3. Экономическое положение в других городах Поволжья

3.1. Городец

Разрушение Городца и фактическое его исчезновение как города до XIX века обычно связывается с погромом, учиненным эмиром Едигеем в 1408 году. Однако это совершенно не так. Дело в том, что даже после этого происшествия город продолжал существовать. И погиб много позже, причины чего, как мы сейчас увидим, заключаются в московско-казанских войнах.

Действительно, археология опровергает прямую связь между погромом 1408 года и кончиной города. На той самой горе Шихан, где стоял Едигей, недавно собрана керамика непрерывно с XII по XIX век. Как мы уже говорили, нумизматический материал из Городца тоже словно не замечает нашествия Едигея. Правда, принято думать, что это — скорее исключение, а правилом считается то, будто бы археологические слои на большей части территории города срезаны, словно ножом: после 1408 года идут отложения XVIII столетия. На самом деле, городецким археологам, наверное, просто неведома так называемая «проблема XV века», которая преследует российских керамистов. Она заключается в том, что керамика XV века практически не отделяется от двух веков — предшествующего и последующего. Это значит, что Городец мог погибнуть и в XVI веке, а археологи подумали бы, что — в 1408 году.

И он в самом деле погибает много позже, как можно догадаться, от истощения, которое пережил край, вынужденный участвовать в военных авантюрах Москвы против Казани. Ведь город, судя по письменным данным, живет все XV столетие и даже строит каменные храмы. Так, в грамоте 1425-1433 годов князя московского Василия II архимандриту Нижегородского Печерского монастыря упоминается «мыт на Городце», то есть таможня. Объяснить появление этого термина “данью традиции” в документе для сугубо реального, прагматичного пользования, как это осмелились сделать городецкие ученые, я не могу — здравый смысл не позволяет.

В 1445-1447 годах город оказывается вовлечен в события феодальной войны. В эти годы Дмитрий Шемяка, враг московского князя, докончал (договорился) с Василием и Федором Суздальскими (противниками Москвы) о правах последних на Городец, Нижний Новгород, Суздаль и Вятку. Вряд ли, однако, Василий и Федор сумели воспользоваться этим правом, поскольку в городе с 1442 года уже сидел сторонник Москвы, тоже потомок суздальского княжеского дома, Иван Горбатый, последний Городецкий князь. По договору с московским князем Василием II от 1448-1449 годов Иван Горбатый отказался от Нижнего Новгорода, и был пожалован Городцом и частью Суздаля. От этого времени сохранилась печать Ивана Горбатого, на которой он назван «великим князем», хотя в договоре — просто князем. Он также чеканит свою монету, как серебро, так и, вероятно, медь, которые выявлены в середине ХХ века. Иван долго не ввязывался активно в политику Москвы, но в 1458 году отправился по приказу сюзерена в поход на Вятку. Вскоре после этого он умер, и был похоронен в Архангельском соборе Нижнего Новгорода. Его потомки продолжали пользоваться какими-то владельческими правами, но уже не княжили, а служили.

Среди деяний этого достаточно сильного князя есть такое незаурядное, как построение в 1445 году в Городце каменного Никольского храма. Это сооружение из белого камня появилось тогда, когда на Руси в других местах из камня не строили. Вероятно, князь, воспользовавшись тем, что в Булгарии в это время работы не было, а идеи перенести столицу в Казань только еще муссировались, пригласил бригаду мастеров оттуда. Здание было скромным, одноглавым. В 1644 году Никольский храм переделали и расширили, но его ядро осталось в неприкосновенности. В 1673 году рядом с ним вырос парный, Троицкий храм. Оба храма стояли в северной части города, но в середине ХХ века все это варварски снесли.

И только к концу XV века Городец исчезает со страниц летописей, а если появляется, то с эпитетом «Пустой». Совпадение времени упадка Городца с моментом начала самой жесткой фазы московско-казанского конфликта не случайно. Отныне весь смысл бытия здешних городов оказался наполнен одним: войной с Казанским ханством. Города, которые могли помочь в этой борьбе, например, Нижний, становились крепостями. Городец оказался бесполезен, поскольку лежал выше по Волге, в стороне от походов московских князей на Казань. Надо полагать, что люди в Городце просто не знали, чем себя занять, и понемногу многие переселились в Нижний: кто стал солдатом на службе у Москвы, кто ремесленником-оружейником. Торговое значение Волги на этом отрезке оказалось на время потеряно — вот истинная причина гибели Городца.

Его возрождение начинается с XVII столетия, вместе с возрождением крупной волжской ярмарки (Макарьевской) и оживлением бизнеса, что, конечно, не случайно. На территории древнего города в XVII веке располагался комплекс сел: два погоста, две деревни в несколько дворов, и две большие слободы, Верхняя и Нижняя, от которых пошел современный город. Но ни одна из них не захватывала древней городской территории. И тем не менее, жители этих разрозненных поселков, как говорят старые документы, воспринимали сами себя, а «посторонние» люди — их, как наследников большого города, княжеского центра. Уже в Смуту мы видим этих жителей активными гражданами: в 1609 году отряд из Балахны и Городца разбил одно из войск Самозванца, городчане воевали и в кампанию 1612 года.

Торговля, конечно, была самой существенной статьей доходов города. В XVIII веке мы видим грандиозные городецкие ярмарки, особенно на льду зимой, собиравшие до 10 тысяч человек. В 1854 году современник констатирует, что Городец — «центральный торговый пункт шести уездов, принадлежащих к трем губерниям и заключающих в себе более 530 тысяч населения… Отсюда по Волге вверх идут хлебные и другие запасы, а вниз — деревянная посуда и другие лесные изделия для всего низового края и Сибири», в городе проживало в это время до 90 купцов. Купцы, разбогатевшие на зерне, дали начало Купеческой улице, самой лучшей в городе (недаром ныне это — ул. Ленина). В середине XIX века путешественники видели в Городце активность торговли даже в будни; крики торговцев перемежались непрерывным стуком кузниц, где делали главным образом изделия для судов. В 1896 году очевидец констатирует, что «село» Городец перещеголяло по внешнему облику даже уездный город Балахну: тут и улицы замощены, и даже газовые фонари по трассе стоят. Главный капитал делали на торговле хлебом, которую держали в руках три семьи. Хотя самому городу хлеба постоянно не хватало, по стране был в ходу термин «Городецкий хлеб», то есть хлеб, проданный через Городец. По сути, Городец был зимним дубликатом Макарьевской, а затем Нижегородской ярмарок.

Стоит задуматься о том, что вся эта торговля, весь этот бурный расцвет, рост уровня жизни, могли бы не прекращаться с XV по ХХ век, если бы не «государственный гений» московских правителей. Они вычеркнули из жизни этого и других городов три столетия, если не больше.

3.2. Балахна

Возрождение Балахны протекало менее мучительно, поскольку, как мы полагаем, в составе ее населения были персы, представители других золотоордынских диаспор, давшие начало балахнинским ремеслам. Уже с середины XVI века, как только затихает война, становятся известны балахнинские строители и керамисты (две традиционные отрасли золотоордынских ремесленников). Балахнинские мастера участвуют в возведении собора Василия Блаженного в Москве (кстати, это тоже памятник покорению Казанского ханства, и не стоит сомневаться, что мастеров для политической стройки царь отбирал лично). Они же показали себя едва ли не лучшими в России специалистами по производству изразцов. Несколько ранее мастера-кирпичники из Балахны уже работали в Москве при возведении кремля. Делать изразцы русские научились у золотоордынских мастеров через казанское посредничество. В Золотой Орде на высоком уровне стояло и производство кирпичей, о котором в старой России не слышали (предпочитали тесаные каменные блоки). Вершиной местного творчества принято считать Спасскую церковь, возведенную в 1660-х годах солепромышленником в память о родственниках, погибших от «морового поветрия». К тому времени балахнинские изразцы вошли в моду по всей Верхней Волге, особенно ярко проявив себя в Ярославле и Костроме.

В первой половине XVII века развилось в Балахне судостроение. Строить корабли толком не умели ни русские, ни татары, но — оживление торговли вынудило. Страшно сказать, сколько лет (после 1552 года) власти уделяли торговле такое «внимание», что даже кораблей не строили! Кстати, если бы западные купцы не подтолкнули, так бы и не начали. В 1633, 1636 и 1639 годах Россию посещало так называемое Голштинское посольство, организованное герцогом Шлезвиг-Голштинским Фридрихом III. Это было грандиозное дипломатическое предприятие — посольству выделили даже особый каменный дом в Москве, правда, конфискованный у впавшего в немилость архиепископа Суздальского. Иностранцы хотели прорваться через Россию на Каспий и Иран. Собственно, они туда и поплыли по Волге, и об этом путешествии секретарь посольства Адам Олеарий оставил бесценные для нашей истории записки и рисунки.

Уже во время первого посольства стороны договорились, что для плавания по Волге и для торговли шелком с Персией Россия построит 10 кораблей. Решили строить в Балахне, прислав туда иностранных специалистов. Почему именно там? Вероятно, в Балахне на высоком уровне стояло плотницкое ремесло, и в Москве это знали. Условие у московского царя было одно — чтобы иностранцы не скрывали от русских своего мастерства. В 1636 году первое судно из ели сошло на воду, на нем подняли голштинский флаг, а назвали в честь монарха — «Фридерик». Это был современный по тем временам корабль, в длину 38,6 метров, в ширину — 12,2, в высоту — 4, имевший три мачты и двенадцать пар весел, он мог брать на борт до 125 человек. Несколько пушек стреляли при необходимости каменными и чугунными ядрами. Однако первое плавание корабля оказалось и последним — 14 ноября того же 1636 года он в бурю разбился о камни около города Низибата в современном Дагестане. Поняв, что русские плотники уже всему научились, правительство не санкционировало постройку остальных судов.

А ведь действительно научились. С тех пор в Балахне постоянно строили парусные суда, главным образом военные. В 1695 году, когда Петр стал готовиться к Азовскому походу, он именно тут заказал большую партию военных парусников, а для гарантий качества — присылает в Балахну в 1699 г. иностранных специалистов. С их помощью местные стали делать и речные суда, и шхуны для Каспийского моря. В 1722 году они получают от царя заказ на строительство кораблей для Балтики. С 1845 года в Балахне начали производство пароходов и барж. Было время, когда в год строили сто барж. Кокоры — детали кораблей — попали даже в герб города.

Характерно, что в Смуту Балахна, родина Минина, поддержала Лжедмитрия II. Можно осторожно предположить, что в городе были недовольны налоговой политикой московской власти и получили от Самозванцев некие обещания. Летом 1608 года от Лжедмитрия II прибыли гонцы, казаки и литовцы, и совратили на свою сторону воеводу Балахны. Он со своим коллегой из Арзамаса, а также с прямой поддержкой литовцев из Тушина попытался взять Нижний, но крепость не сдалась. Но «черные люди», видимо, изначально были против Самозванца. За что в 1610 году город разорили какие-то казаки, причем они сожгли практически все.

«Гражданин Минин», торговец мясом из Нижнего, во время своего похода на Москву в первой же остановке, Балахне, задержался долго. Судя по одним источникам, балахнинцы сами с охотой снабжали воинство освободителей деньгами («казной»). Но другие источники показывают, что было не так. Явившись в город, Минин потребовал от каждого отдать на ратное дело две трети имущества (именно так поступил и он сам, когда бросал клич о походе). Многие согласились тут же, но многие заявили, что бедны, и Минин приказал таким хитрецам рубить руки. Видимо, сбор денег в Балахне был едва ли не самым важным элементом похода: других столь же богатых городов по пути войска просто не было. Видно также, что Минин не слишком миндальничал со своими земляками. Дело тянулось долго, поскольку князь Пожарский успел поставить в Балахне свой походный дворец.

После Смуты Балахна быстро восстановилась, но уже в XVIII столетии стала проигрывать конкуренцию Городцу и Нижнему Новгороду. Пришла в упадок соль из-за истощения леса (для выпаривания соли нужно было много дров), а в конце XIX столетия в Сормове возникает знаменитый судостроительный завод, основанный греком Бенардаки, который забивает балахнинские верфи. В конце XIX века порт в Балахне практически стоял, отправляя лишь небольшие партии кирпичей — следы некогда развитой строительной промышленности.

3.3. Ярославль — «бухарская столица»

Причины не совсем понятны, но в XVII столетии воротами на Восток, в Персию и Среднюю Азию, становится Ярославль. Вероятно, он просто вырвался вперед в экономическом развитии по сравнению с Нижним Новгородом, потому что не воевал. Есть и другая причина — именно его избрали своей базой агенты печально знаменитой (см. выше) Лондонско-Московской купеческой компании. По договоренности с властями, они вели дела через Ярославль, даже не заезжая в Москву.  Способствовало торговому росту Ярославля и то, что Иван Грозный, разорив без нужды (как кажется) Великий Новгород (1569), переселил в том числе в Ярославль множество купеческих фамилий. Факт, что практически все торговые люди, которые потом прославят свою новую родину, имели корни в Новгороде.

В 1630 году в городе уже насчитывалось 29 постпредств только европейских торговых домов. Для обеспечения потребностей торговли в Ярославле поставили судостроительную верфь, которая делала суда, вполне пригодные для плавания как по Волге, так — недалеко — и по Каспию. Все это привело к резкому росту городской жизни — ширился посад, вокруг города кольцом встали многочисленные слободы. Бурное строительство храмов — город преобразился за считанные десятилетия — отражает избыточность купеческих капиталов, которые больше некуда было вкладывать, кроме как в церкви. В этом факте отразилась неразвитость экономики России, которая уже готова была вступить на капиталистические рельсы, но замерла на перроне.

Со строительством Санкт-Петербурга Архангельск потерял торговое значение, истощился и путь, который кормил Ярославль в XVII веке. В начале XVIII столетия город переживает довольно жесткую экономическую депрессию. Но это лишь побудило купцов, скопивших к тому времени колоссальные финансы, вкладывать их в промышленность. Так что застой преодолели быстро. К 1770 году в городе и окрестностях работало уже 180 фабрик, тогда как столетием раньше их не было вообще. Но одними деньгами тут не обошлось. Так, знаменитому полотняному производству дали начало пленные шведы, а работали на них крепостные крестьяне, которых Петр разрешил приписывать к заводам. Это, впрочем, был общий для всей России порочный путь развития капитализма, который и завел ее в тупик.

Примеры как активных действий ярославцев в Средней Азии, так и азиатских мастеров (прежде всего строителей) в Ярославле достаточно многочисленны. Например, об этом свидетельствует храм Рождества Христова (1630-е годы), построенный одной из купеческих фамилий, Гурьевыми, в центре города. Особое отличие этого храма от других — в надписи, выполненной изразцами по всему периметру здания, в которой купцы упоминают себя, правителей государства и указывают время построения храма. Такой прием крайне редок в русском зодчестве. Считается, что кто-то из купцов побывал в Средней Азии, увидел тамошние мавзолеи и минареты с изразцовой арабской вязью и решил перенести это на родную почву. Тем более, что тогдашний торжественный русский шрифт по замысловатости и дизайну мало отличался от арабских букв. Во всяком случае, о том, что братья были в Бухаре и даже в Индии, сохранились прямые свидетельства документов. На Востоке были и мастера, которые строили для братьев крепость на Яике, «за морем» (на Каспии) для охраны рыбных промыслов этой купеческой семьи. В 1640 году мастера поставили деревянную крепость, в 1661-1662 годах они же переделали ее в камне. Крепость уничтожена в 1810 году, но имя купцов навечно осталось на карте, потому что из крепости вырос город Гурьев. Специалисты указывают, что мастера могли подпитаться впечатлениями и от развалин столицы ногайских биев, Сарайчука, который располагался совсем рядом с крепостью Гурьевых. Особенно наглядно это восточное влияние видно в шатровой надвратной церкви-колокольне (вскоре после 1658 года) и в крыльце. Колокольня — ярчайшее произведение «восточного стиля», в свое время служила также воротами в монастырь, который одно время был рядом с храмом (ныне ограда монастыря утрачена).

Другой пример — церковь Иоанна Предтечи (1671-1687) в купеческой слободе Толчково на окраине — она считалась в слободе основной. Вокруг храма в ученых кругах было много шума, потому что предположили, будто творцы его пришли в Ярославль то ли из Бухары, то ли из Голландии. Причина — в явной необычности этой церкви. И дело даже не в изощренном использовании украшений вроде изразцов или фигурного кирпича. Главное, что приделы, обычно низкие и подчиненные основному зданию, здесь сделаны такими же высокими, как центральный объем, и главы объема вместе с главами приделов рождают в немыслимой высоте потрясающий букет. К тому же глав на храме 15, что никак не укладывается в каноны. Как позволили архитектору вольничать? Невольно задаешься вопросом, не мог ли этот мастер оставить свой след и в Ростове или в Борисоглебске, где мы видим аналогичные идеи, хотя и не доведенные до конца. А если так, не тот ли это мастер Досаев, который строил ростовский кремль (резиденцию ростовского митрополита), или его ученик? Но Досаев, скорее всего, — выходец с мусульманского Кавказа или из Средней Азии. Но нет ничего странного и в версии, что творцом мог быть мастер из Бухары. Границы открытые, в Бухаре — не лучшие времена, так почему бы не поработать в России? А Голландией, конечно, тут никакой и не пахнет.

Вообще же Восток наложил на Ярославль свой отпечаток едва ли не в каждом здании постройки XVII века — они богато осыпаны изразцами, так, как не было принято в традиционном русском стиле. Практически этот «ярославский стиль» (о термине можно спорить — Балахна явно была первой, и участвовала в его основании) не выходит за рамки некоего ареала, включающего Ростовскую митрополию, Нижний Новгород с окрестными городами, да ряда зданий в Москве, связанных с присутствием восточных людей (Крутицкая слобода).

3.4. Нижний Новгород

Как ни странно, Нижний Новгород практически не участвовал в раннем этапе восстановления волжской посреднической экономики. Причина была, вероятно, в крайней степени истощения, в которую пришел город после московско-казанских войн. Лишь в самом финале XVII века начинает подниматься нижегородское купечество, которое строит несколько каменных домов на Ильиной горе. От XVII века мы не знаем ярких посадских храмов, которые всегда на Руси говорят о благополучной экономической жизни.

Перелом наступает в XVIII веке — только к этой поре город приходит в себя от перенесенных полтора столетия назад бедствий. Такой памятник, как Строгановская церковь, свидетельствует, что у купцов появились деньги и влияние. Оно позволило им перенести ярмарку (поинтриговав где надо) из Макарьева к себе, после чего весь XIX и часть ХХ века (до 1917) — это период мощнейшего, не имеющего аналогов в России локального экономического подъема. Путеводитель по Нижнему Новгороду, изданный накануне революции — это какое-то пиршество цивилизации, кажется, принесенное нам каким-то чудом из будущего. Людям, в том числе мне, выросшем в «городе Горьком», мрачном промышленном монстре, закрытом от внешнего мира, даже трудно представить, как это все выглядело всего за пару поколения до их рождения.

Подведем итог. Волга — явление объективное, потому что с картой не поспоришь. Два государства, два торговых агента — тоже. Это полуевропейский агент, переходная зона для Европы перед ее проникновением в Азию (Великое Нижегородское княжество). И полувосточный агент (Булгар, Казанское ханство), адаптационная камера для европейца, собирающегося на Восток. Когда система налажена именно так, она работает, и люди, живущие по берегам Волги, процветают.

Москва решила сломать эту систему, подчинив все русло реки себе. Эксперимент оказался неудачен. Так в некоторых устройствах по выработке тока нужно, чтобы его разные концы имели бы разную температуру, тогда ток пойдет. Иван Грозный не знал физики, да и экономики тоже. Лишь в XVII столетии, с ростом русского (на самом деле, татарского и армянского) капитализма вообще, Волга понемногу стала трудиться так, как это задумано самой природой, поскольку она все-таки продолжала выводить на восточные страны (Персию, Бухару и т.д.).

Революция 1917 года и установление режима замкнутой экономики возвратили Волгу в состояние XVI века. Но самой порочной была идея сделать из торговой реки источник электроэнергии, после чего каскады ГЭС извратили ее лоно. Мы потеряли ту Волгу, которую еще видело старшее поколение. Вряд ли из этого тупика есть быстрый системный выход. Однако опережающий рост почти всех волжских городов по сравнению с другими (кроме Москвы), который они демонстрируют после 1990 года, показывает, что, может, не все и потеряно. Лично мне очевидно, что источником роста выступает национальное и культурное многообразие, до поры душимое, и подъем на волжских берегах национальных автономий.

Но эта тема сама по себе достойна отдельной книги.