. Одновременно мусульманский унитарианизм (таухид) претендует на большую, по сравнению с христианством и иудаизмом, строгость и последовательность. В таких догматах, как Троица и Боговоплощение, ислам видит отступление от истинного монизма и затемнение его исконной чистоты.

Мусульманская религия разделяет положения библейской традиции о сотворении мира в течение шести дней, о создании человека по образу Божьему (и, как подчеркивается в Священном Писании мусульман – Коране, об одушевлении человека от Духа Божьего), о прародителях Адаме и Еве, их грехопадении и удалении из первобытного Рая, а также и о других основных событиях священной истории, связанных с именами как ветхозаветных лиц (в частности, Ноя, Авраама, Иакова и Иосифа, Моисея, Давида и Соломона), так и новозаветных (Захарии, Иоанна Крестителя и Иисуса Христа). Правда, мусульмане не признают распятия Христа. По их учению, вместо Иисуса был распят другой человек, а сам Иисус был взят живым на Небо. Отрицание мученической смерти Христа отчасти обусловливается тем, что Бог, согласно Корану, простил Прародителям их проступок – а значит, первородный грех, лишенный таким образом наследственного характера, не нуждается больше в искупительном Божественном самопожертвовании.

Как и Библия, Коран говорит о конце света, Суде Божьем, Рае и Аде. Однако в отличие от средневекового христианства ислам не формировал у своих последователей обостренных апокалиптических чувств, не держал их в постоянном ожидании близкого Суда. По наставлению Мухаммада верующему следует готовиться для жизни будущей, словно он умрет на следующий день, но должен он трудиться для жизни настоящей, будто бы живет вечно. Для коранической эсхатологии характерно представление в конкретной, чувственной форме не только адских мук, но и райских наслаждений. Вместе с тем для обитателей мусульманского Рая (так же как и в христианском Раю) наивысшим счастьем является духовное блаженство – лицезрение Бога.

Подобно христианству и иудаизму, ислам является ревелятивной (богооткровенной) религией: Бог сам «открывает» людям свою сущность и волю, даруя им Писания и посланников-пророков. Но пророчество (профетизм) в исламе занимает столь важное место, что теоцентризм в мусульманской священной истории принимает форму профетоцентризма. Согласно мусульманской профетологии, каждому народу Господь даровал хотя бы одного пророка. Общее число посланников Божьих достигает 124 тысяч. Первым из них был Адам, а последним – Мухаммад. В Коране упоминается около тридцати пророков, среди которых фигурируют и перечисленные выше библейские лица.

Ислам учит не только универсальности пророчества, но и его единству: все пророки проповедуют одну и ту же веру (догматику); варьироваться могут только законы, упорядочивающие нравственно-правовые и культово-обрядовые стороны жизни верующих. Таким образом, не только Мухаммад, но и все предшествующие ему посланники Божьи являются мусульманами, приверженцами ислама, ибо «ислам» в широком смысле слова и означает единобожие.

Божье откровение, как правило, передается пророкам через архангела Гавриила (араб. Джибрил) в виде «Свитков» или «Книг». Господом было ниспослано 100 свитков: Адаму – 21, Сифу – 29, Еноху (араб. Идрис) – 30, Аврааму – 10, Моисею – 10. Книг же было даровано четыре: Моисею – Тора, Давиду – Псалтырь, Иисусу – Евангелие, Мухаммаду – Коран. Прообразы всех священных Свитков и Книг извечно хранятся на небесной «Святохранимой скрижали».

Книги и Свитки представляют собой «богоизреченное», или «продиктованное», откровение, всецело исходящее от Бога как по содержанию, так и по словесному оформлению. Другая разновидность откровения – «боговдохновенное» откровение, при котором пророк причастен к его словесному выражению. К этому второму типу относятся, в частности, собственные изречения Мухаммада (так называемые хадисы, или Сунна), составляющие ядро мусульманского Священного Предания. На основе хадисов и свидетельств сподвижников Мухаммада были составлены различные варианты его «Сиры» («Жизнеописания»). Последние для мусульман аналогичны Евангелиям в их христианском понимании, тогда как Коран, будучи воплощением извечного Слова Божьего, сопоставим с самим христианским Иисусом.

Социально-этические принципы. Морально-нравственное учение ислама в сущности своей родственно иудаистской и христианской этике. По сравнению с общественно-нравственным мировоззрением арабов эпохи язычества оно представляло собой огромный шаг вперед. На место чувству родоплеменной исключительности и обособленности основатель ислама поставил идею равенства всех правоверных независимо от племени и расы, а в противоположность языческому обычаю кровной мести Пророк призывал к терпимости и кротости. Ислам осуждал распространенную среди некоторых племен практику заживо хоронить новорожденных девочек. Разрешением иметь не более четырех законных жен мусульманский закон существенно стеснил бытовавшую до этого неограниченную полигамию. Затруднилась и возможность развода, весьма легкая у аравийских язычников. Инициатива расторжения брака, доселе принадлежавшая исключительно мужчине, стала доступна и женщине. С приходом ислама было реабилитировано положение вдовы и разведенной: языческий обычай левирата был отменен; отныне женщина могла свободно распоряжаться собой, в частности, снова выйти замуж.

В целом, благодаря новой религии социально-правовое положение женщины существенно улучшилось. Подчиненный же статус женщины-мусульманки возник гораздо позже, отчасти на почве контактов с другими народами, обращенными в ислам. Первоначальному исламу были также чужды такие институты, как затворничество женщины, гарем и евнухи.

Воспитать чувство умеренности и серьезное отношение к жизни был призван введенный исламом запрет на вино и азартные игры. Вместе с тем в мусульманской этике отвергается аскетизм. «Лучший из вас, – говорит Пророк, – не тот, который ради небесного пренебрегает земным, и не тот, который поступает наоборот; лучший из вас тот, который берет от обоих». Верный этому духу ислам не принимает целибат, возводя брак в религиозную обязанность и призывая наслаждаться радостями семейной жизни. У Пророка сказано: «Когда супруги ласкают друг друга, Бог смотрит на них взглядом, полным милости».

Такая «заземленность», «обмирщенность» проявляется и в отношении к труду и богатству. Сам Пророк требовал, чтобы каждый мусульманин зарабатывал себе на жизнь, а известный сподвижник Мухаммада, халиф Омар, высказался однажды, что прилагаемые человеком к приобретению жизненных средств усилия вознаграждаются Богом больше, чем участие в войне за веру. И хотя Пророк обещал беднякам, что в Судный день они раньше богатых войдут в Рай, это вовсе не считалось признаком превосходства нищеты над богатством. Наоборот, в достатке (нажитом, естественно, дозволенным путем и «очищенном» выплатой религиозного налога – закята) усматривали знамение небесной благосклонности. «Красивая жизнь» у мусульман классической эпохи не только не была презираема, но даже поощрялась. По словам Пророка, «если Бог облагодетельствовал кого-либо из Своих рабов, Ему угодно видеть на нем признак благоденствия».

Активистская ориентация, характерная для классического ислама, легко уживалась с догматом о Божьем предопределении (кадар), о судьбе каждой твари, извечно предначертанной на той же «Святохранимой скрижали». Преобладавшее тогда понимание этого догмата призывало человека жить и действовать так, словно никакого предопределения не существует. Каждый должен прилагать все усилия для изменения того, что можно изменить, однако стойко принимать то, что ему окажется неподвластным. Лишь после XIII в., отчасти благодаря деятельности мусульманских мистиков-суфиев, в религиозном сознании мусульман Божественный детерминизм оборачивается пассивистским фатализмом и бездеятельным квиетизмом.

Теократический идеал? Соотношение религии и государства, духовной и светской власти в мусульманском обществе было не столь однозначным, как это обычно представляется. В определенной мере как теократическую можно охарактеризовать власть основателя ислама, объединившего в своем лице и вероучителя, и главу светской общины – государства (командующего армией). Теократическая идея свойственна также учению шиитов, верящих в боговдохновенность своих наставников–имамов из числа потомков Али (зятя и двоюродного брата Мухаммада), в прямой их контакт с Богом, в богоданность их власти, не только законодательной, но и политической. Однако «мажоритарный» ислам, суннизм, не разделял подобных идей, не признавал за халифом какой-либо собственно духовной власти. Халиф («наместник», «заместитель») замещает Мухаммада в качестве главы общины, но не религиозного законодателя. После смерти Пророка законодательная/духовная власть воплощается исключительно в Коране и Сунне. В отличие от Папы Римского халиф не считался носителем сакральной благодати, а потому не мог вводить новых догматов и обрядов или учреждать такие институты, как индульгенции, интердикт, отлучение от церкви и т. п. Халифу принадлежала только исполнительная власть. Его основная задача – следить, чтобы жизнь общины протекала в соответствии с установлениями религии. Поэтому некоторые исследователи избегают применять к мусульманским реалиям термин «теократия», а если и допускают его использование, то обязательно с уточнениями типа «исполнительная», «охранительная» и даже «светская» теократия.

Государственная власть классического периода, хотя и считалась необходимым институтом, не была окружена религиозным ореолом. В сознании мусульман той эпохи халифами, подлинными «заместителями» Пророка (и такое понимание сохраняется до наших дней) являлись только первые четыре его преемника (Абу-Бакр, Омар, Осман и Али, правили в 632–661), известные как «праведные халифы». Все последующие правители, хотя и носили титул халифа, в действительности были лишь обыкновенными царями (мулюк). Подобную трансформацию власти, как полагают, предсказал сам Пророк: «Халифство после меня будет длиться тридцать лет, а затем наступит царствование (мульк)». И в самом деле, государственная власть приняла откровенно светский характер при Омейядах (660–750); такой же в основном она оставалась при Аббасидах (750–1258), хотя последние порой и стремились придать ей подчеркнуто религиозную, теократическую окраску.

В большинстве своем «люди религии», богословы (уляма) и юристы (факихи), явно дистанцировали себя от государственной власти, а порой и противопоставляли себя ей. И когда некоторые правители (особенно в Х–ХI вв.) объявили себя халифами (заместителями) Самого Бога, подобные теократические претензии на деле оказались лишь пустыми декларациями. Ибо к тому времени багдадский халиф превратился в простой символ единства уже вступившей в период феодальной раздробленности империи, и реальная власть сосредоточилась у тюркской преторианской гвардии, а на местах она перешла в руки светских правителей из числа эмиров и султанов. Появление института султаната как раз и ознаменовало размежевание религии и государства. Ислам (точнее суннизм) не предусматривал такого института, как церковь, то есть иерархически и территориально структурированного духовенства, аккумулирующего в себе мистическое присутствие Бога в мире и выступающего в качестве непременного посредствующего звена между Богом и человеком. Мусульманская вера не признает никакого посредника, осуществляющего контакт между землей и небесами, никакого органа, монополизирующею право па истолкование Священного Писания, никакой инстанции (вроде соборов и синодов), принимающей обязательные для всей общины решения по спорным вопросам. В суннитском исламе непогрешимым считается только мусульманская община (умма), вернее, ее единогласное мнение, иджма. Но иджма, обычно сводящийся к консенсусу авторитетных богословов, в действительности выступал в качестве легитимирующей инстанции, как правило, только узаконивающей давно утвердившиеся верования и обряды. Аналог непререкаемого авторитета церкви можно найти лишь в теократическом и харизматическом шиизме, в его учении о безгрешности и непогрешимости имамов, культ которых у крайних шиитов (особенно среди исмаилитов, друзов и алявитов) доходил до их фактического обожествления.

В суннитской среде, как это ни кажется парадоксальным, существование своего рода посредника между Богом и верующими предполагалось именно мистиками-суфиями.

Суфизм. Возникший еще при Омейядах суфизм (тасаввуф) первоначально принял формы аскетизма, выражавшего протест социальных низов против резкой дифференциации мусульманской общины, против роскошной и праздной жизни господствующей верхушки. Позже, в VIII–IX вв., он вылился в движение, ориентировавшееся на мистическое богoпознание. Рабйа воспевала любовь между Богом и верующим. Зу-н-Нун выделял разные стадии (макамы) на мистическом пути (тарика) к Богу. Цель странника на этом пути аль-Бистами видел в окончательном растворении (фана) в Возлюбленном (Боге). Аль-Бистами также скандально известен по его экстатическим изречениям (шатх), в которых богословы-ригористы усматривали претензии на соединение с Божеством и даже на самообожествление. Наиболее крамольным из них считалось такое его восклицание: «Преславлен я!»: эпитет «преславлен» (субхан) в мусульманской традиции приписывается только Господу. Другое знаменитое дерзкое изречение – «Я есмь Истина (Бог)» – принадлежит крупнейшему мистику ислама, аль-Халладжу (ум. 922), развивавшему учение о воплощении (хулюль) Божества в человеческой душе.

В возникших между VIII–X вв. суфийских общежитиях сложился устав духовного руководства: мистический путь совершенства начинающий суфий (мурид) может пройти только под началом наставника (шейха), воле которого он должен покориться полностью и беспрекословно. В дальнейшем суфийские обители стали объединяться в большие и могущественные братства, или ордена (тарикаты), каждое из которых имело свою систему мистической практики, обрядов инициации и инвеституры, внешних знаков отличия. Во главе иерархически организованного братства стоял «святой» (вали, «друг Божий»), за которым, как правило, признавали сверхъестественные способности, а порой даже Божественную природу. Так, мистики суфизма ввели в религиозную жизнь чуждые исламу институты, в определенном смысле опосредующие связь верующего с Богом, – своею рода церковь, против которой и восстали мистики христианства!

В целом суфизм выступил как чрезвычайно многоликое явление, в котором уживались самые различные социально-политические и духовно-нравственные ориентации: от превознесения нищеты до благословления богатства, от анархического неприятия государства до активной ею поддержки, от граничащей с индифферентизмом веротерпимости до усердного распространения ислама силой оружия, от увлечения спекулятивным теоретизированием до острого неприятия дискурсивного мышления как сухого умствования, становящегося барьером между Богом и томящимся в любовной тоске по нему мистиком.

Ригористический ислам, отвергавший эзотерические, либертанианские и пантеистические проявления суфизма, одновременно легитимировал «номистические» суфийские течения, сторонники которых настаивали на строгом соблюдении суфиями предписаний мусульманского закона, на обязательном согласовании своих учений с Кораном и Сунной и объявляли о «соединении» суфия с Божеством как о сугубо психологическом (а не онтологическом) акте. Таким образом, благодаря суфиям культ святых, не известный раннему исламу, прочно утвердился в религиозной жизни широких масс, а во многих регионах суфизм стал едва ли не главной формой «народного» ислама.

Идеологическое многообразие. Отсутствие церкви в исламе породило другую особенность мусульманской духовной жизни: в ней не утвердилось единой, общезначимой и институциализированной ортодоксии. На протяжении всего классического средневековья в мусульманской империи сосуществовали соперничающие между собой три халифата – со столицами в Багдаде, Каире и Кордове соответственно. Внутри каждого из них также конкурировали многочисленные религиозно-политические школы, число которых доксографам X в. с трудом удавалось втиснуть в рамки, будто бы предсказанные Мухаммадом: «Моя община разделится на семьдесят три толка». В таких условиях, естественно, появление общепризнанной «ортодоксии» было невозможно, хотя это и не мешало каждому халифату или каждой школе считать свою доктрину единственно правильной.

Постепенно разнонаправленные религиозные движения приходили к осознанию необходимости мирного сосуществования, что перекликалось с изречением основателя ислама: «Различия во мнениях общины моей есть знамение Божественной милости». Примером тому послужило соседство четырех толков мусульманского (суннитского) права (фикх) – ханафитского, шафиитского, маликитского и ханбалитского. Приверженец каждого из них мог свободно переходить из одного в другой; в свою очередь, в одной и той же семье можно было встретить представителей разных школ. Характерно, что по четырем углам главной мусульманской святыни – Каабы (в Мекке) с давних пор располагались по одному помещению школ всех четырех толков; в старейшем мусульманском университете аль-Азхар (Каир) преподавание распределено между четырьмя соответствующими кафедрами.

Идеологическое многообразие арабо-мусульманского общества подкреплялось еще и тем, что наряду с исламом богооткровенными религиями были признаны также христианство, иудаизм и зороастризм. Такое сосуществование множества вероисповедных групп, с одной стороны, служило важным фактором воспитания духа веротерпимости и плюрализма, а с другой – определяло характер культуры классического ислама как не только многонациональной, но и поликонфессиональной.

Городская доминанта. Еще одной отличительной чертой арабо-мусульманской культуры классического средневековья является ее городской характер. В мусульманском обществе культура не сосредоточивалась в замкнутых, внегородских центрах образованности, каковыми в Европе являлись монастыри, а исключительно была продуктом деятельности горожан. О высокой степени урбанизации этого мира можно судить по тому факту, что в трех крупнейших городах Южной Месопотамии (Багдаде, Басре, Куфе) проживало около 20% населения. По количеству городов с населением свыше ста тысяч человек Ирак и Египет в VIII–X вв. превосходили наиболее урбанизированные западноевропейские страны XIX в., такие как Нидерланды, Англия и Франция.

Представление о характере ценностных ориентаций средневекового мусульманского бюргерства дает референтная группа, на которую оно равнялось как на воплощение черт, обязательных для просвещенной и воспитанной личности. Такую группу образовывали адибы, носители адаба (арабо-мусульманского синонима греч. paideia и лат. humanitas), сочетавшие в себе широту гуманитарных интересов, разносторонность светских знаний с высокой нравственностью, утонченной воспитанностью, изысканными манерами и куртуазным поведением.

Из среды адибов вышло немало видных представителей средневекового свободомыслия, которое получило относительно широкое распространение на мусульманском Востоке. Оно принимало разнообразные формы – от трактатов на тему «о трех обманщиках» (Моисее, Иисусе и Мухаммаде) до «модников» (зурафа), щеголявших своим религиозным нонконформизмом и скептицизмом. Длинный список мыслителей-вольнодумцев классической эпохи обычно открывают имена адибов Ибн-аль-Мукаффы и ат-Таухиди, философов Ибн-ар-Раванди и Абу-Бакра ар-Рази, поэтов Хайяма и аль-Маарри.

Действие этих и других факторов социально-политического и идеологического порядка определило облик классической арабо-мусульманской культуры как религиозно-светской. Более того, как увидим ниже, во многих сферах духовного творчества светское не подчинялось религиозному, а порой и выходило на первый план.

Интеллектуальный дискурс

Культ знания. Как отмечают исследователи, в арабо-мусульманской культуре «знание» (‘илм, обозначающее также «ученость», «науку») приобрело такую значительность, которой нет равных в других цивилизациях. Универсальному торжеству знания в мусульманской цивилизации отчасти способствовала сама мусульманская религия. В Коране часто подчеркивается мысль о благоустройстве мира, его законосообразности, что служит этой основной предпосылке научно-познавательной деятельности. Многочисленны и коранические стихи, призывающие человека к размышлению над природными объектами, ибо они несут в себе «знамения» Творца, свидетельствуют о Его искусности, мудрости и благости. Более того, Коран объявляет человека наместником Божьим на земле, а потому призванным не только изучить мир, но и преобразовать его. Общую нравственно-психологическую атмосферу, окружавшую знание и науку, во многом определили такие установки Корана, а не те его стихи, которые могли бы, казалось, воспрепятствовать знанию и науке, поскольку они изображают мир как нечто конечное, относительное, преходящее, над которым властвует теистический Бог, способный совершать всевозможные чудеса, нарушающие обычный ход событий, их причинно-следственные связи.

Более красноречиво свидетельствует о почитании знания Священное Предание. Основатель ислама объявил поиск науки «обязанностью каждого мусульманина и мусульманки»»; он говорил об учебе как о непрерывном процессе, длящемся «от колыбели до могилы» и требующем от человека отважных поисков мудрости «даже в далеком Китае». Мухаммаду принадлежат также слова о том, что «чернила ученого так же драгоценны, как кровь мученика, павшего за веру»; или «один час размышления лучше семидесяти лет богослужения». Ревнители правоверия тщетно пытались отнести все эти и подобные им призывы на счет только религиозно-теологического знания. Поднимающаяся цивилизация уважением и почетом окружала всякое знание, что отражается в изречении, порой возводимом к самому Пророку: «Берите мудрость даже от уст язычника».

Люди классического ислама не только культивировали знание, лелеяли мудрость, но и наслаждались магическими чарами, исходящими из самого слова «знание». Считалось, что знание необходимо для души («сердца»), как пища и питье – для тела. Знание порой приравнивали к самой жизни, полагая, что если сердце не получает его в течение трех дней, оно непременно умирает. Благодаря знанию человек приобретает и бессмертие, ибо «знание и книги – вечное потомство мудреца».

Общественный престиж знания определялся не только тем, что оно превозносилось как самодовлеющая ценность, превышавшая все религиозное и мирское. Считалось, что знание и образование ставит человека вровень с аристократией, дает право на власть. При широкой доступности образования, отсутствии каких-либо формальных ограничений (кастовых, расовых, этнических и даже конфессиональных) на приобретение знания перед каждым честолюбивым юношей открывалась реальная перспектива повышения личного социального статуса.

Высокому положению знания соответствовало также почтительное отношение к книге, распространившееся и на сам арабский алфавит, орудия и материал для письма, а также на профессию писца. Приобретение книг для мусульман превратилось в страстное увлечение, становясь символом общественного положения. Громадное значение в развитии книжного дела и культуры вообще имело налаживание на мусульманском Востоке в VIII в. собственного производства бумаги (секрет изготовления которой был перенят у китайцев), впоследствии заимствованного от арабов европейцами.

Весь мусульманский мир покрылся сетью многочисленных и разнообразных библиотек – дворцовых, частных и публичных. Обычным явлением стали библиотеки, насчитывавшие до ста тысяч книг (дня сравнения заметим, что знаменитая библиотека Сорбонны к 1340 г. имела только 1720 экземпляров). В конце X в. библиотека Фатимидов в Каире обладала более 600 тысячами томов, а в одной только Кордове хранилось больше книг, чем во всей остальной Европе.

 В публичных библиотеках читатели, особенно приезжие и небогатые, не только пользовались книгами, но и бесплатно снабжались бумагой и письменными принадлежностями. Там же находили пристанище и материальную поддержку. Библиотечные книги можно было брать на дом без какого-либо залога. Многие библиотеки являлись одновременно своего рода научными клубами, литературными салонами.

Научные достижения. Огромную роль в становлении и развитии культуры классического ислама играло так называемое «переводческое движение», начавшееся в VIII в. и активизировавшееся в следующем столетии, особенно с учреждением в Багдаде халифом аль-Мамуном (813–833) «Дома Мудрости», который одновременно совмещал в себе библиотеку, академию и переводческое бюро. На арабский язык, ставший языком науки и культуры для всего населения мусульманской империи, были переведены многие произведения античной, иранской и индийской мудрости.

Наибольший интерес арабы проявляли к греко-эллинистической научно-философской культуре. С греческого языка (на первых порах через сирийский и персидский) были переведены философские работы Аристотеля и Платона, медицинские труды Галена и Гиппократа, математические и астрономические сочинения Евклида и Птолемея, а также труды по химии, ботанике, фармакологии, зоологии, минералогии, земледелию, агрономии, механике и т. п. С санскрита переводились работы по астрономии, с персидского – сочинения этико-назидательного содержания. Благодаря «переводческому движению» было спасено для истории немалое число античных источников, сохранившихся таким образом лишь в арабской версии.

За эпохой переводов, длившейся около столетия, вплоть до середины IX в., последовал период собственно творческого развития унаследованных культурных традиций. В IX–XII вв. столица Аббасидов Багдад превратилась в научный центр мира, подобно тому как в свое время Афины служили его философским центром, а Иерусалим – религиозным. Интеллектуальная жизнь процветала и в других крупных городах мусульманской империи. Множество культурных очагов образовалось также в результате феодальной раздробленности, наступившей после X в., когда каждая самостоятельная династия стремилась сделать из своей столицы маленький Багдад.

Ученые мусульманского средневековья (как и вообще деятели арабо-мусульманской культуры) были энциклопедически образованными людьми. В одном лице часто совмещались философ, математик, физик, медик, историк, географ, поэт и филолог. Преодолев по преимуществу спекулятивный характер древнегреческой науки, они стремились к соединению науки и практики, теоретического знания и технического действия. Интерес к решению практических задач привел таких ученых, как Ибн-аль-Хайсам и аль-Бируни к созданию экспериментальной науки задолго до ее возникновения в Западной Европе. В мусульманском мире экспериментально проверялись и пересматривались догмы астрономической системы Птолемея, аристотелевской физики, пифагорейской оптики и теории музыки. В то же время благодаря высокому теоретическому уровню развития математики появилась тенденция к математизации научного познания (особенно в таких областях, как физика, химия, астрономия и география). Тот же аль-Бируни считал язык математики наиболее совершенным языком науки.

Опираясь на достижения предшественников, арабо-мусульманские ученые внесли свой вклад в развитие точных и естественных наук. В математике они ввели позиционную нумерацию с десятью цифрами, с тех пор именуемыми арабскими (но имеющими, возможно, индийское происхождение). Она заменила громоздкую греко-римскую систему цифр-букв, открыв широкие горизонты для развития математики. От арабского названия нуля – «сыфр» («пустое», то есть «пустое место») происходят как слово «зеро», так и слово «цифра», которая у европейцев первоначально означала «нуль». Наряду с введением повседневной арифметики мусульманским ученым принадлежит заслуга в открытии десятичных дробей, приближенных методов извлечения квадратных и кубических корней.

Математики мусульманского средневековья превратили алгебру в точную науку, значительно развив ее. И сам термин «алгебра» (араб. аль-джабр) восходит к названию математического трактата аль-Хорезми (XI в.), а из латинизированного имени автора возникло слово «алгоритм». Алгебраический символ «X» был взят из испанского хау – фонетически искаженное арабское слово шай, – «вещь», «нечто».

Мусульманскими учеными была создана плоскостная и сферическая тригонометрия, а в результате применения арифметики и алгебры в геометрии были заложены основы аналитической геометрии.

Астрономия мусульманского средневековья в целом переняла систему Птолемея. И хотя эта система была ошибочной по существу, на ее базе мусульманским ученым удалось прийти к важным открытиям. К концу IX в. аль-Баттани первым рассчитал отклонение земной оси (так называемый эксцентриситет). В 920 г. было открыто предварение равноденствий, или прецессия, что позволяет согласовать лунный и солнечный календари. Обнаружив слабости Птолемеевой системы, некоторые ученые подвергли ее критике и реформации. Астрономы из Мараги, а также Ибн-аш-Шатыр (ум. 1350) из Дамаска создали нептолемеевские планетарные модели, а аль-Бируни высказался в пользу гелиоцентризма.

 В хорошо оснащенных обсерваториях Багдада, Дамаска. Каира, Кордовы, Мараги, Самарканда и других городов фактически начал закладываться фундамент целой области наблюдательной астрономии – астрометрии. Составленные на мусульманском Востоке астрономические таблицы, более совершенные по сравнению с античными и индийскими, были популярны в Европе вплоть до середины XVIII в. Кроме общеизвестных терминов – «зенит», «надир», «альманах» и «азимут» – Европа усвоила более двухсот арабских наименований звезд, среди которых – Альдебаран, Альтаир, Бетельгейзе, Вега и Ригель.

С астрономией в средние века тесно переплеталась астрология, ставшая предметом всеобщего увлечения, несмотря на отрицательное отношение к ней со стороны ригористических богословов. Крупнейшим арабским астрологом был Абу-Машар (латинизир. Албумасар, ум. 886), которого христиане средневековой Европы почитали как пророка, открыв ему путь в свою иконографию.

Обилием сведений и разнообразием жанров отличалась географическая литература мусульманского средневековья. Арабские географы и путешественники оставили описание всего мусульманского мира, а также ряда других стран Европы, Северной и Центральной Африки, побережья Восточной Африки и Азии вплоть до Кореи и островов Малайского архипелага. При этом их интересовали не только физико-географические или климатические условия, но в равной мере и быт, промышленность, культура, язык, религиозные учения, чудеса и легенды. На христианском Западе больше всего был известен географ аль-Идриси (ум. 1165), уроженец Марокко. Он прославился тем, что составил для короля Сицилии Рожера II описание мира по непосредственным наблюдениям, доставленным возглавляемой им экспедицией. В качестве иллюстрации к своему сочинению ученый создал серебряную планисферу, на которой были отмечены, в частности, все известные в то время (1154 г.) города мира.

Кроме описательной географии, ученые мусульманского мира успешно развивали астрономическую и математическую географию. При аль-Мамуне (IX в.) в сирийской пустыне проводилось измерение градуса меридиана с целью последующего определения окружности Земли – и оно оказалось невероятно точным, до нескольких сотен метров. В трудах арабо-мусульманских географов встречаются правила, по которым можно вычислить координаты местности, а также таблицы широт и долгот различных пунктов по всему миру. Эти таблицы, явившиеся результатом арабских исправлений и добавлений к приводимым в «Географии» Птолемея сведениям, получили известность и на средневековом Западе. По ним, в частности, видно, как была сокращена сильно преувеличенная Птолемеем длина Средиземного моря: от 62 до 52 градусов (аль-Хаваризми), а затем до 42 градусов (аз-Заркали), что почти верно.

Достоянием христианского Запада стали и арабо-мусульманские достижения в области мореходства. Европейцы заимствовали среди прочего такие технические новшества, как компас и косой (треугольный) парус, позволяющий – в отличие от квадратного – двигаться против ветра. Особенно благодаря последнему стало возможным построить более крупные суда, которые смогли пересечь Атлантику и совершить длительные путешествия, приведшие к великим географическим открытиям.

 Более того, морские карты (портоланы), служившие важным инструментом для мореплавателей, были созданы (генуэзцами и др.) на основе мусульманских морских карт. О вкладе мусульман в развитие морской культуры свидетельствует также восприятие европейцами многих арабских слов – как международных («адмирал», «арсенал», «баржа», «бизань», «галера», «кабель», «муссон» и др.), так и оставшихся во многих национальных европейских языках.

Мусульманский мир способствовал Великим географическим открытиям и в другом отношении. Еще ранние мусульманские географы учили о некоем мировом центре – «Арин», будто бы имеющем вид купола и находящемся в Индии, на экваторе, посередине между крайними западными и восточными границами обитаемой части Земли. Полагают, что именно эта теория, позже воспринятая христианской Европой, и навела Колумба на мысль о грушевидной форме Земли. Причем в западной полусфере, напротив индийского Арина, должен был находиться другой центр, более высокий, чем тот, что располагался на восточной стороне. Так арабская географическая доктрина сыграла определенную роль в самом великом географическом открытии Нового времени.

Сам же Колумб в письме с надписью «из Гаити» (октябрь 1498) называет арабо-испанского мыслителя Ибн-Рушда (Аверроэса) одним из авторов, открывших ему существование Нового Света. Любопытно также, что Васко да Гама, впервые достигший берегов Индии 20 мая 1498 г., пользовался услугами арабского лоцмана Ахмада ибн Маджида.

В истории оптики прославился Ибн-аль-Хайсам (ум. 1039), известный в Европе как Альхазен. Ему принадлежит открытие, по которому небесные тела излучают собственный свет, а самому свету для движения необходимо время. Ученый опроверг теорию Евклида и Птолемея о видимых лучах, которые следуют от глаза к объекту, и описал зрительный процесс как чистый акт восприятия. Для своих исследований он построил своеобразную камеру-обскуру. Изучая отражение света в плоских, сферических, цилиндрических и конических зеркалах, каирский оптик исследовал вопрос, и но сей день именуемый «проблемой Альхазена». Ибн-аль-Хайсам вплотную подошел к открытию принципа увеличительных линз, послужившему исходной точкой для конструирования телескопа. При изучении преломления света ему удалось исключительно точно вычислить высоту земной атмосферы. Труд ученого, известный на латинском Западе под названием «Сокровище оптики», лег в основу оптических исследований европейцев – от Витело, Пеккама и Роджера Бэкона до Леонардо да Винчи и Кеплера.

В средние века химия и алхимия были нераздельными дисциплинами, а на арабском Востоке их объединяли одним и тем же термином аль-химийа, откуда и берут свое европейское название обе науки. Алхимия, возникшая в греческом Египте, достигла пика популярности в мусульманском Ираке. Вплоть до XIV в. свод сочинений, приписываемых Джабиру ибн Хаййану (лат. Geber, VIII в.), служил самым авторитетным руководством по алхимии-химии как в Азии, так и в Европе.

Хотя попытки найти чудодейственные вещества, такие как «философский камень» (способствующий превращению неблагородных металлов в золото и серебро) и «эликсир жизни» (сохраняющий молодость и долголетие), были обречены на неудачу, арабские алхимики в процессе своих поисков развили новую технологию получения металлов и сделали ряд ценных научных открытий. Они существенно усовершенствовали основные химические операции – кальцинирование и восстановление, а также методы выпаривания, возгонки, расплавления и кристаллизации. Благодаря этим методам арабами были открыты новые химические вещества – азотная кислота, бура, мышьяк, нашатырь, поташ, селитра, сурьма, царская водка и др. Знатоками алхимии считались врач и философ ар-Рази (IX в.), а также упомянутый выше энциклопедист аль-Бируни (широко известный и по историко-этнографическому сочинению об Индии), которому принадлежит заслуга в измерении удельного веса десятка металлов и минералов, произведенном с большой точностью.

Медицина мусульманского Востока стояла во главе мировой медицины вплоть до европейского Ренессанса. Мощный стимул к развитию гигиены и здравоохранения в мусульманском мире дал ислам, требующий от своих последователей заботиться о спасении не только души, но и тела. Мухаммад, будучи чрезвычайно щепетильным в вопросах физической чистоты, придал соблюдению гигиены (в том числе ежедневным пятикратным омовениям) статус религиозного культа. Мечети, обязательно имеющие помещение для омовения, служили одновременно и центрами гигиены. В дополнение к таким помещениям возникли многочисленные общественные бани-хаммамы, составляющие характерный элемент мусульманского города. Основатель ислама поощрял врачевание, ибо, по его словам, «Бог не посылает болезни, от которой не посылает и соответствующего лекарства». От его имени приводится несколько сотен изречений, представляющих собой преимущественно советы по профилактике, диете и гигиене, которые позже были собраны вместе под названием «Медицина Пророка».

В мусульманских городах медицинские услуги оказывали не только отдельно практикующие врачи, но и больницы, как правило, учрежденные на пожертвования правителей и богатых людей. Были организованы также передвижные лечебницы для сельских местностей. Чаще всего помощь была бесплатной: и пребывание в больнице, и уход, и медикаменты, и питание. Больницы подразделялись на женское и мужское отделения, а также по различным категориям болезней – лихорадка; глазные болезни; желудочно-кишечные; недуги, требующие хирургического вмешательства. При больницах имелись читальные залы, лаборатории, часовня, а также фармацевтическая школа. В этой связи надо отметить, что впервые у мусульман фармакология стала самостоятельной наукой, а фармацевтика – признанной профессией. В больницах проходили клиническую практику студенты – традиция, заимствованная европейцами лишь около 1550 г. Мусульманский мир знал также диспансеры, хосписы, лепрозории, лечебницы для душевнобольных, о которых заботились специалисты по нервным болезням.

Врачи мусульманского средневековья осуществляли диагностику, исходя из анатомических и физиологических данных. Они также прибегали к психотерапевтическим методам, обращая внимание на индивидуальность больного. В лечении большое место отводилось правильному, рациональному питанию. Кухня считалась вспомогательным средством в медицине, и ей было посвящено много специальных трудов. Применялись также анестезиологические средства: опиум, гашиш, винный пар. Врачи не пользовались расчленением человеческих трупов (ислам, как и христианство, запрещал это), но они вскрывали обезьян и за счет этого обладали хорошими познаниями в анатомии. Один из врачей таким образом открыл малый (легочный) круг кровообращения. Мусульманский врач из Севильи в XII в. дал первое описание рака желудка. Хирургические инструменты изготавливались очень искусными ремесленниками. Достаточно хорошо была развита офтальмология, впервые практиковалась операция по удалению катаракты. Допуск к врачебной практике утверждался решением государственной комиссии.

Медицинские знания мусульманского средневековья стали известны Европе, в частности, благодаря переводам энциклопедических сочинений таких ученых, как ар-Рази (лат. Разес, ум. 926) и Ибн-Сины (лат. Авиценна, ум. 1037). «Канон медицины» последнего появился на латинском языке в XII в. и доминировал в преподавании медицины в Европе по крайней мере до конца XVI в. В XV в. он выдержал 16 изданий, а в XVI в. – 20. Из арабского медицинского языка в европейские перешли такие слова, как алкоголь, сода, сироп.

Теология калама. Религиозно-философская мысль в культуре классического ислама была представлена тремя основными направлениями: каламом – своего рода философской теологией ислама; фальсафой, развивавшей античные модели философствования, и спекулятивным суфизмом.

Калам возник и развивался первоначально в ходе дискуссий, развернувшихся в исламе с появлением различных религиозно-политических группировок, а также диспутов мусульман с представителями других верований – маздаизма, христианства и иудаизма. В этих спорах складывалась характерная для калама теологическая проблематика, включающая в себя следующие главные вопросы: атрибуты Бога и их соотношение с его сущностью, извечность Корана как слова Божьего или его сотворенность, то есть возникновение во времени (при записи его на небесной Скрижали или при ниспослании его Мухаммаду); Божественное предопределение и свобода воли.

Мутазилиты, представители первой крупной школы в каламе, процветавшей в первой половине IX в., выступали против всякого антропоморфизма и фатализма. Антропоморфисты-мушаббихиты представляли Бога в человеческом облике, а крайние из них, литтералисты-хашавиты, настаивали на буквальном понимании слов Священного Писания и Предания о сотворении человека «по образу Божьему», об «оке», «руке» и «ноге» Господа, о Престоле, на котором он восседает и т. п. Напротив, мутазилиты считали, что мусульманское единобожие несовместимо не только с политеизмом и антропоморфизмом, но также с признанием реальности и извечности Божественных атрибутов как неких сущностей или ипостасей, отличных от Божественной сущности. Традиционный список главных «положительных/утверждающих» атрибутов Бога обычно включал следующие семь: знание, могущество, жизнь, воля, зрение, слух и речь. Из них субстанциальными, то есть внутренне присущими Божественной сущности как таковой, мутазилиты признают только первые три, объявляя их тождественными с Божественной сущностью и в этом смысле извечными. Остальные же характеристики они относят к «атрибутам действия» (или «оперативным атрибутам»), возникающим во времени, изменчивым, а потому отличным от Божественной сущности. Отсюда следует и мутазилитское учение о сотворенности Корана как Слова Божьего, расходящееся с преобладающим в мусульманском богословии представлением об извечности Священного Писания. Опровергая детерминизм фаталистов-джабритов, мутазилиты ссылались на Божественную справедливость, которая, по их мнению, предполагает свободу выбора: без нее немыслима моральная ответственность человека за свои деяния и поступки.

После X в. в качестве ведущих школ калама, признанных суннитским исламом, утвердились близкие по духу ашаризм и матуридизм: первая школа находила сторонников прежде всего среди представителей шафиитского толка мусульманского права, вторая – среди ханафитов. В целом ашариты-матуридиты занимали срединную позицию между мутазилитами и традиционалистами, между либерализмом и фатализмом в восприятии человеческих действий, между номинализмом и реализмом в осмыслении Божественных атрибутов. В частности, они полагали, что Коран извечен в отношении «смысла», но не словесного выражения. Более того, по мнению некоторых ашаритов, во втором отношении Священное Писание не только порождено во времени, но и необязательно является Божественным: Бог передал архангелу Гавриилу только смысл откровения, что тот и сообщил Мухаммаду, откуда следует, что словесное оформление Корана может принадлежать самому Пророку.

В упомянутых выше религиозных дискуссиях вырабатывался не только характерный для калама особый круг теологических проблем, но и специфический для него метод их решения, исключающий ссылки на какие-либо авторитеты (в том числе Священное Писание и Предание), помимо разума. Мутакаллимы (учители калама) провозглашали безусловный приоритет разума над верой, объявляли сомнение методологическим принципом познания. Они считали необходимым для каждого мусульманина пройти этап, когда все наличные религиозные представления он подвергает сомнению, собственным разумом удостоверяясь в их истинности или ложности.

Способность к критическому мышлению воспитывалась и шлифовалась в организованных мутакаллимами многочисленных кружках (или собраниях-маджалис), где демонстрировали свое мастерство в ведении теологическо-философского диспута представители самых разных школ и ориентаций из числа мусульман, христиан, иудеев и атеистов. Страстью к диспуту мутакаллимы «заразили» и широкую публику: местом для теологических споров нередко становились даже уличные лавки и рыночные площадки.

Проблематика калама, однако, не сводилась к теологическим вопросам. Показательно, что в классических сочинениях по каламу (XIII–XVI вв.) собственно теология занимает менее четверти их объема, остальное отводилось эпистемологии, натурфилософии и онтологии. В каламе разрабатывались оригинальные атомистические концепции, в которых финитистский подход к структуре физических тел распространялся и на движение, пространство и время. Так учителя калама продолжали античную атомистическую традицию, которая была предана забвению в средневековой христианской Европе, и способствовали ее возрождению там.

Отмеченные выше основные черты калама – рационализм, антифидеизм и преимущественное внимание к собственно философской проблематике – объясняют тот факт, что деятельность мутакаллимов воспринималась достаточно настороженно, а порой и резко враждебно со стороны многих богословов-традиционалистов. И в общем, ислам не стремился к рационализации и концептуализации догматики, к развитию спекулятивной теологии. Он больше заботился о выработке не ортодоксии – «правильной веры», а ортопраксии – «правильного дела». Поэтому мусульманская цивилизация институционализировала и канонизировала право-фикх, но не теологию.

Помимо права, традиционный корпус «религиозных наук» включал в себя такие дисциплины, как коранистика (главным образом экзегетика) и хадисоведение (наука о хадисах – изречениях и деяниях Мухаммада), а вовсе не догматическую теологию. Поэтому в религиозных школах – медресе – не преподавались предметы, подобные каламу.

Восточный аристотелизм. В то время как калам родился прежде всего в лоне религиозных диспутов, фальсафа преимущественно явилась детищем «переводческого движения». В итоге переводческой деятельности, в которой большую роль сыграли сирийские ученые-несториане, мусульманский мир приобщился к обширному кругу философских идей греко-эллинистической традиции, важнейшими из которых оказались идеи Платона, Аристотеля, неоплатоников, стоиков и неопифагорейцев. Мусульманским книжникам больше всего импонировал аристотелизм, особенно из-за его энциклопедического охвата. Поэтому фальсафу (араб. калька греч. «философия») представляли главным образом философы-перипатетики (аристотелики), которые опирались на логику, физику, метафизику и этику Аристотеля, а в политике (в учении об идеальном, «совершенном граде/государстве») использовали «Государство» Платона. Крупнейшими перипатетиками ислама являлись аль-Фараби (ум. 950), соединивший аристотелевскую космологию с эманационистской доктриной неоплатоников, Ибн-Сина (латиниз. Авиценна, ум. 1037), систематизатор аристогелизма, и Ибн-Рушд (латиниз. Аверроэс, ум. 1198), известный в Европе также по почетному наименованию «Великий Комментатор».

Если отношение к религии со стороны некоторых представителей фальсафы характеризовалось или формальным признанием превосходства пророческого знания над философским (аль-Кинди, IX в.), или открытой критикой пророков как обманщиков (Абу-Бакр ар-Рази, ум. 925 или 934), то восточные перипатетики рассматривали религию как важное «политическое искусство», призванное регулировать морально-правовые отношения между людьми. Такая позиция определялась убеждением в том, что философия может быть достоянием лишь немногочисленной интеллектуальной элиты, «избранных» (хасса), в то время как общество в массе своей состоит из «широкой публики» (‘амма, джумхур), неспособной к концептуальному мышлению, а потому нуждающейся в том, чтобы необходимые для благосостояния общества нормы поведения облеклись в форму ниспосланных свыше законов. Религию и философию объединяет то, что они имеют единый источник: от ближайшего к Земле космического «деятельного» разума (с которым отождествляется архангел Гавриил/Джибрил) пророк получает собственно религиозные истины через воображение, в образах, а философ получает рациональные истины через разум, в понятиях. В этом смысле философия и религия суть «молочные сестры».

Новую жизнь восточный перипатетизм приобрел в средневековой Европе. Как отмечал еще Р. Бэкон, именно благодаря мусульманским комментаторам аристотелева философия, ранее пребывавшая в забвении, обрела у латинян известность. Глубокий отпечаток на философии европейского средневековья и эпохи Возрождения оставили и оригинальные труды фалясифа (представители фальсафы). Средневековые европейские книжники были знакомы с сочинениями аль-Кинди, аль-Фараби. Широкой популярностью среди европейских читателей, особенно начиная с латинского перевода 1671 г., пользовалась философская робинзонада Ибн-Туфейля. Однако самый глубокий след в философской мысли христианской Европы оставили Ибн-Сина и Ибн-Рушд, с именами которых связаны такие течения, как авиценнизирующий августинизм и латинский аверроизм.

В целом классическая арабо-мусульманская философия способствовала секуляризации философской мысли Европы, упрочению ее связи с естественными науками и тем самым подготавливала развитие философии Нового времени.

Теософия суфизма. Стремление к саморефлексии, к рациональному осмыслению мистического опыта обнаруживается еще у аль-Халладжа и особенно у аль-Газали (ум. 1111). Наиболее развитую форму оно приобрело в теософских системах ас-Сухраварди и Ибн-Араби.

Учение ас-Сухраварди (ум. 1191), известное как ишракизм (от араб. Ишрак – «озарение»), или иллюминативизм, представляет собой разновидность «метафизики света», исходящего из представления о свете как о первоначале, которое в онтологическом плане выступает в качестве субстанции всего сущего, а в гносеологическом – как принцип познания. С позиций иллюминативизма мир предстает как иерархия «светов», вершиной которой является Высший свет, или Свет светов (Бог). На иллюминативной основе ас-Сухраварди перерабатывает перипатетическую систему, с тем чтобы ее объединить с платонизмом – «теософией интуитивного озарения», стоящей выше аристотелевской «философии рационального дискурса».

Более распространенной в суфийской среде была школа Ибн-Араби (ум. 1240), «Великого шейха» мусульманских мистиков. Характерным для этой школы считалось учение о «единстве бытия» (вахдат аль-вуджуд), благодаря которому она получила свое название – вуджудизм, «онтический монизм». По Ибн-Араби, бытие – единое и единственное первоначало, одинаково присутствующее во всех вещах, составляя как бы их субстанцию, первоматерию, а они – ее формы, модусы. Это Единое-Быгие тождественно с Богом – тезис, исходя из которого вуджудиты построили самую значительную и яркую систему философского пантеизма в арабо-мусульманской культуре. Другая важная тема вуджудизма – концепция «совершенного человека», отражающего в себе и мир Божества и богатство космоса. Впервые в философии классического ислама данную концепцию разрабатывал Ибн-Араби, а его последователь аль-Джили (ум. 1428) посвятил ей свою главную книгу – «Аль-Инсан аль-камиль» («Совершенный человек»).

В плеяду классиков философской культуры мусульманского средневековья, не примыкавших к какой-либо определенной школе, входит и великий магрибинец Ибн-Хальдун (ум. 1406), создатель доктрины о человеческом общежитии (‘умран), перед которой ставилась задача превратить историю из хроники царей и пророков в строгую научную дисциплину, долженствующую образовать одну из важных отраслей философии. Творчество мыслителя опережало свое время и по достоинству было оценено только в XIX в., когда в нем стали видеть основателя исторической критики и отца социологии.

Художественная традиция

Торжество поэзии. Художественный гений арабов нашел наиболее яркое выражение в поэзии. В языческой Аравии поэтическое творчество особенно культивировалось у кочевников-бедуинов, среди которых едва ли не все мужчины, а нередко и женщины могли на любой случай экспромтом слагать стихи. Каждое племя имело своего признанного поэта, призванного защитить словом его честь, а ядовитым поношением – поразить врагов. Считалось, что поэт вдохновляется духом-джинном, вследствие чего он и обладает магической заклинательной силой по отношению к явлениям природы. Авторитет поэта был важным и при решении дел, относящихся к частной жизни: достаточно было поэту аль-Аше произнести небольшое стихотворение, восхваляющее щедрость и гостеприимство одного своего приятеля, как тут же к бедняку-бедуину, у которого остались дома восемь незамужних дочерей, явились свататься люди из самых знатных семей Аравии.

На ежегодной ярмарке в Указе, на которую стекался народ со всех концов Аравийского полуострова, кроме обычных торговых сделок, происходили состязания поэтов. Признанные лучшими стихи вышивались золотыми буквами на шелке и вывешивались на стенах Каабы, где им поклонялись все паломники, посещавшие Мекку. Отсюда, по одному из преданий, возникли муалляки (букв. «подвешенные») – семь (или девять, десять) стихотворений, принадлежавших поэтам VI в. Вошедшие позже в средне‑вековую арабскую культуру, муаллаки были признаны образцами для подражания, своего рода классикой.

Композиционной формой муаллак, основной для древнеарабской поэзии, является касыда – ода, состоящая из 50–120 строк, вернее куплетов. При этом стихи (бейты) имеют не только единый размер, но и единую рифму. Поэтому поэмы часто именуются по их рифме: лямиййа, то есть заканчивающаяся на букву лям («Л»), нуниййа – на букву нун («Н») и т. п. Каждый стих классической касыды тяготеет к смысловой законченности, иногда и к сюжетно-образной самостоятельности. Его связи с другими стихами определяются не столько развитием сюжета, сколько ассоциациями, подсказанными игрой фантазии.

Касыда-ода в действительности представляет собой монодраму, героем которой неизменно предстает сам поэт. В зачине, обычно любовном, едущий по пустыне поэт останавливается у следов стоянки, покинутой племенем, к которому принадлежит его возлюбленная, и предается воспоминаниям о ней, описывая ее красоту и оплакивая разлуку с ней. Затем поэт, пускаясь снова в путь, переходит к описанию верного спутника – коня или верблюда, видов аравийской природы, зверей и птиц. В заключительной части касыды поэт восхваляет себя, напоминая о своих ратных и пиршественных подвигах, или лиц, которым посвящена ода, прославляет свое племя и осмеивает врагов, личных или племенных.

Древнеарабская поэзия, ассоциировавшаяся с язычеством, первоначально была встречена враждебно пророком Мухаммадом. 26-я глава Корана, озаглавленная «Поэты», порицает стихотворцев за художественный вымысел. Пророка ислама, возможно, смущало и то, что его принимали за обыкновенного прорицателя или поэта. По-видимому, он имел и личные столкновения с какими-то поэтами и сказителями, которые насмешливо и непочтительно выражались о проповедуемом им учении.

Тем не менее, на последнем этапе своей деятельности Пророк воспользовался услугами поэтов. В его честь сложили панегирики два едва ли не самых видных современных ему поэта – Каб ибн Зухайр и Хассан ибн Сабит. Каб, прежде сочинивший стихотворение, в котором он высмеивал Пророка и даже получил рану в одном из столкновений с мусульманами, был объявлен вне закона. Опасаясь за свою жизнь, он явился к Пророку с раскаянием, стал читать ему хвалебную поэму, которая настолько тронула Мухаммада, что тот набросил на плечи поэта собственный плащ, вследствие чего поэма получила наименование аль-Бурда, «Плащ». Хассана же Пророк одарил невольницей, сестрой его собственной коптской невольницы-наложницы – Марии. Стихи Хассана, усыпанные коранической фразеологией, снискали ему славу отца мусульманской религиозной поэзии.

Поэзия классического ислама, однако, не стала сугубо религиозной, совсем наоборот: она носила, за малым исключением, подчеркнуто светский характер. Достаточно вспомнить о главном поэте Омейядского двора – христианине аль-Ахтале, горделиво распевавшем о нежелании принять ислам и открыто высмеивавшем мусульманский культ; или же о широкой популярности жизнерадостной любовной лирики и «винной» поэзии, поднятой на небывалую высоту Абу-Нувасом, предшественником Омара Хайяма.

Как и во времена язычества, поэзия, признанная главной, а порой и единственной формой «высокой» литературы, занимала особое место в арабо-мусульманском обществе. При каждом дворе существовали поэты, призванные воспевать славу своего покровителя. Изучение поэзии было одним из элементов общего образования, а эрудиция в этой области считалась признаком хорошего тона.

Стихотворное искусство классического ислама укрепило характерную для древнеаравийской поэзии тесную связь с декламацией, музыкой и пением. Представления с участием поэтов, музыкантов, певцов и танцовщиц составляли главное средство светского развлечения знати и просвещенного общества, во многом определив багдадский, а затем вообще арабский стиль роскошной и красивой жизни.

Средневековая арабская поэзия достигла вершины своего развития в IX–X вв. В эту эпоху появились застольная и гедоническая лирика Абу-Нуваса, вольнодумные, философские и подчас пессимистические стихи аль-Маарри, торжественные лирические оды аль-Мутанабби, который и поныне считается величайшим арабским поэтом.

В последующие столетия, особенно в ХII–ХIII вв., процветала мистическо-философская лирика суфизма и на арабском языке (Ибн-аль-Араби, Ибн-аль-Фарид), и на персидском («Месневи» ар-Руми). Мистические стихотворения, насыщенные вакхическими и эротическими образами, пользовались широкой популярностью далеко за пределами собственно суфийской среды.

Арабская поэзия классического ислама осталась верной лиризму. Жанр эпоса, представленный на персидском языке знаменитым «Шах-наме» («Книга о царях») Фирдоуси (X–XI), так и не получил заметного развития в арабской поэзии, во всяком случае в высокой. К эпосу порой относят широко распространенный, начиная с ХIII в., жанр «рыцарского романа», сира (букв. «жизнеописание») – продукт коллективного народного творчества, где проза чередуется со стихами. Из более чем двадцати таких романов, дошедших до наших дней, наиболее знамениты сиры о домусульманском бедуинском поэте-воине Антаре, о мамлюкском султане Бейбарсе, о переселении племени хилалитов в Египет и Северную Африку. Традиция исполнения этих произведений на улицах, площадях и в кофейнях профессиональными декламаторами, аккомпанировавшими себе на рабабе-виоле, сохранилась до нашего времени.

Значительное место в арабской прозаике занимает адаб – своеобразный полудидактический-полубеллетристический жанр, предназначенный для воспитания и развлечения упомянутых выше гуманистов-адибов. Один из основателей данного жанра, Ибн-аль-Мукаффа, в середине VIII в. сделал арабский перевод и осуществил литературную переработку сборника нравоучительных сказок и басен, разыгранных персонажами-животными и восходящих к индийской «Панчатантре». Эта книга, известная арабам под названием «Калиля и Димна», снискала славу Ибн-аль-Мукаффе и положила начало жанру обрамленной повести, вершиной которого стали знаменитые народные сказки «Тысяча и одна ночь».

Специфика жизни больших городов породила оригинальный вид новеллистики – макамы, цикл плутовских рассказов о приключениях и перевоплощениях ловкого бродяги (своеобразного средневекового Остапа Бендера). Макамы писались изысканной рифмованной прозой, перемешанной стихотворными вставками. Лучшие образцы их принадлежат перу аль-Хамазани (ум. 1008) и аль-Харири (ум. 1122).

Драматическое искусство не культивировалось в арабо-мусульманской художественной традиции. Определенное развитие получил теневой театр с пьесами на народном языке (а значит, только устном). Видным деятелем такого театра стал египтянин Ибн-Даниял (XIII в.), написавший для него три либретто, которые получили признание как принадлежащие высокой литературе и в этом смысле были уникальными. В дальнейшем возник кукольный театр, известный как Арагуз – по имени основного персонажа. Серьезный вид народной драмы представляли шиитские мистерии (та‘зийа, букв. «утешение»), изображавшие трагическую гибель имама аль-Хусейна и разыгрывавшиеся в годовщину этого события.

Что же касается священного писания мусульман – Корана, то его считали уникальным в своем роде произведением, не укладывающимся в рамки традиционной поэзии или прозы. Написанная в форме ритмизированной, а иногда и рифмованной прозы, эта книга является Божественным – а не человеческим – словом, а потому неподражаема и недосягаема по своим художественным достоинствам. Именно такое совершенство формы Корана и есть доказательство его небесного происхождения, а значит, и истинности пророческой миссии Мухаммада.

Каллиграфия. Исключительно высокое место в художественной культуре классического ислама занимает каллиграфия, представляя собой альтернативу христианской иконографии. Почтительное отношение к письму было заложено в самой религии ислама, зиждившейся на книге – Коране (в то время как христианство основывалось на личности – Иисусе). По представлениям мусульман, первыми Созданиями Божьими, появившимися еще до сотворения неба и земли, были орудия письма – Перо и Скрижаль. Тому, кто посредством пера красиво передает слова Божьи (в частности, фрагменты из Корана), пророк Мухаммад гарантировал жилище в Раю.

Арабское письмо стало священным символом ислама. Некоторые считали, что каждая буква алфавита указывает на одно из «прекраснейших имен» Бога. Широкое распространение на протяжении всей мусульманской истории имела «наука о буквах», приписывавшая буквам магические и физические свойства, познание которых дает ключ к тайнам природы.

Эстетическое, эмоционально-художественное восприятие письма в средневековой арабо-мусульманской культуре нашло яркое выражение не только в бесконечных усилиях художников создать новые, более прекрасные формы письма, но и в многочисленных изречениях, в которых письмо сравнивается с такими объектами красоты и эмоциональной привлекательности, как драгоценности, цветы, ткани и сады. Красивый почерк описывают как приносящий радость сердцу и удовольствие глазу. «Если шафран – духи дев, то чернила – духи мужчин», – восклицал один поэт. В художественной литературе сравнение телесных черт с буквами стало стандартным компонентом поэтической образности: локон на виске возлюбленной напоминает поэту о букве нун, а родинка на щеке – о точке над этой буквой; лигатура букв лям и алиф, написанных в переплетении друг с другом, символизирует любовный союз и т. п.

Почерк куфи (по имени города Куфа в Ираке) – прямолинейный, угловатый, монументальный в своих формах – был излюбленным почерком Корана в течение более пяти веков. Впоследствии он уступает место новым неканонизированным стилям – главным образом насхи («курсив»). Оба тяготели к декоративности, зачастую неся символическую нагрузку. Письмо не только составляло элемент узора (в арабеске; о ней – ниже), но иногда оно само представляло законченное художественное целое – своего рода фриз или панно. Порой его причудливые завитки, сливаясь воедино, создавали образы животных и даже людей, о которых сообщали эти надписи.

Арабеска. Мусульманское искусство, особенно в его арабской разновидности, развивалось преимущественно как декоративное. Характерный для него тип орнамента, получивший на Западе название «арабеска», отражает стремление к созданию абстрактного узора, к бесконечному варьированию одних и тех же мотивов и неприятию пустоты в изобразительном пространстве.

Арабеска – сложное переплетение растительных, геометрических и каллиграфических (эпиграфических) элементов. Растительные (акантовые, пальмовые, виноградные листья, трилистник, сосновые шишки; тюльпаны, розы и цветки миндаля) сильно стилизованы и перекликаются с эллинистической традицией. Геометрические же фигуры отличаются богатой абстрактностью. Окружность или звезда не столько служат предметом созерцания как совершенные, самодостаточные фигуры, что было характерно для восприятия греческих геометров, сколько отправным пунктом для создания все новых и новых фигур. Третий элемент арабески, наиболее оригинальный, – письмо. Арабские буквы больше всего подходили для такой цели и, может быть, не имеют в этом отношении аналогов, за исключением разве что китайских иероглифов.

Оставившая богатое наследие в мусульманской Испании и через нее – в Европе арабеска была известна там и как мореска («мавританский стиль»). Примечательно, что европейцы не всегда осознавали мусульманский характер перенимаемых ими новшеств, воспринимая арабские надписи на ввозившихся с Востока тканях лишь как геометрический орнамент. Арабские письмена отчетливо видны на коронационных одеяниях германских императоров; их можно различить даже на повязке, украшающей плечо Иисуса в картине Джотто «Воскрешение Лазаря».

Миниатюра. Процветание орнаменталистики в арабо-му-сульманской культуре отчасти явилось следствием характерной для ислама иконоборческой тенденции, запрещающей изображение не только Бога, но и живых существ, особенно людей. В таком аниконизме отражался и унитарианизм, отрицающий за Богом какие-либо антропоморфные черты, и опасение идолопоклонства, и представление о Господе как о художнике (мусаввир, букв. «оформитель»), даровавшем форму живым существам, которому вследствие этого нельзя подражать. С последней точки зрения человек, изображающий человека или животное, посягает на прерогативу Творца, за что будет строго наказан в Судный день, когда от него потребуют вдохнуть жизнь в созданные им картины!

Однако запреты богословов на живопись и скульптуру в аристократической среде порой оказывались не более эффективными, чем на вино. Фигурные изображения можно увидеть на сохранившихся фресках загородных замков Омейядских халифов в Сирии или аббасидских дворцов города Самарра (в Ираке). Багдадский халиф аль-Мансур (754–775) установил конную статую на зеленом куполе своего дворца в столице. Арабо-испанский халиф Абд-ар-Рахман III (912–961) увенчал статуей своей любимой жены аз-Захры дворец, названный в ее честь. Правитель Египта Хумаравайх (884–895) украсил свою резиденцию собственным изображением, а также изображениями своих жен в золотых коронах. Но нигде в мусульманском храме – мечети – мы не находим изображений человека или животного. Ислам, таким образом, не прибегал к помощи изобразительного искусства как к средству пропаганды своих религиозных идей, как это делали христианство и буддизм. Скульптура и особенно живопись стали чисто светскими искусствами, пользующимися покровительством правителей и знати.

Творческий талант мусульманских живописцев ярче всего проявлялся в миниатюре – многокрасочном изображении, украшавшем и иллюстрирующем рукописи. В эпоху классического ислама развивались две главные школы миниатюры – арабская (или арабо-месопотамская, багдадская) и иранская. Эпоха славы арабской школы приходится на конец XII в. и всю первую половину следующего столетия. Художники этой школы иллюстрировали как научные труды – «Автоматику» аль-Джазари, «Фармакологию» Диоскарида, медицинские трактаты, приписываемые Галену, так и художественные произведения – «Калилю и Димну» Ибн-аль-Мукаффы и «Макамы» аль-Харири.

Если арабская школа испытала на себе византийские влияния, то иранская миниатюра больше тяготела к китайской художественной традиции. Чаще всего иллюстрировались «Шах-намэ» Фирдоуси, хроники ат-Табари и Рашид-ад-Дина, «Пятерица» («Хамсе») Низами. Восточная миниатюра достигла вершины своего развития в творчестве Бехзада (XV–XVI вв.), Рафаэля Востока.

Художники-миниатюристы, с легкостью преодолевшие запрет на фигурные изображения, не остановились и перед соблазном воспроизвести священные лица, к чему ригористический ислам был особенно строг. В иллюстрациях к рассказу о мистическом Небошествии (Ми‘радж) Мухаммада и к книгам по священной истории Пророк представлен иногда с завесой на лице, а иногда с открытым лицом и нимбом в виде языков пламени. Изображались также домусульманские пророки, сподвижники Мухаммада, мусульманские святые, ангелы.

«Антифигурную» установку преодолели и в другой области художественного творчества – в произведениях прикладного искусства. Утилитарное назначение таких предметов как бы исключало богопочтительное отношение к ним, что отчасти объясняет относительную терпимость к фигурным изображениям в этой сфере. Наряду с каллиграфическими и орнаментальными мотивами фигурами людей и животных (в том числе и объемными) украшались изделия из бронзы и стекла, ткани, ковры, керамика и другие произведения художественных промыслов, получивших значительное развитие в мире классического ислама.

Архитектурный стиль. Как уже говорилось, арабо-мусульманская цивилизация по преимуществу городская. В завоеванных странах арабы сохранили все существовавшие города, и, когда они основывали новые, не испытывали необходимости в учреждении особого архитектурного типа города, собственно «арабского». В этом отношении средневековый арабо-мусульманский город отличается богатым разнообразием.

Общие черты, определявшие облик классического «мусульманского города», связаны главным образом с некоторыми типами культовых зданий, прежде всего с мечетью, а также медресе (духовное училище) и мавзолеями. Дополнительные, универсальные штрихи задавали такие общественные сооружения, как бани (хаммам), госпитали, фонтаны (сабиль), караван-сараи, крытые рынки (сук, базар). Частные жилые помещения скрыты внутри дворов, а на улицу обращены лишь высокие глухие заборы, оберегающие обитателей домов от нескромных взоров.

Мечеть (от араб. масджид, «место поклонения») представляет собой основной центр и главный символ мусульманской религиозной жизни. При всем историческом и географическом многообразии архитектура мечети сохраняет ряд общих, унифицирующих элементов. Главным из них является ориентированный на Мекку молитвенный зал, к которому примыкает мидаа – крытое помещение или дверь с фонтаном (или бассейном), где перед молитвой совершают малое омовение (вуду). В задней стене молитвенного зала помещается михраб – ниша, указывающая верующим направление (кыблу), куда надо обращаться во время молитвы. В михрабе видят символ мусульманского единства, ибо через него все взоры устремлены к духовному центру Вселенной – Каабе, или же символ мистического присутствия Мухаммада в качестве предстоятеля-имама на молитве. Окрестность михраба – самое священное и наиболее украшенное место в мечети.

Справа от михраба в главных мечетях (так называемых соборных, или пятничных) стоит кафедра-минбар, с которой читают перед пятничной молитвой проповедь. При Мухаммаде минбар представлял собой высокое сиденье и в первые столетия ислама имел значение символа власти, аналогичное трону. С минбара в средние века звучали объявления и обращения правителей к народу. Здесь происходила торжественная церемония коронации правителей.

Над зданием мечети возвышается минарет (араб. манара), башня с балконом, с которой возглашают призыв на молитву. Согласно одной из интерпретаций, минарет символизирует мусульманское единобожие, сравниваемое с указательным перстом, который мусульманин во время молитвы поднимает вверх при произнесении формулы «Нет божества, кроме Бога».

Мусульманская цивилизация развивала разные типы мечети, главными из которых были три: арабская, иранская и турецкая. Арабский (или гипостильный, колонный, дворовый) тип мечети сложился в первые века ислама. Такая мечеть (мечеть Омейядов в Дамаске, Ибн-Тулона в Каире, Сиди-Укбы в Кайруане, Соборная мечеть в Кордове) имела прямоугольный план, включающий в себя многоколонный молитвенный зал, чаще всего латитудиальный, с плоским покрытием (позже – с куполом), а также просторный двор с фонтаном для омовения, окруженный крытыми галереями, в которых можно отдыхать и укрыться от зноя. С XII в., особенно в восточных регионах мусульманского мира, стала преобладать иранская (или айванная) мечеть с относительно небольшим молитвенным залом под куполом (но без колонн), четырьмя айванами (высокими нишами под аркой) по осям двора и монументальными порталами (с двумя декоративными минаретами) на главном фасаде. К знаменитым постройкам этого типа относятся Синяя мечеть в Табризе, Соборная и Шахская мечети в Исфахане. Турецкий, или центрально-купольный, тип мечети, распространившийся при Оттоманах, представлен такими шедеврами, как Сулеймаиие и Ахмадие в Стамбуле, Сулимие в Эдирне.

Замечательными образцами арабской светской архитектуры являлись дворцы, баснословная роскошь и сказочное великолепие которых производили магическое впечатление на чужеземцев, особенно западных европейцев. Для них характерны открытые дворы, окруженные колоннадами, вокруг которых группируются залы и комнаты. Они также отличались обилием зеркальных бассейнов, бьющих ввысь фонтанов и журчащих ручьев. Вокруг дворцов шумели тенистые сады. К сожалению, из этих многочисленных дворцов мало что сохранилось. Великолепным памятником арабского зодчества стоит дворец-крепость Альгамбра в испанской Гранаде.

Музыка в исламе. В поисках религиозно-культурной самобытности (подчеркивая свое отличие, в частности, от христианства) ислам не допускал инструментальную музыку в сферу культа. Тем не менее, пророк Мухаммад терпимо относился к таким музыкальным жанрам, как военные, паломнические и праздничные (общественные и семейные) песни. Более того, уже в начале своего пребывания в Медине Пророк учредил азан – призыв к молитве, исполняемый гармоничным человеческим голосом. Позже он завещал верующим «украшать чтение Корана благозвучным голосом», что положило основу искусства таджвида – мелодической речитации Священного Писания.

Мусульманская религиозная традиция развивала и другие виды духовной музыки. Ночами в период Рамадана (месяца поста) исполнялись специальные мелодии – фаззариййат, а по случаю дня рождения Пророка (мавлид) – гимны и песнопения, повествующие о его рождении и жизни. Музыкой сопровождались торжества, посвященные знаменитым святым, в частности, упомянутые выше шиитские траурные церемонии (тазийа).

Особенно популярной была музыка в суфийских орденах. Главным элементом религиозной практики суфизма стал зикр, ритуальное упоминание имени Бога/Аллаха. Ритуал зикра сочетался с определенными телодвижениями, а в некоторых братствах проходил под барабанный бой. На подобных «собраниях» обычно распевали любовные и застольные стихи, нередко сопровождаемые игрой на музыкальных инструментах, в частности, струнных. Так, зикр развился в практику сама (букв. «слушание»), подчас включающий в себя экстатическую пляску (ракс). Наиболее ярко эту практику осуществляли «пляшущие дервиши» – члены ордена Мавлави, основанного суфийским поэтом ар-Руми (ум. 1273).

Строгие теологи, как правило, осуждали эту и подобные им формы ассимиляции музыки с религиозным культом. Они допускали только вокальную музыку, объявляя музыкальные инструменты орудием сатанического искушения. Поэтому музыкальное искусство классического ислама носило преимущественно светский характер и было ориентировано, главным образом, на вкусы дворцовой знати и других высших слоев городского населения. Враждебное отношение к светской музыке со стороны богословов-ригористов стимулировали, в частности, ассоциации ее с эротическим танцем и винным застольем, а также предосудительные в глазах общества моральный облик и поведение многих женоподобных (муханнасун) артистов-музыкантов.

Складываясь как синтез древнеаравийской, персидской, византийской и других традиций, мусульманская музыка всегда сохраняла тесную связь с поэзией. По преимуществу она носила вокальный характер. Наиболее распространенным жанром являлся небольшой вокально-инструментальный ансамбль, в действительности состоявший из группы солистов, в которой доминировал один из них, обычно певец. Другая особенность музыки мусульманского средневековья – ее микротональность (тональное богатство, когда различаются не только полутона, но и четверти тона) при относительной скудости музыкальных фраз как таковых.

Излюбленным инструментом арабской классической музыки стала четырех- или пятиструнная лютня – аль-‘уд (отсюда – lute, лютня). Этот инструмент прославляли поэты, и он играл важную роль в теоретических и космологических построениях. Игрой на рабабе (основе европейского «ребека», своеобразной виоле) сопровождали свои декламации народные сказители. Другими распространенными струнными инструментами были трапециевидные канун (от него произошел европейский kanoon) и каман (вид виолы). Разнообразием отличались флейты и дудки, часто двойные. Среди ударных инструментов главным в высокой музыке был тамбурин, в то время как бубен был распространен во всех слоях общества. Барабан (араб. табл, образованный европейцами в timbal), литавры (наккара, отсюда европейский накер) и цимбалы (касат) входили в состав военного оркестра, включавшего в себя также духовые инструменты – рог (бук) и трубы (нафир, мн. ч. анфар, отсюда происходят европейские фанфары), и, помимо чисто военной функции, игравшие важную роль в публичных процессиях и церемониях.

Музыкальную практику арабов, их манеру пения и игры распространяли в Европе менестрели. Реминисценцией ее здесь были «Моррисовы танцоры» (от moorish, «мавританский»), показывающие представление с игрушечными лошадками и бубенчиками. От названий арабских букв, игравших роль нот в странах мусульманского средневековья, произошли европейские названия нот – до, ре ми, фа, соль, ля, си.

* * *

С падением Багдада под натиском монголов в 1258 г. и уничтожением Аббасидского халифата завершается золотой век ислама и его культуры. После XIII в. наблюдается глубокая фрагментация дотоле единого культурного пространства. Отныне на первый план выступают относительно самостоятельные региональные культуры – собственно арабская, иранская, турецкая, мусульманская культура в Индии и др.

В течение последующих двух столетий, XIV и XV вв., сердце арабской культуры продолжало биться, хотя и не в полную силу, при мамлюках в Египте и Сирии, а также в Андалусии. Это был ее серебряный век, ознаменовавшийся преимущественно компиляциями и комментариями. Из наступившего вслед за ними экономического упадка и культурной полустагнации арабский мир начал выбираться лишь начиная с середины XIX в. Современная культура в арабских странах складывается в процессе сложного взаимодействия трех основных факторов – реформирования религии, возрождения классического культурного наследия и заимствования ценностей европейской (западной) цивилизации.