ВВЕДЕНИЕ

Настоящая работа была задумана ещё в 1990‑х гг., когда группа нижегородских историков под руководством доктора исторических наук, профессора, С. Б. Сенюткина сделала первые шаги в тему политических репрессий по отношению к мусульманам Нижегородчины и руководителям их «приходов» (махалля) ^[1] .

Уже первое знакомство с архивными материалами, первые беседы с потомками репрессированных выявили ужасающий трагизм сюжета. Частично сведения из следственных дел нашли отражение в написанных монографиях и научных статьях ^[2] . Но тема явно требовала дальнейшей проработки. Сегодня она по-прежнему в фокусе внимания многих исследователей. Событийно тема охватывает длительный период отечественной истории (по меньшей мере, 1917–1953) — и уже, хотя бы поэтому, нуждается в детальном освещении. Главное же в том, чтобы знание о сложном, трагическом для многих, этапе истории страны, помогло предотвращению возможных повторений гибели и мучений людей.

К теме репрессий советской власти в адрес служителей культа и рядовых верующих обращаются представители разных конфессий. В частности, Центральным архивом Нижегородской области (далее ЦАНО) выявлены и отобраны документы, послужившие основанием для канонизации мучеников жертв политических репрессий из православных священников в 1930–40‑х гг.

Что же касается имамов ^[3] , то репрессивные процессы по отношению к ним еще требуют внимания историков. Эта книга как раз и направлена на то, чтобы ликвидировать имеющийся в историографии пробел. Написанная на основании материалов двух регионов Среднего Поволжья (Нижегородской и Самарской областей), книга может углубить знание о тех трудностях и трагедиях, которые вынуждены были пережить наши земляки.

Говоря языком, которым пишутся диссертации, объектом данного исследования являются политические репрессии как историческое явление. В качестве предмета изучения выступают репрессии, осуществляемые государством на территории Нижегородской и Самарской областей в период с 1918 по 1953 годы.

Значимость избранной проблематики, с научной точки зрения, заключается в том, что не угасает и не угаснет никогда интерес к природе человека, что он может делать во имя каких-либо идей, на какие крайности, (анти)гуманные действия может пойти, какие издевательства со стороны палачей он может вынести. Интересно и то, насколько практика тоталитаризма с ярко выраженной репрессивной политикой закономерна, почему она осуществляется и может ли быть предотвращена. Рассмотрение избранного авторами сюжета позволяет уяснить закономерность или случайность подобного рода политической деятельности.

Значимость темы книги усиливается общественно-политическим аспектом: новыми тенденциями в развитии российского общества, связанными с усиленным вниманием к проблеме прав человека в условиях утверждающейся демократизации. Кроме того, в условиях достижения консолидации российского общества важно избавиться от излишних подозрений друг к другу, оздоровиться, покаяться, откровенно и открыто сказав о том, что было, раскрывая правду о прошлом.

На вопрос — забыть или помнить? надо ответить — ПОМНИТЬ, чтобы НЕ ПОВТОРИТЬ.

Обосновывая методологическую базу, принципы и методы исследования, отметим, что цивилизационный подход к пониманию исторического процесса, имеющий ряд преимуществ перед другими, хотя и не лишен недостатков, но, тем не менее, рассматривается нами наиболее подходящим в рамках предложенного исследования, так как во главу угла ставит человека. Человек рассматривается в терминологической структуре: человек — внешние условия его существования. Понять репрессии глубинно — значит исходить из серьезнейшей философской проблемы: палач — жертва, а не только констатировать те или иные деяния государственного аппарата.

Методологическая основа понимания темы проистекает, в частности, из общего осознания сути российской цивилизации, заложенного в ряде исследований ^[4] отечественных и зарубежных методологов. Её ценностные ориентации политического характера (государь, сильная монархическая власть) оказались размыты в течение XIX столетия, а в начале XX столетия переживали период значительной трансформации в сознании интеллектуальной элиты. Переосмысление того, какой в политическом смысле должна быть Россия, привело к политическим действиям, вызвавшим, в конечном итоге, первую российскую революцию. После известного «Манифеста 17 октября» началась полоса ещё более активного размывания старых политических установок сообщества и его резкая политизация. Две точки политического сдвига в 1917 году: февраль и октябрь — не только опрокинули старую власть, но и резко сместили представления о том, что есть «политическое преступление» и, соответственно, против кого возможно применение политических репрессий. Марксизм в теоретическом плане и историческая практика Запада во времена XIX века служили основой понимания сути политических репрессий для большевиков.

Что касается способностей выживания советского народа в условиях репрессий, то основой для его уяснения могут служить разработки школы синергетиков ^[5] , по мнению которых синергия может рассматриваться как прирост дополнительной энергии народа в случае его соборного объединения, превышающий суммарно индивидуальные усилия сопротивления репрессиям.

Понимание характера поведения человека, находящегося в тисках репрессивной машины невозможно без уяснения социально-психологических наработок специалистов.

Что касается терминологического аппарата, то материалы книги дают возможность разобраться в таких категориях как репрессия, тоталитаризм, сталинизм, диктатура и др., Репрессия — это явление, порождаемое, прежде всего, глубинными политическими мотивами, вовлекающее при осуществлении во взаимодействие людей разных социальных слоев с отличающимися друг от друга мировоззренческими установками. Но, вместе с тем, волею обстоятельств эти люди оказываются в совместно переживаемых ситуациях.

Делая источниковедческий обзор избранной темы, сразу подчеркнем, что источниковая база на сегодняшний день ещё не является окончательно сформированной. Процесс её формирования продолжается, и будет продолжаться, по-видимому, достаточно долго. Однако актуальность темы заставляет ученых заняться анализом пусть пока не полного, не до конца систематизированного материала, уже сегодня. Тем более, что благодаря «информационным прорывам» в эту тематику, связанным с усилиями энтузиастов постперестроечного периода, источниковый материал достаточен для обеспечения достоверности.

Накопление источникового материала по теме (эволюция источниковой базы) происходило в течение всего периода репрессий и после его окончания. Но этот процесс был напрямую связан с установками политической элиты: что можно сказать народу, и в каком объеме, а что нельзя. В связи с этим база источниковых данных накапливалась весьма импульсивно, что определялось официальными идеологемами. Долгое время доступен был, по сути, только блок (и то далеко неполный) нормативных актов. И только после XX съезда партии появилась некоторая возможность расширить источниковую базу за счет иных групп. Спад волны демократизации времен Н. С. Хрущева не означал, что репрессии ушли из памяти людей ^[6] . В конце 1980 — начале 1990‑х годов, хотя многие ещё верили в победу социализма, появилась яркая публицистика, раскрывавшая, среди прочего, и особенности развития советского общества в контексте репрессий. Ранее опубликованные источники в период перестройки и постперестроечные времена пополнялись долгое время недоступными, например, из архивов КГБ.

До сих пор, однако, особенность источниковой базы по проблемам политических репрессий в её недоговоренности, «недофиксированности» документальным образом, что вряд ли будет преодолено до конца. Ясно, что часть материалов, характеризующих деятельность машины репрессий в адрес «врагов народа», не сохранилась, была уничтожена (а стало быть, потеряна навсегда), часть же по-прежнему засекречена. Что касается «недофиксированности» на бумаге, то речь идет о секретных распоряжениях, передававшихся устным образом, по телефону, порой даже намеками. Эта особая система коммуникативных взаимодействий внутри партийно-государственного аппарата (речь, прежде всего, о сталинских временах) столь уникальна, что, порой, не всегда поддается осмыслению при поверхностном рассмотрении.

Законодательные документы (законы и подзаконные акты) включают в себя декреты, конституции, совместные постановления ЦК ВКП(б) и СНК (позднее ЦК КПСС и Совмина СССР). Особенностью советских времен было слияние ветвей власти: исполнительной и законодательной, что осуществлялось на практике и что, тем не менее, противоречило декларативным установкам конституций. В связи с этим законодательную силу могли иметь и имели партийные обращения.

Юридическую базу проведения репрессий составили те законодательные акты, которые были порождены практикой революционного времени: Постановление СНК 5 сентября 1918 года ^[7] , постановление СНК 30 июля 1918 года «О набатном звоне» ^[8] , фрагмент «Из уголовного кодекса РСФСР 1926 года. Особая часть» ^[9] и др.

Многие из этих документов увидели свет только с провозглашением в нашей стране политики гласности. Согласимся с тем, что «… в условиях тоталитарного режима произвол власти не знает границ и административное право превращается в бесправие. Следствием этого является вседозволенность власти и беззащитность граждан перед ней. В условиях неправового государства административный акт широко применялся в виде внесудебных репрессий, арестов, высылок, штрафов и пр.» ^[10] .

Материалы партийных и общественных организаций ^[11] можно выделить в самостоятельную группу. В контексте исследуемой темы к ним, в первую очередь, следует отнести выписки из протоколов партийных заседаний разного уровня и протоколов общих собраний партийных организаций об исключении из ВКП(б) за шпионаж и измену Родине, а также осуждении коллективами «врагов народа», обращения по партийной линии в партийные организации.

Делопроизводственные документы — важнейшая группа исторических источников. При их изучении становится ясным, что существовала постоянная тенденция к унификации делопроизводственных материалов, что составляло особенность этой группы документов советского периода. Их, в свою очередь, можно разделить на такие группы как: распорядительную документацию (решения, резолюции, циркуляры, приказы, инструкции, деловые письма, распоряжения, поручения, предписания и т. д.); протоколы и стенограммы, а также текущую переписку (телеграммы, телефонограммы, почтограммы и др.).

Делопроизводственные документы отражают все аспекты жизнедеятельности общества, в том числе, вопросы формирования законодательной базы для осуществления политических репрессий, сам процесс уничтожения «врагов народа», тенденции действий «машины» репрессий, вовлечение в действие репрессивной политики широких масс населения.

Существенная особенность государственного делопроизводства советского времени в том, что по широкому кругу вопросов оно велось как секретное. Это, в первую очередь, касалось проведения массовых репрессий. В документах под грифом «секретно», «совершенно секретно» содержатся сведения, позволяющие разобраться в интересующей нас проблеме.

Среди документов такого рода для исследования рассматриваемой темы особое значение имеют такие источники как: ордера на обыск и арест, характеристики по следственному делу, протоколы допросов, акты о приведения в исполнение приговора к высшей мере наказания, учетно-статистические карточки на заключенных и др.

Формальная сторона по мере ужесточения действия машины репрессий менялась. В годы гражданской войны и некоторое время после неё (не всегда, но все же) заполнялись «Акты о приведении в исполнение приговора к высшей мере наказания» ^[12] . В акте указывались дата составления, составители акта (председатель или его заместитель и члены губревтрибунала), кто расстрелян, когда с указанием точного времени, согласно каким распоряжением с указанием номера протокола, давалась информация о невозможности кассационной жалобы и о проведении приговора в исполнение. В конце документа ставились подписи составителей акта и коменданта (тюрьмы, где происходил расстрел).

Каждое личное дело репрессированного в 1930‑е годы формировалось в отдельную папку, включавшую определенное количество соответствующих документов. Среди них обязательно присутствовала выписка из протокола (с указанием номера) заседания тройки Управления НКВД от такого-то числа. Формуляр выписки предполагал наличие двух столбцов: «Слушали» и «Постановили». Первый столбец содержал краткие анкетные данные жертвы репрессивной политики и суть обвинения. В правом столбце обозначалась мера наказания. Если постановили «расстрелять», то по реализации чиновник от руки делал запись, когда и где приговор был приведен в исполнение.

Кроме выписки из протокола заседания «тройки», вкладывалась характеристика по следственному делу (для одиночек) с указанием краткой сущности обвинения со ссылками на страницы дела по каждому факту, а также с краткой информацией о подследственном (ФИО, количество лет, откуда родом, национальность, гражданство, образование, партийность, наличие судимости).

Ордер на обыск и арест, также вкладываемый в личное дело, составлялся по специальному формуляру под грифом: СССР. Управление Народного комиссариата внутренних дел (по определенной области). Формуляр был действителен в течение суток, выписывался на конкретное число с указанием, кем выдан и на кого конкретно. Подписывались ордера начальником УНКВД областного уровня. Каждый бланк ордера имел отрывной талон за конкретным номером о выдаче ордера конкретному лицу под подпись.

Протоколы допросов шли под грифом Управления Государственной безопасности УНКВД по той или иной области. В начале документа обозначались дата допроса и имя допрашивавшего. Затем шли 22 обязательных для заполнения позиции, касающиеся подвергавшегося репрессии: фамилия, имя, отчество, дата рождения, место рождения, местожительство, национальность, гражданство, данные паспорта, род занятий, социальное происхождение, социальное положение (до революции и после неё), состав семьи, образование, каким репрессиям подвергался (до революции и после революции), лишен ли избирательных прав, какие имеет награды при советской власти, воинский учет, служба в Красной Армии, служба в белых и других контрреволюционных армиях, участие в бандах и сведения об общеполитической деятельности ^[13] . Ответы давались кратко и занимали в протоколе не более двух страниц. Основную часть протокола занимали показания обвиняемого, запись которых строилась по формуле «вопрос-ответ». Считалось обязательным каждую страницу протокола завершать подписью допрашиваемого, а последнюю — и подписью допрашивающего.

Циркуляры, инструкции и др. нормативные материалы ВЧК-ГПУ-ОГПУ — ещё один блок источников такого характера.

В качестве примера назовем отчеты о деятельности Нижегородской ЧК. В фонде 1099 ЦАНО сохранились два месячных отчета о деятельности местной чрезвычайной комиссии за сентябрь и за октябрь 1918 года ^[14] . В сокращенном виде эти отчеты были опубликованы в сборнике «Забвению не подлежит» ^[15] .

Отчеты имеют четкую единую структуру, включающую в себя такие разделы как: Отдел по борьбе с контрреволюцией и преступлениями по должности, Общие преступления уголовного характера, Спекуляции, Иногородний отдел. Из отчетных материалов исследователь может извлечь информацию об арестах и расстрелах врагов советской власти в указанный период.

Постановка государственной информации началась ещё в 1918 году, когда стала вырабатываться форма передачи сведений о происходившем в стране в соответствующие государственные инстанции. Местные чрезвычайные комиссии начали присылать материалы вновь образованному в марте 1918 года Иногороднему отделу ВЧК. «Наверху» обращалось внимание на то, как составляются материалы и благодаря этому качество передаваемой информации улучшалось.

Поначалу отчеты Нижегородской ЧК грешили излишне возвышенным революционным стилем, оценки собственной деятельности насыщались особым политическим пафосом. Например, говоря о результатах своей деятельности и объясняя причины арестов, произведенных в сентябре 1918 года, составитель отчета (он подписан председателем Нижегородской ЧК Я. З. Воробьевым) отмечал следующее: «Ряд быстрых арестов целого ряда … провокаторов заставил замолкнуть всех тех, кто ранее пытался было поддерживать гнусную ложь врагов революции».

На основе полученного опыта местные ЧК оказались готовыми к передаче качественной информации политической элите страны разного уровня. Информационные сводки ВЧК начали составлять с июня 1919 года, на основе их рождались первые обзоры ВЧК. Дополнительным толчком для такого рода деятельности явились события в Кронштадте. Чекистская информация с того момента стала особо цениться на государственном уровне. Поэтому сложилась следующая группа исторических источников по указанной теме — это ежедневные сводки и ежемесячные обзоры ВЧК-ГПУ-ОГПУ. Этот вид информирования, исходивший от органов госбезопасности, как форма документального источника появился во второй половине 1921 года. Обзор составлялся ежедневно на основе информационных сводок территориальных органов.

По мнению В. К. Виноградова, в постановке информации ОГПУ несомненной вехой стал подготовленный специалистами ИНФО на основании опыта предшествующих лет циркуляр № 34 от 23 февраля 1924 года, ориентирующий ОГПУ на отслеживание ситуации в стране в целом и в каждом регионе в отдельности ^[16] .

Изучение этой группы исторических источников стало возможно лишь с недавнего времени, что связано с общими изменениями внутри страны.

Следует обратить внимание и на такие источники, как приказы по учреждениям об исключении студентов и преподавателей из вузов, об увольнении рабочих и служащих с предприятий за котрреволюционную деятельность. С другой стороны, по этому поводу поступали жалобы, докладные и пр. Кроме того, следует обратить внимание на документы, отражающие положение репрессированных во время нахождения в тюрьмах: рапорты от дежурных начальникам тюрем, акты медицинского освидетельствования находившихся в тюрьмах и пр. Позднее стали достоянием гласности показания бывших сотрудников НКВД о пытках, применяемых следователями в 1937–1938 годах.

Основу настоящего исследования составили архивные материалы, прежде всего, судебно-следственные дела пострадавших в ходе репрессий мусульман. Если вести речь о нижегородских мусульманах, то сегодня их дела сконцентрированы в фонде 2209 ЦАНО. Ранее они хранились в фонде УКГБ по Горьковской области и были переданы в ЦАНО в постперестроечный период в связи с изменением жизни российского общества и пересмотром политики в отношении репрессий ленинско-сталинского периода.

Большое значение для изучения проблем репрессивной политики имело рассекречивание ряда материалов, то есть снятие ограничительных грифов с некоторых документов, служивших основанием для привлечения людей к уголовной ответственности.

К источникам, проливающим свет на общие тенденции развития советского общества, относятся труды лидеров партии и правительства (Ленин В. И., Сталин И. В., Троцкий Л. Д., Бухарин Н. И. и др.) В них содержалось идеологическое обоснование необходимости репрессий. Но среди этих авторов были и репрессированные. Из местных партийных и политических деятелей некоторые оставили доклады, речи, статьи, хотя мало, что сохранилось ^[17] .

В контексте исследуемого материала особое, можно даже сказать, повышенное внимание, на наш взгляд, следует проявить к источникам личного происхождения: дневникам, письмам, мемуарам.

Уникальными на личностном уровне являются дошедшие до нас письма осужденных (на имя Сталина, в правительство, а также родственникам и друзьям), их личные документы, наградные грамоты. Интересны так называемые письма-запросы на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова (1956 год).

Дневники, мемуары — это та группа источников, которая по уровню достоверности никогда не выступала на первый план по сравнению с другими, более того, рассматривается рядом исследователей как сугубо субъективная и поэтому не заслуживающая особого внимания ^[18] . Но при изучении проблемы политических репрессий в социокультурном антропологическом аспекте эти источники оказывают огромную помощь в воссоздании «духа времени», в характеристике особенностей восприятия внешнего мира человеком, оказавшимся в тисках машины репрессий.

Часть материалов, представляющих собой воспоминания жертв репрессий, заложены в письма в адрес горьковского «Мемориала» ^[19] , часть направлялась в местные газеты ^[20] , часть остается в личных делах осужденных и других архивных материалах, не будучи опубликованными. Работа по сбору воспоминаний раскулаченных была проведена в 1988–1990‑х годах доктором исторических наук, профессором ННГУ А. В. Седовым и частично опубликована ^[21] .

Использование иллюстративного метода при обработке источников личного происхождения высвечивает отдельные грани проблемы и помогает углубить наше представление об изучаемом предмете.

Пресса периода репрессий показывает разные стороны социально-психологического состояния общества. Публицистические материалы обосновывают необходимость репрессий. Для них характерны воинственность, жестокость, непримиримость. Люди осуждали «врагов народа» на многочисленных митингах. По-видимому, кто-то делал это искренне, кто-то в условиях тотального контроля проявлял двоемыслие: опасно сказать то, что думаешь, надо сказать то, что от тебя ждут, если не удается промолчать.

Тогда категорически запрещалось писать о механизмах деятельности органов госбезопасности, положении в местах лишения свободы и т. п. Периодика тех лет дает нам не столько информацию об объекте исследования, сколько позволяет понять идеологические стереотипы в обществе и степень идеологического влияния власти на конкретных людей.

Слухи для советского времени, дающего нам пример закрытого общества — это один из повседневных источников информации, тем более той информации, которая либо находила незначительное отражение в газетах, журналах и радиопередачах, либо была вовсе недоступной для основной массы населения. Поэтому при рассмотрении указанной проблематики те источники, которые включают в себя при передаче сведений слово «говорят…», нельзя полностью сбрасывать со счета.

Слухи по поводу осуществлявшихся репрессий имели по­стоянное хождение среди населения из-за желания людей знать ту информацию, которой их хотели лишить ^[22] . Причем, часто для людей это был единственный источник. Люди, ожидая дальнейшего витка действия машины террора, подпитывали свои страхи слухами о том, что происходило изо дня в день.

Рассказы (устная традиция) о том, что было в период репрессий, передавались из поколения в поколение и живы до сих пор ^[23] .

Особый тип исторических источников — фотографии, иногда встречающиеся в делах репрессированных.

Отдельная группа источников по рассматриваемой теме связана с проведением кампании по реабилитации невинно осужденных за котрреволюционную деятельность в связи с указанием КГБ при Совете министров СССР за № 108‑сс 1955 года. Тогда родственники жертв политических репрессий обращались к властям с просьбой объяснить обстоятельства их гибели и выдать свидетельства о смерти. В этих случаях составлялись заключения на основе данных учетно-архивных отделов УКГБ. Но не всегда информация соответствовала действительным обстоятельствам смерти.

Для уяснения масштабов репрессий имеют значение статистические материалы о количестве народонаселения, количестве жертв политического происхождения. До сих пор историческая статистика о числе репрессированных за годы советской власти не ясна. Она появляется и уточняется…

Выступления в местной прессе по поводу имевшихся в советские времена политических репрессий начались в связи с общими переменами в стране. Первые публикации источников о репрессиях на общероссийском уровне начали осуществлять СМИ с началом периода гласности. В частности, особая активность такого рода была проявлена с подачи общества «Мемориал». Эти публикации отличает особый эмоционально-идеологический характер. Достоверность сведений остается на совести авторов. Как правило, в них нет историко-аналитического подхода, да его этот жанр и не требует.

В апреле 1992 года в соответствии с Указом Президента России «Об архивах Комитета государственной безопасности» Государственный архив Нижегородской области начал прием документов бывшего УКГБ СССР по Горьковской области. Среди этих документов были и уголовно-следственные дела на репрессированных граждан. «… только через неправедные суды прошло около 30 тысяч дел, очень часто завершавшихся высшей мерой наказания или 10 годами ИТЛ без права переписки» — казуистически изящным синонимом смерти (по предварительным данным около 15–18 тысяч человек). В Нижегородской области было заведено 300 тысяч дел на лиц, лишенных избирательных прав. Большинство из этих людей впоследствии раскулачены…» ^[24] .

Значительную помощь в деле исследования интересующей нас тематики оказала начатая (и на сегодняшний день пока незавершенная) работа по публикации некоторых сведений, содержащихся в личных делах репрессированных, в Книге памяти жертв политических репрессий в Нижегородской области. Толчком к началу этой работы, предпринятой работниками ЦАНО, стало решение 1995 года, исходящее от Комиссии по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий при администрации Нижегородской области. Было заявлено о необходимости создания базы данных на репрессированных и объединения этих сведений в одну книгу. Составители первого тома «Книги памяти…» М. Ю. Гусев, В. И. Жильцов, В. В. Смирнов, В. А. Харламов, С. М. Шимоволос проделали огромную работу, результатом которой явилось создание списка жертв политических репрессий в количестве 5433 человек.

По итогам работы в 1997 году вышел в свет первый том «Книги памяти жертв политических репрессий в Нижегородской области». За ним последовал второй, изданный в 2001 году. Составители второго тома А. Н. Голубинова, М. Ю. Гусев, В. И. Жильцов, В. В. Смирнов, В. А. Харламов. Л. Г. Чандырина, С. М. Шимоволос опубликовали поименные списки жертв политических репрессий 20–50‑х годов XX века на территории Нижегородской области. Списки включили в себя около 6 тысяч ^[25] фамилий с краткими справками. Тем самым у исследователей появился доступ к источниковым материалам, а стало быть, и серьезная возможность изучать их и на этом основании анализировать процесс действия репрессивной машины.

Сотрудники архива уточнили общий объем уголовно-следственных дел, переданных УФСБ по Нижегородской области ЦАНО: он составил более 22 тысяч единиц хранения. Эти дела были сосредоточены в фонде 2209 (описи 3 и 3 а) ^[26] .

В последнее время проделана большая работа по систематизации информации о репрессированных по регионам страны. Безусловной заслугой самарских ученых, архивистов следует считать опубликование 24‑х томной «Белой книги» — книги памяти жертв политических репрессий, одной из наиболее полных в пределах Российской Федерации. В 22‑х томах собраны архивные справки, воспоминания пострадавших. Два последних тома представляют собой алфавитный указатель ^[27] .

На сегодняшний момент «Белая книга» Самарской области остается единственным наиболее полным опубликованным источником по изучению репрессий, в т. ч. и среди татаро-мусульманского населения региона. Сравнивая представленные в «Белой книге» данные с неопубликованными материалами, хранящимися в Архиве УФСБ по Самарской области, можно говорить о достаточной полноте выборки по количественному составу: большинство имен, чьи дела имеются в архиве, представлены в публикации. Однако следует отметить, что качество данных (по объективным причинам: сложность транскрипции татарских имен, опечатки и пр.) иногда оставляет желать лучшего. Имеет место дублирование некоторых имен, неполнота сведений. Эти неточности в целом не являются основанием для критики издания.

О состоянии дел на местах с 1922 по 1934 год дает представление сборник под названием «Совершенно секретно»: Лубянка — Сталину о положении в стране» ^[28] . Все материалы сборника извлечены из фондов Центрального архива ФСБ ^[29] и носят характер политической информации, что имеет безусловное значение в рамках рассматриваемой темы. Нельзя не согласиться с мнением Теренса Мартина, подметившего, что «назначением этой внутренней информации было не только давать установки сотрудникам ГПУ по сбору информации, но также направлять их повседневную репрессивную деятельность (подчеркнуто нами — авт.) против тех социальных категорий граждан, которые проявляли повышенную антисоветскую «активность» ^[30] . То есть информация подобного рода не только передавалась властям на их усмотрение, но и использовалась для подавления антисоветских настроений разными способами.

Под рубрикой «Центральные губернии» в Госиформсводках и обзорах идут подборки о положении дел в ряде губерний, в том числе Нижегородской и Куйбышевской. Можно согласиться с составителями, что эта «многотомная фундаментальная публикация документов — информационных обзоров и сводок ОГПУ — уникальна по своей научной значимости, ценности, содержанию и масштабам», она «позволяет исследователям концептуально по-новому осмыслить кардинальные проблемы советской истории» ^[31] .

При изучении материалов многотомного издания бросается в глаза то обстоятельство, что по сравнению с ранее изданными сборниками документов впервые так широко представлены материалы о неодобрении политики советской власти со стороны разных социальных слоев населения. Именно на негативной информации сосредоточено было внимание составителей информационных материалов. Отметим, что для понимания проблематики рассматриваемой в монографии темы это обстоятельство имеет позитивное значение.

В предисловии к изданию, написанном академиком РАН Г. Н. Севостьяновым, показана технология возникновения этой ценной группы источников. Специально созданное информационное подразделение в рамках ОГПУ представляло правительству ежедневно в форме сводок и ежемесячно — в виде обобщенных обзоров — анализ положения в стране. Так продолжалось все годы деятельности ОГПУ ^[32] .

Высокий уровень достоверности этой группы источников не вызывает у автора ни малейших сомнений. Информаторы ОГПУ были хорошо осведомлены обо всем том, что происходило в жизни общества и деятельности государства. Задача же соответствующих отделов заключалась в том, чтобы руководители центрального и местного уровня власти вовремя получили объективную информацию либо соответствующая информация нашла свое место в рамках системы самого ОГПУ. Получатели информации при малейшем несоответ­ствии тому, что было на самом деле, могли наказать за необъективность и недостоверность, поэтому любая информация тщательно проверялась.

Проведенное составителями археографическое оформление текста и расположение материалов в хронологическом порядке делает работу исследователя удобной, а, стало быть, и более результативной.

Сегодня в отечественной историографии происходит научное переосмысление всего того, что связано с проведением политических репрессий в нашей стране. Эта проблематика пересматривается не только как таковая сама по себе, но в тесной связи с внимательным изучением как бы заново целого ряда проблем исторического прошлого советского общества. Поэтому, кроме документов, вновь вводимых в научный оборот, исследователи сегодня обращают пристальное внимание на источниковедческий анализ тех документов, которые давно опубликованы и известны, но, тем не менее, нуждаются в новой интерпретации. Основой написания настоящей книги явились ранее неопубликованные исторические источники из ряда архивов: Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ), Центральный архив ФСБ РФ (ЦА ФСБ РФ) и Управления ФСБ по Самарской области (УФСБ СО), Центральный архив Нижегородской области (ЦАНО), Государственный общественно-политический архив Нижегородской области (ГОПАНО), Центральный государственный архив Самарской области (ЦГАСО), Самарский област­ной государственный архив социально-политической истории (СОГАСПИ), Государственный архив Ульяновской области (ГАУО), Центральный государственный исторический архив Республики Башкортостан (ЦГИА РБ).

Анализируя имеющиеся в нашем распоряжении источники, мы стремились построить работу с ними следующим образом: сравнивать опубликованное в советское время с данными недавно открытых для изучения архивных документов. Этот прием соотнесения и проверки материалов, по мнению авторов, позволяет снять сомнения по поводу многих составляющих процесса действия репрессивной машины.

Философия советского источника, как известно, пронизана марксистско-ленинскими идеями, а содержание его донельзя идеологизировано. Над авторами тех или иных источников, а также над составителями многих документов довлели идеологические установки. Прежде всего, демонстрация значимости достигнутых советской властью достижений (при этом репрессии, как бы теряли смысл и уходили на задний план). Если же речь шла именно о репрессиях, то акцент ставился на борьбе со всем тем, что мешало достижению благих намерений, в том числе, и с людьми, которые однозначно, в контексте усиления классовой борьбы, представляли собой «ненужных людей», более того, «врагов».

Размышляя над спецификой исторических источников советского периода, отметим, что для них характерны ино‑
сказание, умолчание ^[33] , новояз ^[34] , казенная лексика. Материалы протоколов допросов весьма своеобразны: с одной стороны, в них присутствует разговорная речь, с другой, сухой протокольный язык, отражающий якобы сказанное допрашиваемыми ^[35] .

Мало используются в исторических исследованиях на интересующую нас тему те источники, которые представляют собой комплекс вещественных памятников. Можно сказать о тюремных зданиях, зданиях спецорганов. Ощущения людей, которые знали, что в тюрьме ОГПУ происходили истязания людей, пытки и пр., были частью мироощущения даже тех, кто в этих зданиях никогда не бывал. Что касается жертв репрессий, то для них тюремные здания, камеры, комнаты для допросов и т. д. были конкретным местом, где происходили «трагические действа». Внешний вид этих зданий, внутренняя обстановка влияли на поведение людей, их психологическое состояние и результаты следственных экспериментов. Для исследователя это — исторические источники, принадлежащие к вещественным.

Публикация исторических документов продолжается. После рассекречивания Межведомственной комиссией по защите гостайны и выхода Указа Президента РФ от 23 июня 1992 года стало возможным создание сайта Мозохин.ru, целью которого «на основе документальных материалов Архива Президента РФ Государственного Архива Российской Федерации, Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории, Центрального архива ФСБ России и его филиалов объективно показать деятельность органов безопасности» ^[36] . Кроме истории деятельности органов государственной безопасности, на сайте приводятся статистические данные, которые взяты из отчетов органов государственной безопасности, хранящихся в Центральном архиве ФСБ РФ.

Что касается более узкого сюжета — репрессии по отношению к мусульманам, то отметим, что в последнее время вышел ряд интересных сборников документов под редакцией Д. Ю. Арапова и Г. Г. Косача ^[37] . Подборка документов сделана с таким расчетом, чтобы можно было уяснить главные позиции политики советского государства по отношению к исламу. Высокая познавательная ценность сборников не вызывает сомнения. Тем не менее, в задачу составителей сборников не входила публикация региональных материалов, в том числе, по региональной репрессивной политике.

Историография вопроса «Политические репрессии как явление советской действительности в 1918–1953 годах» прошла, на наш взгляд, в своем развитии четыре основных этапа: 1) с 1918 по 1956 год; 2) с 1956 по 1964; 3) с 1964 по 1987; 4) с 1987 по настоящее время.

Первый этап — это период осуществления репрессий. По сути, чтобы его охарактеризовать историографически, необходимо решить вопрос, как писали о репрессиях в период репрессий. Следует иметь в виду, что иное понимание репрессий, по сравнению с современным, как части политики во имя народа, диктовало и иное обозначение, иную интерпретацию тех или иных явлений. Поэтому, с нашей точки зрения, первый этап в историографическом смысле можно показать через следующие идеи в советской исторической литературе:

• первые годы советской власти — необходимость «красного террора» в ответ на «белый террор».

• перелом в деревне как «великий перелом», нужный обществу в целом; его часть — раскулачивание.

• обострение классовой борьбы и необходимость уничтожать врагов народа в 30–40‑х — начале 50‑х гг. Последний натиск на врага, так как социализм, согласно Конституции 1936 года, уже в основном победил, и его следовало привести лишь к полной и окончательной победе.

В 20‑е годы делались первые попытки дать оценки революционным событиям на нижегородской земле. В частности, этим вопросам была посвящена серия очерков двадцати трёх авторов, выполненная под редакцией В. Т. Илларионова и объединенная в «Материалы по истории революционного движения» ^[38] . Нижегородский губком РКП (б) посвятил книгу «памяти погибших за рабочую революцию». В предисловии к книге редактор отмечал, что «архивы партучреждений (дела по 1921 год) в таком состоянии, что нет никакой возможности ими пользоваться». В издание была включена «Летопись» Н. И. Драницына со следующим комментарием: «аполитичный библиограф Н. И. Драницын», но собрал много фактов и «долг наш — этими фактами воспользоваться — осветить их, дополнить и объяснить» ^[39] . В число очерков был включен материал, написанный Розой Воробьевой, женой Я. З. Воробьева (Коца), руководившего Нижегородской ВЧК. Он дает понимание оценки деятельности чекистов в первые годы советской власти, как героев, которых «мало помнить», «… нужно знать их биографии. Только тогда мы поймем, почему революция победила и победит» ^[40] .

Подчеркнем, что в отечественной историографии в течение всего периода с 1918 года по 1956 год преобладала тенденция идеализировать деятельность ВЧК, что было характерно и для нижегородских (горьковских) краеведов.

Второй этап был в определенной степени подготовлен охватившей мир войной 1939–1945 годов. После её окончания в связи с историей фашистской Германии осмысливались вопросы о тоталитарной власти, о концентрационных лагерях, рожденных нацизмом и т. п. Тем самым закладывалась основа для размышлений на тему тоталитаризма и в СССР в 30‑е годы. Но этот момент осмысления пришел не сразу по политическим обстоятельствам внутренней жизни страны. Поэтому второй этап оказался связанным с проведением XX съезда КПСС (1956 год) и его решениями. Осуществился некоторый «прорыв» в безмолствующем до того момента на темы репрессий информационном поле. Этот сдвиг был обеспечен заявлениями Н. С. Хрущёва в известном секретном докладе на съезде партии. Однако полноты освещения вопроса достигнуто не было. Большинство материалов по-прежнему, оставались вне поля зрения историков. В основном внимание было сосредоточено, с подачи Хрущёва, на отдельных делах, сфабрикованных в эпоху сталинизма.

«Красный террор» не рассматривался с точки зрения репрессивной политики (да и вообще не поднималась эта тема). Отметим, что сегодня историки склонны рассматривать политику «красного террора», как несущую в себе большой заряд репрессивности. Деятельность спецорганов характеризовалась незначительно и односторонне. От идеализации деятельности ВЧК стали отступать, но ход репрессивной политики рассматривался не как непрерывный процесс, а как отдельные нарушения советской законности в общем правильном движении по выполнению справедливой политической линии партии.

Процесс реабилитации, развернувшийся после XX съезда, не был полновесным. Он постепенно шел на убыль; о трагических событиях прежнего вспоминали все реже и реже. «Заявляя о необходимости восстановления справедливости, укрепления законности, руководители страны лишь «выпускали пар», мало что меняя в этой системе» ^[41] .

Именно тогда, после XX партийного съезда, нижегород­ский журналист и краевед М. А. Хазанов начал создавать, опираясь на человеческую память, свой архив. Энтузиаст своего дела разыскивал земляков, их родных, записывал рассказы жертв политических репрессий, собирал по крупицам письма из лагерей, дневники репрессированных. «Архив Хазанова», включающий более 1000 кратких биографических справок ^[42] , был позднее частично опубликован (240 фамилий) и дал основу для первых представлений о масштабах репрессивной политики на нижегородской земле.

Появление желания разобраться в историческом прошлом и, хотя бы частично, приоткрыть завесы секретности нельзя не рассматривать как позитив. Вместе с тем, инициатива в «прорывах» информационного характера шла от власти, Именно власть в лице Н. С. Хрущева, как партийного и государственного деятеля, позволила обществу, людям, узнать, что происходило и как, но при этом объем и содержание информации были строго дозированными.

Третий этап — это период так называемого «брежневизма». Именно тогда все сделанное шестидесятниками в освещении репрессивной политики было вновь «прикрыто», информация такого плана представлялась обществу по минимуму. Административно-командную систему вполне устраивала двойная мораль. Вся работа по реабилитации жертв сталинских репрессий к 1962 году была свернута. Темы сталинских репрессий и лагерей не поднимались.

В исторических сочинениях этого периода утверждалась мысль о гуманном характере советского правосудия и сущест­вующей исправительной системы на всех этапах её существования. Вопреки реальному положению дел коммунистическая пропаганда внушала гражданам мысль о необходимости действий ВЧК-ОГПУ-НКВД именно в тех формах, в каких они осуществлялись. Деятельность чекистов 30‑х годов рассматривалась двояко. Какая бы то ни было преемственность между деятельностью карательных органов 30–40‑х годов и деятельностью ВЧК отрицалась. Между ВЧК и НКВД проводилось четкое разграничение. Однако отметим, что сами работники НКВД продолжали называть себя чекистами и ни в коей мере не отделяли себя от предшественников.

Среди очень и очень немногих краеведческих сочинений на рассматриваемую тему, следует отметить работу В. В. Колябина и В. А. Харламова «Яков Зиновьев» ^[43] . Это живо написанный очерк, целью которого было показать революционную романтику и героев революции с тем самым пафосом, который диктовало время. Главный герой книги, нижегородский период деятельности которого пришелся на время с сентября 1916 по сентябрь 1919 года, показан в исключительно положительных тонах ^[44] . Это создатель Нижегородского ЧК, человек, отдавший себя без остатка делу революции. В контексте исследуемой проблемы в книге Колябина В. В. и Харламова В. А. можно выделить, как представляющий для нас, интерес, раздел «Чрезвычайный налог» ^[45] . В нем представлен ряд фактов, извлеченных из архивов и прессы того периода, которые позволяют реконструировать картину происходящего тогда взимания с нижегородской буржуазии единовременного налога. Однако очерк был написан в 1983 году, когда фонд Нижегородской губчека ещё не был доступен исследователям. Поэтому вопрос о чрезвычайном налоге не было возможности рассмотреть на более широком материале. К тому же книга писалась ещё в доперестроечный период.

Хотя вопрос о проведении репрессий на нижегородских и самарских территориях не стал объектом исследования зарубежных историков, справедливости ради, нужно отметить, что впервые объективную характеристику происходившего в стране Советов пытались дать исследователи, изучавшую нашу историю из-за рубежа. Но это были работы общего плана, вышедшие из-под пера, как эмигрантов, так и ученых, не связанных личностными узами с нашей страной.

В 1968 году западный историк Р. Конквест опубликовал самую известную из своих работ «Большой террор: Сталинские чистки 30‑х». Книга, прежде всего, была основана на информации, обнародованной (официально или отдельными людьми) во время так называемой «хрущевской оттепели» в период 1956–1964 годов. В ней автор также воспользовался информацией русских и украинских эмигрантов и изгнанников, начиная с 1930‑х годов. В предисловии к юбилейному изданию «Большого террора» в 2007 году Конквест заявил: «Точное число, возможно, никогда нельзя будет назвать с полной уверенностью, но общее число смертей, вызванных целым рядом ужасов советского режима, вряд ли может быть ниже, чем пятнадцать миллионов» ^[46] . Эта реплика породила дополнительный интерес историков к определению цифр жертв сталинизма.

Указанные нами три этапа, которые прошла в своем развитии отечественная историография рассматриваемого вопроса, качественно близки друг другу. Их объединяет то, что освещение исторического процесса осуществлялось с позиций марксизма-ленинизма. Кроме того, на всех этапах просматривается либо умолчание об истинных делах, творившихся в стране, либо их частичное рассмотрение и искажение.

Четвертый этап в развитии историографии указанного вопроса также как и второй, невозможно оторвать от конкретной личности: речь идет о политике-реформаторе М. С. Горбачеве. На этом этапе рассмотрение проблемы характера и объема совершенных политических репрессий напрямую оказалось связанным с официальным провозглашением курса гласности. С 1987 года решениями на высшем уровне были созданы условия для качественно иного освещения происходившего в стране в период репрессий 30‑х — начала 50‑х годов XX столетия.

Появляется много новинок — исследований по репрессивной политике по отношению к разным слоям населения ^[47] .

Кроме того, ряд публикаций пересматривают концепцию освещения ленинского этапа отечественной истории. Среди них, на наш взгляд, следует выделить книгу Владимира Степанова (Русака) (бывшего протодиакона о. Владимира) «Свидетельство обвинения. Церковь и государство в Советском Союзе» ^[48] , дающую характеристику репрессий в отношении РПЦ, начиная с Декрета «О свободе совести». Конкретного материала по интересующим нас регионам в книге нет, но общие оценки периода оказывают помощь авторам в понимании тех или иных исторических эпизодов того времени.

Для сравнения политики советской власти по отношению к разным конфессиям, в частности, к православию и исламу, можно обратиться к книге М. И. Одинцова, посвященной истории Русской православной церкви в конце XIX — первой половине XX века. В первой части книги ^[49] анализируются документы судебных процессов над рядом служителей культа и церковными активистами и приводится ряд документов, раскрывающих условия, в которых приходилось действовать патриархам.

«Перестроечный» информационный «прорыв» позволил исследователям серьезно начать изучение интересующей нас проблемы, в том числе с нижегородским и самарским «выходом». Но информация о массовых нарушениях законности, о произволе и жестокости одних и трагических судьбах других выплеснулась сначала на страницы газет и журналов. Печать буквально захлестнула волна материалов о репрессиях, о судьбах людей, прежде всего, в рамках сталинского периода. Материалы для СМИ поступали в результате развертывания деятельности реабилитационных комиссий в центре ^[50] и на местах.

Из работ общероссийского звучания отметим вышедшее в мае 1998 года издание книги «ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои», значительно расширенное в 1999 году ^[51] . Содействуя разговору о том, «как это было», Российская секция Международного Общества Прав Человека (МОПЧ) подняла интересный объемный материал, как о бывших заключенных ГУЛАГа, так и его «строителях». Для исследования темы в региональном ракурсе этот материал общероссийского звучания может сыграть серьезную роль, послужив общеисторическим фоном ^[52] и также дав возможность проанализировать, насколько происходившее в исследуемых регионах повторяло происходившее в стране в целом. К этому же периоду относится написание ряда отдельных очерков о жертвах репрессий.

Мы полагаем, что особым переломным моментом в развитии исследуемой проблемы на рассматриваемом этапе было принятие 18 октября 1991 года Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий», так как впервые осуждались не только репрессии 30‑х — начала 50‑х годов, но и предлагалось шире взглянуть на проблему политического произвола.

Согласно «Закону» история политических репрессий должна хронологически рассматриваться с ноября 1917 года. В состав политических репрессий «Закон» включил ряд применяемых государством мер принуждения в виде «лишения жизни или свободы, помещения на принудительное лечение, выдворения из страны и лишения гражданства, выселения групп населения из мест проживания, направления в ссылку, высылку и на спецпоселение, привлечения к принудительному труду в условиях ограничения свободы, а также иное лишение или ограничение прав и свобод лиц, признававшихся социально опасными для государства или политического строя по классовому, национальному, религиозному или иным признакам…» ^[53] .

В качестве пострадавших от политических репрессий «Закон» рассматривал детей, находившихся с родителями в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении ^[54] . Тем самым, «Законом» была дана юридическая основа для исследования интересующего нас вопроса.

При публикации источников о репрессиях, составители, как правило, давали интересные вводные статьи, в которых в краткой форме излагались некоторые особенности истории советского периода, имевшие непосредственное отношение к репрессиям. Председатель Комитета по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий В. Жильцов написал введение к Книге памяти… (Т. I), в котором высказал идею, что «годы революции и гражданской войны по размаху репрессий большевиков‑узурпаторов против собственного народа потрясают не меньше» ^[55] . Имеется в виду, не меньше, чем репрессии 30‑начала 50‑х годов.

В статье С. Б. Белова, предпосланной блоку архивных документов, характеризующих ситуацию на Нижегородчине в 1918 году, под названием «Чрезвычайщина» ^[56] дается анализ чрезвычайных мер, проводимых в тот год властными структурами. Основные идеи статьи, вынесенные автором в заключение, сводятся к следующему: 1) без чрезвычайщины в 1918 году большевикам обойтись было невозможно; 2) деятельность органов чрезвычайного управления была эффективна («удалось избежать главной опасности — полной анархии и утери контроля над системой»); 3) чрезвычайные органы должны прорабатывать технические детали деятельности, чтобы избегать негативных последствий.

Такая довольно подробная характеристика чрезвычайщины, данная автором, позволяет глубже понять те политические репрессии, которые имели место уже в 1918 году. Но позволим себе не согласиться со следующим утверждением С. Б. Белова. «Парадоксально, — пишет он, — но излишняя жестокость, неоправданные реквизиции во многом объяснялись не всесилием чрезвычайных организаций, а их слабостью» ^[57] . В этом, как раз, по нашему мнению, нет ничего парадоксального. Террор, как показывает история, всегда проявление слабости власти, а не её силы. Сила — в способности обеспечить стабильность жизни общества, а не в том, чтобы уничтожать собственных граждан.

Очерк о «переломе» в нижегородской деревне был написан Л. П. Гордеевой на основе официальных документов и свидетельств очевидцев ^[58] . Автор справедливо называет раскулачивание «одной из наиболее массовых репрессивных акций в период коллективизации «по-сталински» ^[59] . В советские времена эти действия властей оценивались положительно как «революция сверху» ^[60] . Этот очерк предпослан подборке документов о проведении раскулачивания в Нижегородском крае ^[61] и помогает в исследовании вопроса о масштабах и характере репрессий, касающихся сельского населения края.

В небольшой по объему статье старшего советника юстиции, помощника прокурора по Нижегородской области В. А. Колчина под названием «Создание советской государст­венной машины репрессий» ^[62] , написанной в 2001 году, повест­вуется об истории создания карательных органов в целом по стране. Автор обратил внимание на то, как в нормативных государственных актах формировалось понятие «контрреволюционное преступление», в содержание которого входили действия, направленные не только на свержение советской власти, но и на её подрыв и ослабление ^[63] . Завершая краткий очерк о формировании репрессивной машины, В. А. Колчин пришёл к выводу, что этот процесс завершился к 1922 году, подтвердив это утверждение тем, что в 1922 году с 8 июня по 7 августа в стране проходил первый политический процесс (процесс над эсерами). После 1922 года машина репрессий непрерывно совершенствовалась. Материалы статьи помогают в понимании того справочного материала, который заложен в «Книгу памяти жертв политических репрессий в Нижегородской области».

В статье «За правду истории, честь и достоинство личности», опубликованной в книге «Забвению не подлежит» ^[64] , А. А. Кулаков и Л. П. Гордеева обозначили основные вехи реабилитационной политики союзных и российских властей по отношению к жертвам сталинизма: 1956–1962, 1987–1989. Кроме того, выделили две волны политических репрессий в Горьковской области в 30‑начале 50‑х гг.: с 1936 по май 1937 года; с июня 1937 по 1940 год.

С начала 1936 года было проявлено внимание к горьковчанам — «троцкистам и зиновьевцам» со стороны спецорганов. Тогда, в январе 1936 года арестовали преподавателя Горьковского педагогического института В. П. Ольберга, названного «эмиссаром Троцкого». С этого события А. А. Кулаков и Л. П. Гордеева начали рассмотрение репрессий 30‑х годов ^[65] . По документам помощниками «эмиссара Троцкого» Ольберга проходили ректор Горьковского педагогического института М. Л. Елин и первый секретарь Дзержинского горкома партии И. К. Федотов ^[66] , которые якобы помогли ему «легализовать себя и организовать террористическую группу (после приезда из Германии в СССР в 1935 году на постоянное жительство и работу в город Горький — авт.), подготовившую убийство вождей партии» ^[67] .

Поднимая материалы, нашедшие отражение в «Известиях ЦК КПСС» ^[68] , авторы ^[69] сопоставляют их с документами из фондов областного партархива (ныне ГОПАНО) и указывают на то, что крупные политические процессы 19–24 августа 1934 года, января 1937 года явились толчком к развертыванию масштабных репрессий в Горьковской области. Дело Ольберга потянуло за собой дело Елина, дело Федотова и многих других. Результатом этого преследования явился приговор к расстрелу 2 октября 1936 года военной коллегии Верховного Суда СССР 25 человек якобы существовавшей в городе Горьком в 1930–36 годах троцкистско-зиновьевской организации. Дела осужденных, как признано сегодня, были полностью фальсифицированы.

Авторами приведен ряд фактических материалов, извлеченных из фондов Российского Центра хранения и изучения документов новейшей истории (бывший НОЦДНИ, ныне ГОПАНО). Проделан сопоставительный анализ появления некоторых нижегородских политических дел в 30‑начале 50‑х годов с теми процессами над «врагами народа», что готовились в Москве.

Самарская историческая школа обратилась к разработке сюжета сравнительно недавно, с середины 1990‑х гг., и в настоящее время затруднительно говорить о фундаментальных обобщающих исследованиях по данному вопросу.

Самарские историки преуспели в разработке сюжетов о репрессированной интеллигенции, системе исправительных трудовых учреждений на куйбышевской земле ^[70] . Серьезным подспорьем в изучении проблематики репрессии в отношении советских научно-технических работников может служить объемный библиографический указатель литературы, изданной в России в 1988–2008 годах ^[71] .

С начала 1990‑х годов по настоящее время отдельные данные сосредоточены в газетных публикациях, краеведческих изданиях. В сборниках воспоминаний и краеведческих исследованиях, посвященных истории отдельных татарских селений, приводятся, по преимуществу, материалы «устной» истории, закрепленные в исторической памяти потомков ^[72] . В этих изданиях содержатся конкретные указания на судьбы тех или иных мусульманских религиозных деятелей Куйбышева и области.

Однако все эти исследования практически не затрагивают этноконфессиональную составляющую репрессий.

На последнем этапе историографического развития рассматриваемой проблемы можно отметить и крайние характеристики, нашедшие отражение, прежде всего, в публицистике: вся деятельность специальных органов есть олицетворение беззакония. Однако следует отметить, что тогда секретные инструкции, поступавшие на места, объяснялись буквой закона и многие репрессии на местах объяснялись именем закона. Тем не менее, следует признать, что именно в деятельности ВЧК были заложены основы репрессивной политики государства, коренятся истоки нарушений законности последующего периода.

Завершая историографический обзор, подчеркнем, что о политических репрессиях в 1918–1953 гг. на нижегородской и самарской земле написано крайне мало. Небольшое количество публикаций, звучащих современно, представлено, прежде всего, очерками, предваряющими публикации документов. Общей картины, которая могла бы помочь представить основные тенденции развития репрессивной политики в интересующих нас регионах, исследователи пока не нарисовали.

Кроме того, есть аспекты проблемы, которые ещё не подняты не только по Нижегородской и Самарской областям, но и по всей стране в целом ^[1] . Рассматриваемый авторами книги этноконфессиональный аспект проблемы политических репрессий пока не нашел отражения в исторической литературе ^[2] .

Поэтому авторы ставят перед собой цель: исследовать, как действовал государственный репрессивный аппарат по отношению к нижегородским и самарским мусульманам и их лидерам в советский период отечественной истории (1917–1953), и как сами мусульмане пытались противостоять репрессивному натиску.

---

---

---