§ 3. Трудовая деятельность сельских и городских татар в XIX — начале XX веков

Комплексное рассмотрение и предметный анализ хозяйственной жизни татарского населения изучаемых уездов практически невозможны без ясного представления о развитии демографической ситуации в данных районах. Ибо, как показала практика, во многом именно от нее зависел не только уровень материального состояния жителей, но и сфера их трудовой деятельности, а также степень социального расслоения в их среде. Через призму демографических изменений, влияющих на размеры хозяйственных пространств, следует оценивать многие стороны материальной жизни татар в XIX веке.

На основании материалов фондов различных архивов (Москвы, Нижнего Новгорода, Ульяновска, Арзамаса), а также сведений, почерпнутых из статистических изданий середины XIX века, нам удалось составить таблицу, отражающую динамику количественного роста дворов и числа жителей за 70 лет (с конца XVIII до середины XIX века) в 34 татарских деревнях тогда Сергачского, Васильского, Княгининского Нижегородской и Курмышского уездов Симбирской губерний (см. табл. 7).

Данные этой таблицы вполне четко указывают на продолжающийся и весьма динамичный рост народонаселения в отмеченных татарских деревнях. В среднем количество дворов в них за 70 лет (1790–1859) увеличилось более чем в полтора раза, а жителей — свыше чем вдвое. Подобные цифры дают достаточный материал для размышлений. На протяжении первой половины XIX века в сельских татарских дворах стало еще теснее; далеко не каждая молодая семья обладала возможностью поставить собственный дом. Большие семьи кланового типа, и ранее характерные для татарских деревенских общин, становились еще крупнее.

Однако более важным представляется иное. Очевидно, что в условиях сохранения прежних размеров общедеревенских земельных владений в первой половине XIX века получил дальнейшее развитие процесс сокращения отдельных хозяйских участков. Другими словами: количество земли на одного едока заметно сокращалось.

По размерам своих земельных угодий большинство татар Нижегородчины входило в десятую часть всего удельного российского крестьянства, наименее обеспеченную хозяйственными площадями. Согласно статистическим данным, обеспеченность землей удельных крестьян России первой половины того столетия колебалось от 1–2 до 10 и более десятин на душу. 11,6% крестьян имели 1–2 десятины. Более чем 10 десятинами располагали 1,2% общего количества удельного крестьянства¹.

С самого начала XIX века среди населения татарских деревень устоялись такие понятия, как «малоземельные» и «большеземельные» домохозяева. Согласно Указу правительствующего Сената от 3 ноября 1800 года, земледельцы были разделены на «большеземельных» (то есть тех, кто имел 15 и более десятин) и «малоземельных» (соответственно менее 15 десятин на владельца)².

Идущий далее процесс имущественного размежевания в татарской среде давал знать о себе в конфликтах между большеземельными и малоземельными хозяевами. В первое двадцатилетие XIX века чиновники уездных судов достаточно часто разбирали тяжбы по земельным вопросам среди татарских жителей. Уже в 1801 году малоземельные жители 11 татарских деревень вновь жаловались властям о несправедливом с их точки зрения межевании угодий со своими соседями "большеземельцами"³. Чиновники были вынуждены вновь поднять из архивов купчие и даже указы о наделении землей служилых татар в XVII веке.

Особо настойчиво выступали малоимущие татары Грибановой и Пицы, заваливая суд массой ходатайств⁴. В 1802 году малоземельные татары Пицы, Грибановой и Камкина, руководимые Салешем Сеитбурхановым (из Пицы), обращаются уже на высочайшее имя с жалобой на большеземельных земляков, утверждая, что те не имеют прав на захваченные угодья⁵. Среди прочего отметим, что только в Пице тогда насчитывалось более 80 малоземельных домовладельцев, имевших от 0,5 до 12 десятин⁶, пытавшихся отстаивать свои права (напомним, что тогда к малоземельным причислялись те, кто имел менее 15 десятин на двор).

На фоне усиливающейся, может быть, даже лихорадочной скупки-продажи земель отдельные аферисты пытались нажиться на реализации своих участков одновременно разным покупателям. Так, например, в 1803 году Бикула Сюбаев из Камкина оформил купчую на 7 четвертей своему земляку, причем на условиях постепенного вхождения последнего во владение, получив 115 рублей наличными. Затем эти же угодья вновь продал жителям других деревень. В 1808 году за подобное мошенничество Б. Сюбаев угодил под суд⁷.

С 1804 по 1811 год зафиксированы и документально отражены земельные тяжбы между владельцами Шубина и Чуфарова, Триозерья (Трехозерки) и Ендовищ, Татарского Моклокова с Печерским монастырем, а также внутри сельских общин Камкина, Ключищ, Грибановой, Татарского Моклокова⁸. В 1819 году в Курмышский уездный суд поступили три заявления из Большой Рыбушкиной (так ее стали именовать с 1810 года) по поводу межевых столкновений. Тогда четыре зажиточных рыбушкинца отсудили у земляков более 54 десятин⁹. Вообще документы начала XIX века свидетельствовали о наличии в этом уезде весьма состоятельных татар, имеющих тысячи рублей.

Например, имеется купчая 1815 года, согласно которой 13 татар деревни Собачий Остров приобрели вскладчину более 184 десятин земли близ рядом расположенной деревни Новый Усад у помещицы Пересекиной на общую сумму более 10 тысяч рублей¹⁰. Есть сведения, что среди купцов Макарьевской ярмарки в 1812 году наличествовала группа татар¹¹.

Согласно вышеупомянутой описи сгоревших в 1811 году 20 дворов деревни Грибановой, их оценочная стоимость колебалась от 25 до 400 рублей¹², что весьма ярко свидетельствует о разных материальных возможностях их обитателей. Имелись и совсем бедствующие татары. "Изба ветхая разного лесу величиною в полторы сажени... крыша соломою стоит по цене 6 (!) рублей«¹³ — таково было жилье бедняка из Ендовищ Али Каримова в 1826 году. Документальные источники дают возможность продолжить эти примеры.

Для большей части сельских татар хозяйственные возможности продолжали сужаться. Отдельные татары пытались продолжать лашманское дело. Так, например, один из жителей Камкина выправлял себе специальные «пачпорты» на вырубку лесов для нужд правительства. Но к 1803 году истекли сроки его «лицензии», и человек попросту остался без средств к существованию¹⁴. В 1826 году жители Овечьего Врага работали «на лашманских судах, имея годовые оплаченные пачпорта». Эти суда доставляли по Волге лес по распоряжению уполномоченных из Рыбинска¹⁵.

Часть татар лашманских волостей, живших по берегам Пьяны, имела значительное подспорье за счет рыбной ловли, как, например, семья Бикбулатовых из Пошатова¹⁶. Другая часть неимущих татар уже в первой четверти этого столетия стала наниматься на работы в городе. Так, 33 человека из Малой и Большой Анды, собравшись в артель, нанялись весной 1825 года матросами на судно, принадлежащее нижегородскому купцу П. М. Мочалову, обслуживая его в коммерческом рейсе от Симбирска до Рыбинска¹⁷. Между прочим, источники фиксируют, что в 1827 году уже существовала особая должность полицмейстера Средневолжского пароходства, контролировавшего приток наемной рабочей силы на речные суда из нижегородской глубинки¹⁸.

Но большинство татар Нижегородчины, не имея дополнительных заработков, были вынуждены расставаться со своими наследственными землями. Дальнейшее развитие получил процесс продажи, заклада и перезаклада земель. Так, в 1826 году был продан участок в Овечьем Враге¹⁹. Тогда же татарин из Пицы заложил за ссуду свои земли шубинцам²⁰. В 1826 году за 520 рублей, взятых покупателем в долг у одного коллежского секретаря, была продана с молотка земля жителя Карги²¹. Тогда же, в 1826 году, конфликтовали по земельному вопросу жители Шубина и Кочко-Пожарок²².

Источники зафиксировали случаи очень острых конфликтов по земельным вопросам среди татар и русских помещиков. С начала XIX столетия татары деревни Андреевки спорили из-за земли с помещиками села Воскресенского Братцовым, Толстовым, Алфимовым. В 1810 году власти отсудили «спорные» участки русским владельцам, но андреевцы, неудовлетворенные решением вопроса, собрались опротестовать решение в высоких инстанциях²³. Но ряд обстоятельств (уничтожение их деревни в 1809 году пожаром, рекрутский набор, ревизия, неурожай 1810–1811 годов, а также Отечественная война 1812 года) не позволил им обратиться с апелляцией в Петербург ранее 1818 года²⁴.

В 1819 году вновь вспыхнул давний спор жителей Татарского Моклокова с русскими соседями села Спасского по вопросам межи²⁵.

С конца XVIII века татары Кочко-Пожарок также вели долголетнюю тяжбу из-за земли с русскими помещиками. Дело затягивалось, и в 1809 году они самовольно распахали и засеяли яровым зерном 15 десятин поля, «спорного» с помещиком Мироновым, за что позже вынуждены были заплатить значительный денежный штраф²⁶. В 1815 году уездная администрация в лице стряпчего и землемера, пересчитав здешние угодья, изъяли из общего кочко-пожарского клина 155 десятин, ущемив права как зажиточных, так и малоимущих земледельцев²⁷, причем вынудили селян дать подписку о том, что те претензий не имеют²⁸. Возмущенные татары пошли по инстанциям, добравшись до Министерства юстиции, ища управы на местную бюрократию. Однако Петербург (как это часто бывало в российской практике) предложил сергачским столоначальникам разобраться в вопросе: кто прав — они или жалующиеся на них татары²⁹.

Вообще в самих Кочках-Пожарках земельный вопрос был достаточно больным. Так, с 1816 по 1827 год разворачивалась жестокая борьба между большеземельными и малоземельными хозяевами Кочко-Пожарок. В 1826 году дело дошло до того, что пять большеземельных владельцев-татар явочным порядком увезли около 2000 хлебных снопов с полей малоземельных односельчан, тут же обратившихся к земскому исправнику, но «буйство их („большеземельных“. — С. С.) не прекратилось». Обиженные просили правоохранительные органы "более не терпеть по наглости большеземельных татар в отношении собственности...«³⁰. «Насильное завладение землей» имело место в 1826 году и в Базлове³¹.

В 1823 году страдающие от малоземелья татары из Камкина просили власти вернуть им земли, за полвека до того купленные помещиком майором Зерновым, мотивируя свое ходатайство соответствующими документами³². В апреле 1822 года Сергачский уездный суд разбирал поземельную тяжбу из-за 21 четверти спорных угодий между общинами Карги, Шубина и деревни Балыклындиной³³.

В таких условиях десятки малоземельных татар выезжали за пределы Нижегородчины в поисках жизненных пространств. С 1810 по 1813 год более 60 татар переселились из Ендовищ (28 человек), Актукова (16), Анды (5) и других деревень Сергачской округи в Оренбургскую, Казанскую, Тобольскую губернии³⁴. Многие переселенцы мотивировали причины отъезда высокими нормами налогообложения и нехваткой земель³⁵. Миграции также способствовал неурожай, охвативший Васильский уезд в 1810–1811 годах³⁶, а также эпидемия холеры, свирепствовавшей в начале 1820-х годов³⁷.

Вновь пытаясь решить земельную проблему, правительство инициировало массовый вывод части курмышских татар в иные, менее освоенные уезды. Так, из материалов ревизской сказки 1834 года следует, что с 1819 года курмышские татары вновь стали выезжать на расселение в Башкирию. С 1824 по 1828 год десятки семейств из Курмышского уезда были переселены в Ставропольский уезд Симбирской губернии, вливаясь в состав деревень Филиповка, Аллигуловка, Висловка, Самогуловка, Сусханы и др.³⁸.

Контролируя процесс переселения малоземельных татар (равно как и иных этносов) в другие районы и учитывая плотность населения на местах, правительство издает в феврале 1835 года специальное секретное предписание губернаторам, где предлагалось отныне не допускать татар к водворению на территории Оренбургской военной миссии, на землях Астраханской губернии и некоторых других зонах³⁹. Возможными для поселения считались районы Саратовской, Симбирской губерний и участки Кавказской области, незанятые казачьими станицами и военными гарнизонами⁴⁰. Это означало: в первой половине XIX века российские власти пытались сбалансировать процесс освоения новых земель, упредить угрозу нового перенаселения недавно освоенных районов. Государство отдавало себе отчет в серьезности проблем, которые могли возникать в условиях слишком сильного давления людской массы на вмещающий ландшафт.

Тем не менее эти усилия не притупляли остроту земельной проблемы. К тому же в 1827 году власти создали в деревенских полях куски так называемой «общественной запашки», резко ударившей по интересам татарских земледельцев. Согласно распоряжению 1827 года, из части собственных угодий каждого домохозяина отрезался определенный кусок. Из их суммы формировался единый общественный клин, который должен был быть обработан коллективными усилиями и урожай с которого передавался в государственные закрома, дабы быть использованным в случае голода. Н. П. Гриценко, специально исследовавший аграрную историю Симбирской губернии и положение ее крестьян, считал эту повинность формально свободных землепашцев-татар самой тяжелой, приравнивая ее к барщине⁴¹. Почти 35 лет (с 1827 по 1861 год) куски «общественной», а по сути государственной, земли (напоминающие будущие колхозные угодья) занимали громадную территорию среди узких делянок малоземельцев, о чем свидетельствуют топографические карты татарских деревень, выполненные в первой половине XIX века⁴².

По ряду причин тридцатые годы XIX века были довольно трудными для многих деревенских жителей Симбирской и Нижегородской губерний. В 1830–1831 годах Нижегородчину охватила холера⁴³. В 1833 году на сельчан обрушился неурожай. Недород был очень сильным, и это отразилось на ценах на хлеб. Если в урожайном 1811 году за меру⁴⁴ ржаной муки в Симбирской губернии платили от 4 рублей 50 копеек до 7 рублей 48 копеек, то в 1833-м цены на хлеб стремительно пошли вверх — с 6 рублей 62 копеек до 17 рублей 45 копеек, достигнув к январю 1834 года «астрономических» показателей в 21 рубль 14 копеек⁴⁵. В 1832 году уже четверть⁴⁶ ячменя стоила 6 рублей⁴⁷.

Повсеместная засуха охватила уезды Симбирской губернии в 1839 году, а на этом фоне начались пожары, уничтожившие массу сел и деревень. Судя по документам, Курмышский уезд избежал массовых пожаров, как это случилось у жителей Карсунского и Сенгилеевского уездов⁴⁸. Однако 1840 год принес новое горе: разразился голод⁴⁹ и начался падеж скота⁵⁰. Лишь к 1841 году положение с урожаями стало приходить в норму, о чем свидетельствовала заметная стабилизация цен на хлеб⁵¹.

Ближе к середине XIX века материальное состояние курмышских татар стабилизировалось. Немецкий наблюдатель середины XIX столетия констатировал, что "в Курмышском уезде татарских селений немного, но они зажиточны. Вообще по наружности все татары зажиточнее чувашей и мордвы, даже и русских..."⁵². О рачительности и здоровом образе жизни татар того времени свидетельствовали и иные источники. "Народ трезвый и крепкий физически. Татарин не несет грош в кабак, бережет его на черный день. Татарин живет долее русского. Если средняя жизненность русского 23, то татарина 26 лет"⁵³.

Источники в основном также констатируют весьма приличный жизненный уровень жителей татарских деревень. Хотя в ряде случаев в них встречаются ужасающие картины существования и убогого быта татарских семей. "...живут татары бедно и неряшливо, — отмечал А. П. Мельников, — хозяева они плохие«⁵⁴.

Следует внимательнее вглядеться в текст материала, позитивно рисующего образ татарина, что «бережет грош, не неся его в кабак». По-видимому, его автор наблюдал татар, явившихся в город или большое русское село, ибо в татарских деревнях кабаков не могло быть согласно исламским нормам, по которым жили их общины. Лишь в городе или русском селе наблюдатель мог определить, несет ли татарин деньги в питейное заведение или нет. В чужое густонаселенное место описываемый татарин мог явиться, как правило, лишь с деловыми задачами — торговля, оформление документов и т. п. И выглядеть при этом соответствующим вышеописанным образом. Отсюда и мнение упомянутого автора другого источника о том, что «все татары зажиточнее иных» (известно, что к тем временам вполне сложились такие определения, как «зажиточные» и «бедные» села, причем применительно как к русским, так и к инородческим). Иное дело, что здесь приводимые источники описывают ту часть все более расслаивающегося татарского сообщества XIX века, что со временем составит основу сельской и городской татарской буржуазии. Безземельный и не нашедший себя в коммерции татарский крестьянин (которых в массе было предостаточно) внешне мог выглядеть иначе, более соответствуя описанию, данному А. П. Мельниковым.

Очевидно, что здесь разные источники XIX века отражают жизнь разных групп татарского населения Нижегородчины. Давно ушли в прошлое времена восприятия татар как единого, достаточно обеспеченного, сословия служилых. В общероссийском сознании они воспринимались в XIX столетии как неоднородное в своей массе национальное меньшинство, включающее в себя зажиточные и бедные слои, что характерно для любой национальности.

Материалы первой половины и середины XIX века все чаще подчеркивают совмещение отдельными татарами земледельческого труда и торговли, точнее скупки-перепродажи. Статистика того времени отмечала, что "татары-скупщики покупают на чистые деньги шерсти, воску, меду, накопленные в хозяйствах крестьян и помещиков. Продается это все значительно дороже"⁵⁵. Кстати, в области пчеловодства татары наряду с мордвой добились заметных успехов к концу XIX века, превратившись в основных поставщиков этого продукта в города⁵⁶. Свой товар татары Курмышского уезда свозили на ближний торг — либо в село Жданово, где еженедельно по вторникам проходила небольшая ярмарка, либо на базар в Болтинку. Крупные торги шли в Пильне, а хлеб везли на пристань в Промзино, где по сезону собиралось от 150 до 200 торговцев⁵⁷. Все больше среди мишарей появлялось состоятельных коммерсантов, претендующих быть причисленными к купеческому званию. Отметим, чтобы стать членом второй купеческой гильдии требовалась весьма значительная по тем временам сумма — 1005 рублей⁵⁸.

Факты свидетельствуют, что в тех условиях, кроме начального капитала, купеческое дело требовало не только трезвого ума и холодной расчетливости, но и известной жесткости (если не сказать беспощадности) в отношении окружающих. Весьма показательны примеры из жизни купца третьей гильдии из Камкина Хабибуллы Аюпова сына Мангушева. Так, например, в 1831 году он приобрел за 1520 рублей 11 десятин у земляка Велита Керимова, выставившего свои наследственные земли на аукцион в связи с большими долгами. Причем земли Керимова к тому времени были засеяны им рожью и урожай с них должен был принадлежать ему как прежнему владельцу. Однако в нарушение существующих законов и норм Х. Мангушев самочинно вывез с поля и присвоил 1200 снопов выращенного Керимовым хлеба⁵⁹. Тогда же Мангушев незаконно завладел водяной мельницей на реке Пьяне, бывшей в коллективном пользовании камкинцев, а заодно и сенные покосы при ней⁶⁰. В 1833 году весьма состоятельный Мангушев выложил еще 1000 рублей за два участка близ Камкина (5 четвертей) и Пицы (2 четверти)⁶¹. К чести княгининского станового пристава и уездного суда следует заметить, что к 1840–1841 годам правоохранительные и судебные органы сумели разобраться в ситуации и восстановить справедливость, даже по прошествии ряда лет⁶².

Процесс дальнейшего развития товарно-денежных отношений в недрах российского общества убыстрял расслоение в татарской среде, еще заметнее поляризовал его части. Одни, наиболее удачливые, татары расширяли предпринимательскую деятельность, другие бедствовали.

Последние пополняли ряды арендаторов на соседних землях русских помещиков. В этой связи Р. Г. Мухамедова отмечает: "Для обеспечения прожиточного минимума и уплаты налогов и податей крестьяне были вынуждены арендовать землю у помещиков. Аренда земли производилась на разных условиях, но больше всего была распространена испольная аренда, когда за пользование землей крестьянин отдавал половину полученного с этой земли урожая. При этом вся работа выполнялась крестьянами их же тягловой силой, а нередко и семена для посева они использовали свои«⁶³.

Но, видимо, имелась и некая промежуточная группа, пытавшаяся вести так называемое «собственное дело», не связанное с земледелием или скотоводством, будучи «вытолкнутой» из этих отраслей сельского хозяйства и вместе с тем в силу обстоятельств не допущенная до «большого бизнеса». Их уделом становилось отходничество, ямщицкое дело, мелкорозничная торговля. Вливаясь в русскую среду, они быстро осваивали русский язык, приспосабливались к нормам общения среди русских и иных народов, воспринимали новые реалии XIX века. По сути происходящего их психология включала в себя, с одной стороны, ощущение «хозяина» (собственной извозчичьей лошади, нехитрого набора недорогих товаров, лотка старьевщика и т. п.), а, с другой — постоянную тревогу за завтрашний день, способный принести потерю дохода и средств существования. По-видимому, в подобной обстановке укреплялись такие черты характера как настойчивость, предприимчивость, как бы сказали ныне, «отсутствие комплексов».

Ко второй половине XIX века, в пореформенный период кардинальных инициатив Александра II, часть этой группы составит «живой материал» для выполнения неквалифицированных работ в городах в качестве дворников, грузчиков, извозчиков, носильщиков на вокзалах, старьевщиков и т. п. Вся первая половина этого столетия материально и морально «подготовила» сотни татар Нижегородчины к быстрой и массовой миграции в крупные к тому времени промышленные города.

Весьма ярким примером, отражающим именно такую форму борьбы за существование, был так называемый «медвежий промысел», неоднократно описанный в известных художественных произведениях П. И. Мельникова, Н. А. Некрасова, С. В. Максимова и др. По данным русского географа П. П. Семенова (Тянь-Шанского), это занятие давало хозяину медведя («вожатому») до 70 рублей прибыли ежегодно⁶⁴. Однако решением Петербурга 1842 года запрещалось публичное вождение диких животных по городам и селам, а 17 марта 1851 года Нижегородское губернское правление выдало специальное предписание, согласно которому никто "отнюдь не осмеливался иметь у себя каких-либо диких животных, не истребовав предварительно на это разрешения местной полиции«⁶⁵. Таким образом, иссяк этот источник доходов татар, преимущественно из деревень Сергачского уезда.

Крестьяне татарских деревень продолжали хозяйственную деятельность, все более земледельческого характера. Судить об этом позволяет комплексный анализ ряда карт и прилагаемых к ним материалов, отражающих трудовые усилия татарских сельских жителей с 1802 по 1870 год. Рассмотрению подвергались карты упомянутого периода 25 деревень: Овечий Враг⁶⁶, Грибаново⁶⁷, Ендовищи⁶⁸, Актуково⁶⁹, Красный Остров⁷⁰, Большое Рыбушкино⁷¹, Малое Рыбушкино⁷², Собачий Остров⁷³, Медяны⁷⁴, Чембилей, Петряксы⁷⁵, Новый Мочалей⁷⁶, Красный Яр⁷⁷, Семеновская ⁷⁸, Тамбулатово (современная Анда)⁷⁹, Кочко-Пожарки⁸⁰, Антяровка⁸¹, Карга⁸², Уразовка⁸³, Шубино⁸⁴, Андреевка⁸⁵, Базлово и Парша (ныне Тукай)⁸⁶, Ишеево⁸⁷, Чембилей⁸⁸.

Анализ изменений, произошедших на землях данных селений, выявляет схожесть тенденций, развивавшихся в них на протяжении 60 с лишним лет XIX века. Отметим среди них наиболее значительные. Во-первых, очевидно, что часть деревенских земель была «вырвана» из общего клина, по-видимому, продана соседским помещикам. Во-вторых, очень заметно многократное преобладание пашни над остальными угодьями, в том числе над выпасами. К примеру, в Большом Рыбушкине из всех наличествующих в 1870 году земель в 3732 десятины пашня занимала более 3285 десятин⁸⁹, под выгонами было в сто раз меньше площадей — лишь 32 десятины. При этом следует вспомнить, что изначально во владениях первых служилых татар, поселившихся здесь на рубеже XVI–XVII веков, пастбища заметно преобладали над пашней (200 : 150 четей)⁹⁰. Это заставляет считать, что в течение десятилетий у большинства селян земледелие неуклонно вытесняло скотоводство, при этом последнее теряло товарную форму.

Кроме того, данные, сопровождающие карты, показывают, что общий размер пашни постоянно рос за счет площадей иных угодий (покосов, выгонов и др.). Появлялись конопляники — площади занятые техническими культурами. Увеличивалось количество земли под постройками самих разрастающихся поселений. Так, в том же Большом Рыбушкине на 30 десятин возросла площадь, занятая домами, огородами, а также кладбищем. Таким образом, площадь, отведенная под пашни и другие угодья, сокращалась за счет использования земель под хозяйственно-трудовую деятельность и ритуальные нужды.

Сравнительный анализ ряда карт начала и второй половины XIX века показывает также, что к середине столетия активно развивалась эрозия почв: судить об этом позволяет вполне зримое увеличение площадей оврагов и их соединение, исчезновение многих ручьев и лесных рощ, образование болот. Были факты изменения реками прежнего русла. И это также затрудняло ведение хозяйственной деятельности населением изучаемых татарских деревень.

Реформы Александра II внесли заметные изменения не только в существование сельских, в том числе татарских, жителей, но и в общий ход течения истории Российской империи.

Применительно к объекту нашего научного интереса рассмотрим реакцию татар Сергачского, Княгининского, Васильского и Курмышского уездов на новшества российского руководства в реформаторской деятельности начиная с 1861 года. Значительную помощь при этом вновь оказывает препарация демографических данных, способная дать понимание основного вектора развития существенных процессов внутри татарской среды (см. табл. 8).

Сопоставление данных о количестве татарских жителей в 25 деревнях трех уездов Нижегородской губернии за 1859 и 1878 годы дает весьма показательную динамику демографических показателей. Прежде всего бросается в глаза явное замедление темпов прироста жителей по сравнению с периодом конца XVIII до середины XIX века. Как уже отмечалось, тогда татарское население в целом увеличилось за 70 лет более чем вдвое, а за неполные 20 лет второй половины XIX века общий прирост жителей татарских деревень Нижегородской губернии составил лишь 4,5%. Таким образом, в целом динамика роста народонаселения в них упала в семь раз.

Более того, почти в половине деревень и даже в отдельных волостях (например, в Грибановской) число жителей пошло на убыль от 1 до 7%⁹¹. Имелись пункты, где население уменьшилось почти на четверть (Малое Рыбушкино за 1859–1870 гг. — на 23%⁹²) и даже почти на треть (Актуково — 34%, Большое Рыбушкино — около 30%⁹³).

Безусловно, уменьшению числа жителей способствовала эпидемии холеры, посетившей край в 1856, 1860, 1870 и 1872 гг.⁹⁴, но базовые причины замедления темпов прироста населения крылись в ином.

Изложенное позволяет считать, что в рассматриваемый период (1859–1878 гг.) из густонаселенных татарских деревень начался отток сотен людей в города на постоянное местожительство. Видимо, толчок этому процессу дал 1863 год, ставший этапным в группе реформ в отношении удельных крестьян⁹⁵. 26 июня 1863 года было издано итоговое "положение о крестьянах, водворенных на землях имений государевых, дворцовых и удельных"⁹⁶, дававшее, помимо прочего, удельным крестьянам (в том числе татарского происхождения) беспрепятственную возможность покидать родные села и мигрировать.

В известной степени их уход на время притупил остроту земельного голода и предоставил оставшимся некоторые дополнительные возможности для дальнейшего развития сельского хозяйства. Следует добавить, что с этого времени появляется возможность говорить о татарских городских общинах, прежде всего в губернском центре — Нижнем Новгороде⁹⁷.

Архивные и историографические материалы достаточно убедительно свидетельствуют о росте числа татар, уходящих в промышленные центры — Нижний Новгород, Москву, Санкт-Петербург. Так, например, со второй половины XIX века татарская община Петербурга стала заметно расти за счет выходцев из нижегородских и пензенских деревень. В целом к началу XX века численность питерских татар перевалила за 7000 человек⁹⁸.

Есть сведения о наличии нижегородских татар-отходников в Твери и Ярославле, где они работали на мельничных предприятиях или торговали, сколачивая кое-какие, преимущественно мизерные, капиталы⁹⁹. Причем, по данным В. Черновской, в начале XX века из 2,6 тыс. ярославских татар более половины были приезжими, проживавшими в городе временно, то есть явившимися на заработки¹⁰⁰.

Промысловая деятельность татар Нижегородского края второй половины XIX века достаточно слабо отражена в местной научно-краеведческой литературе¹⁰¹. Источники же часто упоминают об их торговой деятельности в городах, преимущественно старьем. Отмечается также волжский промысел — их служба матросами на пароходах и баржах, водоливами и пр.¹⁰². В зимнее время в Сергачском уезде они промышляли извозом и ямщичеством¹⁰³.

Между прочего, следует заметить, что в ходе общероссийского перелома второй половины XIX века ускорился процесс обрусения части татарского населения. Так, согласно статданным 1859 года, в Сергачской округе православные проживали в деревнях тюркского происхождения — Березовке Старой, Березовке Новой, Русском Маклакове. В Княгининском уезде ранее полностью татарская деревня Фоминки с ее 327 жителями пережила процесс обрусения. На это прямо указывал источник: "Фоминки обрусели. И русские там говорят по-татарски, и татары — по-русски«¹⁰⁴. Процесс обрусения, а не русификации в отдельных деревнях (преимущественно не густонаселенных и удаленных от мест компактного проживания татар) шел не столько под нажимом властей и православной церкви с ее крещенскими инициативами, а, скорее, под воздействием меняющихся реалий XIX века, не в последнюю очередь материально-хозяйственного порядка.

В 1860-е годы наблюдатели отмечали активную хозяйственную интеграцию жителей рядом расположенных деревень Кочко-Пожарки (татары) и Пожарки (русские). Они посещали друг друга для помола зерна на мельнице, участвовали в праздниках, находили общий язык в других делах. «Среди крестьян (русских. — С. С.) очень многие если не говорят, то совершенно понимают по-татарски, чему, без сомнения, способствует ближайшее соседство с татарскою деревнею Кочко-Пожарки и постоянное общение с татарами на мельнице и на базаре», — свидетельствовал современник¹⁰⁵.

Во второй половине 60-х годов, после проведения в 1864 году земельной реформы, усилилось внимание властей к состоянию российских дорог — извечной проблеме страны. Среди прочих почтовый тракт Алатырь—Курмыш и подъезды к нему оказались в поле зрения местных управ. Жившие в деревнях вдоль тракта крестьяне получили возможность работы по его исправному функционированию¹⁰⁶. Одним из условий работы на нем было знание русского языка и способность договариваться с русским работодателем.

Среди прочего отмеченные, а также не упомянутые здесь, подобные им факты вносили свой вклад в процесс дальнейшего развития взаимопонимания и толерантности народов Нижегородчины, укрепляли национальную терпимость татар-мишарей к своему иноэтничному (русскому, мордовскому, чувашскому, марийскому) окружению.

В последней четверти XIX века вновь оживились темпы демографического прироста населения татарских деревень. Судить об этом можно, опираясь на данные табл. 9.

Согласно представленным в ней материалам, увеличение числа жителей татарских деревень с 1878 по 1898 год в целом составило 48%, то есть за последние 20 лет XIX века татарское население трех уездов Нижегородской губернии выросло почти в полтора раза. Помимо прочего, это дает основание полагать, что известный общеэкономический подъем в стране в какой-то степени отразился и на татарском населении Нижегородчины, дав некоторый дополнительный стимул его хозяйственному развитию.

Росло число новых мельниц. Например, в Анде последней четверти века функционировало пять водяных мельниц стоимостью от 140 до 180 рублей каждая, молотившие от 1,5 до 2 тысяч пудов зерна, принося хозяевам ежедневный доход от 15 до 20 рублей (цена помола равнялась 1 коп. за 1 пуд)¹⁰⁷.

В агрикультуре того времени новаций было мало. Продолжало господствовать трехполье¹⁰⁸. В условиях малоземелья по-прежнему почти не использовались удобрения. Так, на полях Сергачского уезда "максимально унавоживается лишь до 30% пашни«¹⁰⁹. Основными культурами продолжали быть рожь, ячмень, гречиха, бобовые; особенное распространение получил высокоурожайный картофель¹¹⁰. В том же Сергачском уезде, где «обеспеченность крестьян надельной землей самая маленькая (в Нижегородской губернии. — С. С.) — в среднем 5,7 десятины на двор», средняя урожайность с одной десятины в 1891–1896 годах выглядела следующим образом: рожь — 43 пуда; овес — 58; горох — 33; гречиха — 27; чечевица — 26 пудов¹¹¹. В то же время в Чембилеевской волости соседнего Курмышского уезда с десятины собирали на круг 47 пудов ржи и 30 пудов овса¹¹².

Однако подобных, в целом неплохих, показателей удавалось добиться отнюдь не каждый год. Причинами тому были неурожаи, голод и эпидемии, полосами проносившиеся по Присурским районам во второй половине этого столетия. Неурожаи отмечены в середине 60-х годов¹¹³. Особенно тяжелым в этом смысле стало последнее двадцатилетие века. Так, весной 1881 года курмышские власти были вынуждены выдавать ссуды татарам вслед за недородом 1880 года¹¹⁴. Через десять лет неблагоприятная ситуация повторилась: вслед за голодом 1891 года¹¹⁵ явилась холера 1892, выкосившая десятки человеческих жизней¹¹⁶. Очень тяжким стал неурожай 1898 года, помимо голода принесший урон животноводству. Согласно статданным, тогда в деревнях Сергачского уезда пало до 19% всех домашних животных — со 124 963 голов в 1897-м до 101 781 в 1898 году¹¹⁷.

В ряду последствий этих негативных явлений среди прочего стали болезни, недоедание и общее физическое ослабление населения, о чем позволяют говорить данные материалов воинского призыва 1891 года. Так, на третий призывной участок Курмышского уезда, в состав которого тогда входила Рыбушкинская волость, должны были явиться 228 татар, из них полностью не способными к службе были признаны 17 человек. В ратное ополчение первого разряда был зачислен лишь 41 человек, а во второй разряд — 66 человек. Молодежь «отбраковывалась» по малому росту, тщедушности, плохому зрению и т. д.¹¹⁸

Говоря об общем физическом здоровье деревенского населения того времени, следует кратко упомянуть, что с организацией медицинского обслуживания среди татар (как, впрочем, и с иными народами полиэтничной России) дела обстояли не лучшим образом. Так, в Курмышском уезде в 90-е годы один врач приходился на 93 населенных пункта (общей площадью в 1893 кв. версты)¹¹⁹. В 1898 году во всем Сергачском уезде было 3 врачебных участка с 3 земскими врачами, 6 фельдшерами, 3 акушерками и 1 дезинфектором. 282 населенных пункта уезда обслуживали лишь 2 земские больницы на 32 койки (в г. Сергаче и д. Б. Андосово)¹²⁰.

А между тем угроза массовых болезней давала о себе знать в начале XX века во всей полноте. Так, в 1902 году в Курмышском уезде свирепствовали эпидемии сыпного тифа, скарлатины, иных недугов, унесших многие жизни¹²¹. В этой связи М. З. Хафизов справедливо подчеркивал, что "татарское население, приписанное к врачебным участкам, расположенным в отдаленных русских селениях, по существу, их не посещало из-за отсутствия транспорта, незнания языка и по причинам психолого-нравственного порядка«¹²².

С 1910 года Сергачское земство задумывается об открытии медпункта в Уразовке. К чести членов Сергачского земского собрания следует отнести выделение в 1911 году более 800 рублей на содержание амбулаторного пункта в Уразовке и выплату жалованья акушерке¹²³. В 1915 году Сергачское земское собрание запланировало ассигновать 4768 рублей на создание больницы в Уразовке¹²⁴. Но с 1915 года в Уразовке появился лишь фельдшерский пункт¹²⁵.

Слабое медицинское обслуживание наряду с другими причинами способствовало тому, что часть татар покидали пределы родных деревень на рубеже XIX и XX веков. Данные того времени свидетельствовали, что в Сергачском уезде отхожими промыслами (то есть сезонными работами вне деревни) было занято 37% населения, а промыслами на дому был охвачен 61% всех сельских дворов¹²⁶. В известной степени это давало дополнительные источники существования и удерживало многих от миграций в города, что и составляло в совокупности уже приведенные, относительно высокие показатели демографического роста среди населения татарских деревень. Причем на рубеже XIX–XX веков подавляющая часть татар Поволжья (до 86%) продолжала заниматься хлебопашеством¹²⁷.

Начало XX века не принесло заметных изменений и улучшений в быт большинства сельских татар Нижегородчины. Ситуация обострялась за счет продолжающегося их численного роста. К 1910–1911 годам общее количество татар рассматриваемых уездов Нижегородской и Симбирской губерний достигло 91 830 человек¹²⁸. Видимо, этот фактор, помноженный на нехватку земель, продолжал быть базовым основанием для многих трудностей материальной жизни большинства населения татарских деревень.

К тому же в 1911 году вновь случился недород, и Курмышская уездная земская управа была вынуждена закрывать существовавшие в ряде селений общественные столовые¹²⁹, переходя к раздаче муки и зерновой ржи прямо на руки крестьянам (по 14–16 фунтов на едока — единовременное пособие в связи с неурожаем). Однако, по свидетельству источников, помощь доходила не до всех деревень, и часть их жителей справлялась с голодом собственными усилиями¹³⁰.

Таким образом, вполне естественные и закономерные причины, а не чья-то злая воля становились истоками проблем татарского и иного населения юго-востока современной Нижегородской области. Вряд ли следует согласиться с мнением отдельных специалистов, полагавших, что лишь политика правящего режима обрекла на бедность тружеников татарских деревень¹³¹. Изначально весьма высокая плодородность почв рассматриваемого района¹³² не давала ожидаемого эффекта в условиях все возрастающего давления на окружающую среду растущей людской массы.

В ходе осуществления столыпинской реформы (с 1906 года) близ татарских деревень стали возникать маленькие и, как показала практика, недолговечные выселки. Так, например, к югу от Большого Рыбушкина на окраине деревенских владений появились два хутора — Таганский и Медянский¹³³. Поселки разместились на тех 82 десятинах земли, что были отмежеваны в распоряжение Симбирской удельной конторы и располагались у реки Медяны близ Таганского оврага¹³⁴. На этих участках расселились полтора десятка семей, как правило, малоимущих рыбушкинцев. Ожидаемого властями успеха мероприятие не принесло: со временем земля была заброшена и передана в распоряжение Крестьянского поземельного банка¹³⁵. Сами хутора превратились в несколько заброшенных домов. Аналогичный процесс протекал в Малом Рыбушкине, где «ушедшим на отруба» было выделено немногим более 15 десятин¹³⁶.

Таким образом, эти начинания Петербурга оказались неэффективными среди татар Нижегородчины. Даже соотнесение числа большерыбушкинцев, пытавшихся улучшить жизнь на хуторах, с нижеприведенным количеством отходников (60 : 600) показывает, что не в столыпинских реформах (инициативах сверху), а в результатах собственной предприимчивости нижегородские татары добивались повышения своего жизненного уровня. Деревенская община не пережила процесс разрушения; крестьянам было выгоднее оставаться в рамках сложившейся хозяйственной структуры. К тому же должных условий для развития материальной жизни по-новому так и не было создано в границах всей страны (дороги оставались плохими, техническая оснащенность хозяйств оставалась низкой, новые агрономические знания, несмотря на соответствующие усилия земств, не распространялись, почти не применялись удобрения и т. д.)¹³⁷.

Выход из трудной ситуации татары (как и иные этносы, населявшие уезды тогдашней Нижегородчины) продолжали искать в отходничестве, дополнительном надомном труде, мелкорозничной торговле и т. д. Причем источники констатировали, что в отличие от второй половины XIX века большинство нижегородских татар пытались прокормить себя за счет результатов собственной мелкой коммерческой деятельности¹³⁸. Ниже будут приведены материалы, показывающие, что большие российские города оставляли мало места для широкого частного предпринимательства татар — выходцев из деревень рассматриваемых уездов. В известном смысле вынужденность части нижегородских татар уйти в начале XX века в «коммерцию» (по сути, в мелкорозничную торговлю), дававшую им минимальную прибыль, станет в годы сталинского режима основанием для их массовых репрессий¹³⁹.

В начале XX века усилился процесс оттока сельских татар в крупные населенные пункты Российской империи. Так, с 1910 года 6 жителей Актукова стали постоянно проживать в столице¹⁴⁰. Актуковцы также активно переселялись в Финляндию — Гельсингфорс, Тампере, Турку. 82 ишеевца долгосрочно отходничали в Томской губернии (на Анжерских угольных копях), торговали мануфактурой в Вологодской, Владимирской губерниях, работали под Петербургом на пороховом заводе в Шлиссельбурге, а также в Москве и Нижнем. Выходцы из Ендовищ стали торговцами в Нижнем и Рязани, трудились грузчиками на одной из пристаней реки Зея в Амурской области¹⁴¹.

Согласно архивным данным, десятки ключищинцев в начале XX века постоянно проживали за пределами родной деревни. В 1908 году в Москве работали 4 человека, в Санкт-Петербурге — 9, в Твери — 18 и т. д.¹⁴²

Уроженцы Большого Рыбушкина также выезжали далеко от родных мест. Так, например, в начале XX века большерыбушкинец Вали-Ахмет Хакимов (27.07.1882–28.11.1970) убыл в Финляндию, где сделал блестящую карьеру священнослужителя и с 1914 по 1962 год занимал высокий пост имама исламской конгрегации этой страны¹⁴³. Братья Невретдин и Абдулла Нежеметдиновы держали магазин меховых изделий в Петербурге¹⁴⁴.

Вообще свыше 600 большерыбушкинцев были вынуждены работать за пределами родного села. Из них 409 перепродавали старье, 136 трудились чернорабочими, 89 торговали мануфактурой, 31 устроился дворником в городах¹⁴⁵. Учитывая, что в 1910 году в Б. Рыбушкине числилось 3983 жителя (619 семей)¹⁴⁶, следует считать, что доля отходников здесь была весьма высока — около 15% всего населения, или треть всех мужчин. Помимо прочего, такие цифры указывают и на продолжавшуюся остроту земельного дефицита в рассматриваемом селе. Десятая часть малорыбушкинцев (201 из 1991)¹⁴⁷ трудилась в российских городах и весях.

Изложенное показывает: в начале XX столетия многие бывшие сельские татары Нижегородчины становились временными и постоянными жителями российских городов, формируя в них свои татарские общины. Их постоянным родом деятельности теперь становились мелкая оптовая торговля, сфера услуг, работа на производстве.

Ряд нижеприведенных фактов заставляет считать, что большинство сельских татар, осевших в Нижнем, связало свою трудовую деятельность с его фабриками и заводами, нашло себя в обслуживании. Отчасти судить об этом дает возможность рапорт нижегородского полицмейстера от 1911 года, где он отмечал, что "магометанские жители большею частью состоят из рабочего класса«¹⁴⁸. Совокупность вышеозначенных фактов убеждает: в город перебирались в большинстве своем наименее имущие татары, отнюдь не обладавшие капиталами для быстрого «разворота» собственного коммерческого дела. Солидными предпринимателями могли стать их потомки во втором-третьем поколении.

Думается также, что тот динамизм, с которым росло татарское население Нижнего (особенно в 90-е годы XIX века) отражал, помимо прочего, и то обстоятельство, что большая часть этого прироста (сотни человек) обеспечивалась не естественным умножением населения, а за счет миграции сельских жителей. Очевидно, что многие из них перебирались в губернский центр не от хорошей жизни, а в поисках средств существования (см. табл. 10).

Исторически сложилось так, что заметное большинство их проживало в районе площади Сенной и на прилегающих к ней улицах — Кизеветтерской (там, например, в доме № 12 с 1903 года жил имам Ярмарочной мечети М.-Ф. Соколов¹⁴⁹), Солдатской набережной¹⁵⁰, Жуковской¹⁵¹, Большой Печерской и др.

Конечно, среди городских татар Нижнего были и весьма состоятельные люди, выходцы из села. К таким, наверное, следует отнести торговца мехами Абдурахима Жидиханова (1858 г. р.), бывшего крестьянина Грибановской волости Сергачского уезда. Будучи человеком деятельным и подвижным, он самостоятельно закупал пушнину в Сибири, Маньчжурии, Харбине на крупные суммы и реализовывал ее со склада в Нижнем, что отмечалось в официальных документах летом 1916 года¹⁵².

Для торговли в Нижний приезжали очень состоятельные красноостровцы. Вообще в начале века в Красном Острове проживало 18 лиц купеческого звания, причем двое из них обладали капиталом около 100 000 рублей¹⁵³.

К зажиточным татарам-нижегородцам начала XX века надо отнести и упомянутого домовладельца Садека Шакирова, располагавшего двухэтажным строением, четырьмя флигелями и иными постройками¹⁵⁴.

Есть сведения, что в начале XX века группа нижегородских татар затеяла строительство конебойни в Канавине для производства мяса и мясоизделий¹⁵⁵. Видимо, эта инициатива стала оправданной в условиях роста татарского населения города: появился довольно широкий рынок потребителей традиционной «халяльной» пищи татар-мусульман (свежее и копченое мясо, твердые колбасы и т. д.).

Однако надо признать, что ведущее место в широкой оптовой ярмарочной торговле Нижнего в начале XX столетия занимали не нижегородские, а приезжие из иных мест татары. Выявленные документы позволяют считать, что таковыми были ряд лиц из Москвы, Казани, Симбирска, Тюмени, Оренбурга, Семипалатинска, Иркутска и других мест. Так, в 1911–1916 годах видную роль среди них играл Хасан Тимербулатович Акчурин, владелец суконной фабрики в Симбирске, потомственный почетный гражданин. Он торговал собственными тканями и ценными бумагами¹⁵⁶. Купец Бадреддин Каримович Апанаев представлял один из самых знатных и состоятельных торговых кланов Казани¹⁵⁷. Также из Казани в Нижний приезжали торговать Садык Сафинович Галикеев (имевший прилавки в престижном Гостином дворе), Саид Гаисович Мусин и Сулейман Мухаммедович Аитов¹⁵⁸. Потомственный почетный гражданин Юсуф Аминович Дебердеев, хозяин собственной фабрики по производству сукна, постоянно проживал в городе Кузнецке Саратовской губернии, а на Нижегородской ярмарке продавал мануфактуру и шерстяные ткани¹⁵⁹. Из Иркутска постоянно приезжал торговать пушниной Шакулла Шафигуллин¹⁶⁰. Оренбуржец Хусаин Махмутович Хусаинов продавал сырье¹⁶¹. Также коммерцию на ярмарке вели Мулла Али Яушев (из города Троицка Оренбургской губернии)¹⁶², Миркисим Миршанов (из Тюменского уезда Тобольской губернии)¹⁶³, Исхак Муззафарович Жабаров (из города Семипалатинска Акмолинской области), касимовец, купец Хусаин Байбеков, имевший собственный дом в Москве, и многие другие. Дальнейший перечень подобных имен ограничен рамками настоящей работы. Заметим иное: даже беглый перечень приведенных персонажей показывает, что нижегородским мишарям весьма трудно было конкурировать с представителями весьма крупных и состоятельных торгово-промышленных кланов татарской национальной буржуазии. Для этого у нижегородских татар-коммерсантов не хватало ни средств, ни влияния, ни политических связей.

Как правило, все иногородние татарские предприниматели, будучи приезжими, останавливались в номерах двух, весьма известных в начале XX века «татарских» гостиницах. Обе они находились рядом — на Нижегородской улице в Канавине, в ярмарочных рядах. Одну из них («Двухцветные номера») содержал Тимурша Салаватуллович Соловьев, по происхождению из крестьян Казанской губернии¹⁶⁴. По данным нижегородской полиции от августа 1913 года, в гостинице Т. С. Соловьева "проживали исключительно татары«¹⁶⁵. Другой гостиницей владел г-н Хусаинов, также постоянно принимавший у себя приезжавших на ярмарку татар, а также турецких подданных¹⁶⁶.

Таким образом, ключевые позиции на Нижегородской ярмарке занимали приезжие, а не местные татары. Торговые капиталы татарской национальной буржуазии в Нижнем Новгороде принадлежали не коренным, а иногородним жителям. Помимо прочего, это означало, что прослойка богатых татар города не была очень большой и влиятельной. В этом следует искать причины того, что националистические, пантюркистские и панисламистские идеи, широко тиражируемые в начале XX столетия среди российских мусульман, находили недостаточную идеологическую и материальную поддержку среди коренных татар Нижнего¹⁶⁷.

Пытаясь в целом характеризовать хозяйственно-мате-риальную жизнь населения татарских деревень на протяжении XVII — начала XX веков, следует прежде всего подчеркнуть, что в своем развитии она прошла ряд различных этапов.

Первоначальный этап, пришедшийся на последнюю треть XVI века, был связан с наделением служилых татар Арзамасского уезда полевыми участками, выданными под земледелие, на которых трудились преимущественно русские работники, обеспечивая «государевым людям» безбедное существование, не связанное с их собственными усилиями на земле. Затем служилые татары Алатырского уезда получают обширные участки Дикого поля, примыкающего с запада к Суре. Таким образом, с начала XVII века открылись широкие возможности для их выгодного занятия скотоводством, прежде всего коневодством. Исторические обстоятельства сложились так, что преимущественно сами служилые татары совмещали свое ратное дело по охране неспокойных российских границ с разведением лошадей. Исключение вначале составили лишь служилые татары Рыбушкиной, Сафажая, Петрякс, Пары, привлекавшие коренное население упомянутых деревень к выпасу собственных стад.

Описанное положение стало меняться уже во второй половине XVII века на фоне сокращающихся степных просторов и начавшейся их распашки в интересах земледелия. К концу XVII столетия, по сути, был исчерпан земельный фонд в Алатырском и Курмышском уездах, открылась полоса нехваток хозяйственных территорий. Потомки первых служилых татар Нижегородчины все более были вынуждены овладевать трудовыми навыками и умениями землепашцев. В условиях роста народонаселения и начавшегося дележа изначальных участков между потомками служилых татар — первопоселенцев в ряде деревень — зародилась имущественная дифференциация среди татар рассматриваемых уездов.

Волны новых подселений служилых татар в уже существующие деревни (до середины XVII века) и внутренний демографический рост в них, развернувшийся уже с XVII столетия, повлекли за собой сужение возможностей вмещающего пространства и сокращение наделов. Это и ряд иных причин не только трансформировали формы материальной жизни татар, но и изменили их отношение ко многим прежним приоритетам.

Вынужденный переход татар Нижегородчины от скотоводства к земледелию повлек за собой, кроме чисто хозяйственных последствий, и ряд социальных новаций. С исчезновением степных просторов в Межпьянье и Присурье и соответственно с резким сокращением занятий скотоводством ушли в прошлое отношения клиентелы. На смену им пришли арендные связи с их новыми нормами эксплуатации. Параллельно развивался процесс заметного социально-имущественного расслоения татар. К XVIII веку в связи с исчезновением общероссийского института служилых татар и по ряду локальных причин большинство нижегородских татар, став по преимуществу земледельцами, пополнили собой ряды трудящихся россиян. Психология мелкопоместных и достаточно обеспеченных «государевых людей» уступала место тревожным настроениям борющихся за выживание крестьян-землепашцев. Пользуясь правами и возможностями лично независимых людей, нижегородские татары ищут и находят новые дополнительные, а зачастую и основные средства к существованию (лашманство, скупка и перепродажа земель, спекуляция участками, торговля, пчеловодство, подряды и т. д.). Но значительная их часть на протяжении XVIII века перешла в разряд «малоземельных» крестьян: произведенные подсчеты выявили, что в основной своей массе татары Нижегородчины располагали участками размером в три десятины на человека. Таким образом, они входили в наименее обеспеченную землей десятую часть российского крестьянства. Это стало одной из базовых причин многоплановых трудностей, переживаемых татарами рассматриваемых уездов. Однако их нелегкое материальное положение, о котором нижегородские татары официально заявляли властям в 1767 году через своего депутата Я. И. Мангушева, не повлекло активное участие их в восстании Е. Пугачева.

Правительство рядом вышеописанных мер пыталось в последней четверти XVIII века облегчить существование своих подданных — сельских татар. И сами они доступными средствами, в том числе и за счет хозяйственного воздействия на окружающую среду, старались улучшить свое положение.

Заметный демографический рост в татарских деревнях в первой половине XIX столетия породил новые проблемы для их жителей и создал остроту земельного вопроса (типологически отчасти напоминающую ситуацию в Китае начала XIX века, приведшую к мощному социальному потрясению 1851–1864 годов). Несмотря на массовое недовольство, татары (и иные этносы многонациональной Нижегородчины) не прибегли к форме неповиновения властям или мятежу.

Причины такого явления следует искать не в глубинах некоего «особого» верноподданнического сознания татар-мишарей, но в системе вполне конкретных обстоятельств. В отличие от маньчжурского Китая Российская империя не испытала на себе удар социоестественной катастрофы в середине XIX века. Значительные просторы неосвоенных земель позволяли российским властям регулировать процесс переселения людей на незанятые территории, что вполне очевидно из анализа «ревизских сказок», отражающих ситуацию с количеством населения в рассматриваемых нами уездах.

Татарское крестьянство, меняя хозяйственные приоритеты, свело к минимуму территории некогда обширных пастбищ, уменьшив их площадь до размеров небольших выгонов. (Однако при этом сохранялось почти сакральное отношение к лошадям, что в качестве рудимента сознания было подмечено этнографами XVIII и XX веков.) Размеры пашни дополнительно увеличивались за счет уничтожения лесов, что начинало беспокоить власти уже с XVIII столетия. Одним из результатов этого процесса стало заметное изменение окружающего ландшафта: районы Пьяны и Присурья, бывшие в середине XVI века девственной и скуднонаселенной лесостепной зоной, превратились через три столетия в распаханные нивы, чье изначально высокое плодородие уже не обеспечивало материальный достаток большинству тружеников-татар. Ибо в прошлом (приблизительно в середине XVII века) был преодолен оптимум между возможностями окружающей среды и количеством людской массы.

От угрозы голода и физической гибели значительную часть татарского населения избавили правительственные реформы 60-х годов XIX века, помимо прочего, давшие возможность широкой миграции для сельских жителей. Промышленный подъем страны в последней четверти того столетия позволил сотням нижегородских татар найти себя на городском фабричном производстве, еще более — в мелкой торговле и сфере обслуживания.

В период 60–70-х годов XIX века начинают формироваться татарские общины в крупных российских городах. Заметную долю в них составили нижегородские татары, в полной мере испытавшие на себе тяготы малоземелья. Основным занятием татар Нижнего Новгорода стала работа на производственных предприятиях, речном транспорте, в сфере обслуживания (дворники, продавцы, официанты, носильщики и т. д.), мелкорозничной торговле.

Выявленная особенность хозяйственно-материальной жиз-ни татарской общины Нижнего была связана с тем обстоятельством, что не выходцы из татарских деревень Сергачского, Княгининского, Васильского или Курмышского уездов владели гостиницами, магазинами и другими доходными заведениями в городе: таковыми были татары из Казани, Оренбурга и иных мест. Они, а не «местные татары», были торгово-коммерческой элитой татарской общины Нижнего Новгорода.

Другим способом выживания и видом хозяйственной деятельности татар на селе стали постоянное, нередко долгосрочное отходничество, а также надомные работы. Росло количество водяных мельниц, на рубеже XIX–XX веков стали появляться мукомольные заведения, снабженные механическими двигателями.

Однако в целом уровень интенсификации агропроизводства был невелик. Источники прямо указывают на то, что удобрения, новые сельхозорудия, а тем более механизмы почти не использовались на полях Сергачского, Княгининского, Васильского, Курмышского уездов. Сберегая самое себя, сельская община сторонилась прогрессивных форм хозяйствования и новых орудий труда. Ибо их применение, среди прочего, имело бы последствием исчезновение объектов хозяйственной деятельности для значительной массы сельского населения.

Анализ архивных источников показал, что аграрные преобразования П. А. Столыпина коснулись почти всех татарских деревень Нижегородчины; часть наименее обеспеченных жителей стала хозяевами небольших наделов, при которых образовывались маленькие хутора. Нет возможности говорить о степени их эффективности, ибо время их существования оказалось недолгим: наделы (да и сами хутора) исчезли после общероссийских событий октября 1917 года.

---