3.1. Изменение характера деятельности тюркистов в постреволюционный период (1907-1909 гг.)

Последовавшая с июня 1907 года реакция российского правительства на революционную волну 1904-1907 годов дала о себе знать во многих областях общественной, политической, духовной жизни страны, в том числе и в сфере национальных движений. Достаточно широко и жестко режим повел наступление против оппозиционных политических организаций[1], их печатных изданий[2]  и руководящих кадров, встречая впрочем, не менее жесткое сопротивление. Именно в это время проявилось наличие двух крайностей в общественном сознании российского сообщества: чиновники резко политизировали Ислам и соответственно этим резким оценкам проводили свою повседневную деятельность. Тюркисты всячески старались доказать враждебность режима по отношению к ним.

В том числе и о депутатах от мусульман России говорилось в Обращении императора Николая II по поводу роспуска II Государственной Думы. «…не с желанием укрепить Россию и улучшить ея строй, приступили многие из присланных от населения лиц к работе, а с явным стремлением увеличить смуту и способствовать разложению Государства». Власть была убеждена в том, что «Созданная для укрепления Государства Российскаго, Государственная Дума должна быть русскою и по духу…»[3]. Тюркистов, естественно, не могла обнадежить такая позиция.

Закон  о выборах от 3 июня 1907 года нанес серьезный удар по легальным политическим возможностям тюркского населения России: число депутатов мусульман в Государственной Думе[4]  сократилось с 40 до 10[5]  и «это обстоятельство возбудило в прогрессивной части мусульманского населения недовольство против своих представителей в Государственной Думе, которые не проявили жизнеспособности и должной энергии в противодействии проведению в жизнь этого закона»[6].

Мусульманская группа в Думе (во главе — К.-М.Тевкелев, секретарь — С.Максудов)  основу своих действий видела в программе мусульманских фракций предшествующих Дум. По-прежнему на практике осуществлялась совместная деятельность членов мусульманской фракции и ЦК «Иттифак-аль-муслимин». Согласно духу III съезда мусульман России, ЦК партии «Иттифак»  постоянно поддерживал связь с мусульманами-думцами. На заседаниях ЦК[7]  все вопросы согласовывались[8].

Не сразу избранное бюро ЦК партии мусульман было сформировано: из-за финансовых трудностей выборы переносили с 10 октября на 5 ноября, затем на 9 ноября[9]. Руководство «Иттифака» справедливо считало одной из важнейших задач партийной работы — «содействовать всеми силами возникновению местных организаций»[10]. По-прежнему руководство партии не считало необходимым согласовывать действия своей мусульманской партии с официальным  руководством российских мусульман[11].

Наше особое внимание к казанским сюжетам идет от источникового материала, который показывает наибольшую активность именно казанской татарской элиты. Тем не менее, сложившаяся в начале XX века в Казанской губернии историческая ситуация (активная элита — пассивные в целом низы) не является типичной для жизни регионов России с тюркоязычным населением. Скорее, напротив, тон, заданный казанцами, не находил поддержки в силу ряда объективных причин у тюркской элиты иных районов империи. 

Государство начало активную борьбу с различными экстремистскими политическими партиями, в том числе и против радикальных лидеров «Иттифака». (В этом смысле весьма красноречива судьба одного из видных деятелей «Иттифака» Г.Исхакова[12].) Те, кто не прошел в Думу третьего созыва, сохраняли определенный политический настрой по возвращении в свои родные места[13].  

Традиционная точка зрения на нацию, выражаемая идеей «нация — это шариат и религия»[14]  продолжала преобладать в среде имамов-кадимистов, то есть консерваторов. Для них национальная идея не являлась приоритетной[15]. Иначе настроенные мусульманские священнослужители использовали этнические сюжеты[16].

В том же 1907 году кади Ашхабада Ходжи Мир Ибрагим издал фетву с рекомендацией объединить суннитов и шиитов. Неготовность масс к таким резким движениям в сторону панисламизма проявилась в столкновениях между правоверными разных течений, спровоцированных фетвой. То есть рекомендация кади вызвала прямо противоположный эффект среди рядовых мусульман.

На страницах журнала «Шура» («Совет»)[17]  Р.Фахретдинов опубликовал цикл статей о выдающихся правителях Джучиева Улуса (Золотой Орды)[18]. Его статьи усиливали чувство гордости читателей за деяния предков. Автор напрямую связывал историю Золотой Орды с положением российских мусульман в начале XX столетия[19].

Не только к исторической памяти обращались идеологи тюркизма. В 1907 году азербайджанцы Али Гусейнзаде и М.Э.Расул-Заде размышляли над программными установками нового движения, исходя из меняющейся жизненной ситуации[20]. Некоторые из джадидов-татар перебрались тогда в Бухару и влились в ряды формирующегося слоя младобухарцев. Однако сильное своими традиционными взглядами местное мусульманское духовенство считало, что учащиеся новометодных учебных заведений сначала будут читать газеты, затем потребуют свободы, а затем свергнут его величество с престола[21].

Таким образом, в 1907 году в общественном сознании мусульман России были явно выражены традиционные и новационные элементы — и государство продолжало тщательно отслеживать эти новации в сознании подданных империи.

По сути, за самими членами новой Госдумы, которая все больше играла роль легального центра для российских тюрок-мусульман, был установлен негласный надзор и определены нормы, согласно которым их можно было задерживать, обыскивать, арестовывать[22]. Тщательно выяснялись их биографии, политические наклонности и связи. (Между прочим, анализ архивных дел жандармских управлений, связанных с упомянутым сюжетом, показывает, что далеко не все «народные избранники» 1907 года отличались чувством патриотизма и высокими нравственными качествами[23].)

Меняющиеся жизненные реалии побуждали власти искать новые механизмы укрепления государства. Понимая необходимость совершенствования  межэтнических взаимодействий в рамках Российской империи, правительство создавало в конце XIX - начале XX вв. русские школы для татар, русские классы при медресе, сельские русско-татарские школы[24]. 

Продолжая эту линию образовательной политики, ДДДИИ МВД продумал проведение съезда по вопросам реформы русско-татарской школы[25]. Главной задачей намеченного мероприятия являлась «выработка нового типа школы и программ преподавания национального и государственного языков», а также «обсуждение вопроса об открытии татарских учительских семинарий и институтов для подготовки учителей русско-татарских школ»[26].

Таким образом, российские власти продолжали держать в поле зрения вопросы образования мусульман и предлагать им участвовать в обсуждении этих вопросов. Но тюркистов подобные действия властей не устраивали: они исходили из решений III съезда, а действия, подобные указанным инициативам, рассматривали как выражение политики подавления национального образования и русификаторства.

Большое внимание проблемам образования обращали существовавшие и вновь образовавшиеся общественные организации. Так, в 1907 году в Уфе начало работу Уфимское мусульманское дамское общество, занимавшееся учебными и воспитательными делами[27]. 22 сентября 1907 года было утверждено Мусульманское общество города Самара[28]. С 1908 года развернуло свою деятельность  Симбирское мусульманское общество[29].

Однако основные усилия по продолжению религиозного образования в мусульманской российской среде по-прежнему осуществлялись имамами[30].  Власти брали под контроль  деятельность отдельных имамов, но не всегда возбужденные против них дела могли быть доведены до конца в силу недостаточности улик или необоснованности обвинения[31].

Были и иные обстоятельства, тормозившие широкое и эффективное развитие национального движения среди российских тюрок. После особо бурных событий на Кавказе 1904-1906 годов в среде азербайджанской буржуазии преобладали ожидания порядка, стабильности и безопасности. Такие настроения охлаждали ее интерес к широкому финансированию дальнейшей общероссийской политической деятельности, особенно радикального характера.

Потери поволжских и уральских представителей татарской национальной буржуазии были значительно менее масштабны. Погромов и поджогов, уничтожения производственных предприятий там почти не было: в Казани, Самаре, Оренбурге и других местах дело по  большей части ограничилось забастовками[32].

Бюджет общероссийского национального тюркского движения, так и не оформившегося в легальную партию, начинал скудеть. Требовались новые соответственные моменту усилия в этом направлении. В таких, неблагоприятных для себя условиях, националисты попытались вновь провести в Нижнем Новгороде свой внеочередной немногочисленный по составу IV съезд[33]. Эта попытка соответствовала решению III Всероссийского съезда мусульман: «следующий IV съезд имеет быть в Нижнем Новгороде в 1907 году 10 августа»[34].

Была намечена программа предполагаемого съезда, связанная с разработкой позиции мусульман во время выборов в III Государственную Думу, об издании в Петербурге газеты на русском языке и др. Вновь были высказаны намерение обратиться к властям по поводу легализации деятельности «Союза мусульман» и желание обсудить дальнейшую деятельность партии[35] . Получить разрешение на проведение съезда не удалось. Власти проигнорировали просьбу муфтия М.Султанова, который хотел поставить на обсуждение лишь «Правила об инородческих училищах», уже утвержденные Министерством народного просвещения 31 марта 1906 года.

По-видимому, дело свелось к тому, что в самый разгар Нижегородской ярмарки 1907 года  (обычно таким временем был период с 25 июля по 5 августа,  когда в Нижний стекалась громадная масса народа) произошла очередная попытка сбора денег в пользу официально «действующих политиков от мусульман» — на избирательную кампанию в III Государственную Думу. В ходе ярмарки прошли также совещания, носившие рабочий характер,  с участием 60 человек. После закрытия ярмарки 19-21 августа 1907 года в Нижнем Новгороде состоялось совещание членов ЦК «Иттифака», обсуждавших тактику участия в предвыборной кампании. На совещании был решен и организационный вопрос: создание бюро ЦК партии в составе А.-М.Топчибашева, Р.Ибрагимова и Г.Апанаева, которое должно было действовать в Петербурге[36].

Тогда же вновь означилась разница в понимании целей и задач движения, что наметилась на первом съезде и впервые отчетливо проявилась  на III съезде «Иттифака» в 1906 году. Одни видели задачи в сотрудничестве с либералами[37]  (прежде всего кадетами), другие с более радикальными элементами. Но никаких документов на собраниях в 1907 году принято не было. Впоследствии ГЖУ безуспешно пытались найти эти документы, запрашивая друг друга, «нет ли постановлений и резолюций IV съезда, бывшего 10 августа 1907 года в Нижнем Новгороде»[38].

Автор полагает, что процесс внутреннего размежевания среди тюркского движения в России  был неизбежен. Ибо изначально в него были втянуты довольно разные социальные слои, различные этносы и представители весьма отличных друг от друга экономических зон России. Совокупность этих обстоятельств породила различную степень политического радикализма лидеров расслаивающегося движения и различную их собственную судьбу. В самой России не уехавшие за границу деятели тюркизма продолжали оставаться объектом преследований со стороны властей за незаконную деятельность»[39].

В течение 1908 года на имя Столыпина пришло два чрезвычайно значимых послания, проявлявших особенности конфессионального восприятия происходящего в России. Одно из них (от 19 января 1908 года) — письмо епископа Мамадышского, руководителя «Братства св. Гурия»[40]  в Казани, Андрея с симптоматичным названием «О мерах к охранению Казанского края от постепенного его завоевания татарами»[41] . Автор записки утверждал, что «об ослаблении пан-татарской (пан-исламистской) пропаганды говорить совершенно невозможно»[42]  и настаивал на противодействии ей со стороны властей[43].

Несколько позже, 20 августа 1908 года, на имя министра внутренних дел П.А.Столыпина поступило известное прошение 12 анонимных имамов (так называемое «изложение истины»[44]), направленное против джадидистов — молодых, революционно настроенных выпускников казанского медресе «Мухаммадие» и их единомышленников. После этого власти развернули активные меры по пресечению «вредной преподавательской деятельности мугаллимов» в пределах Казанской, Оренбургской, Саратовской, Симбирской и Уфимской губерний[45]. Через надежные агентурные источники МВД располагало данными о том, что именно джадиды на рубеже XIX-XX веков перешли от богословских и преподавательских сюжетов к политическим вопросам[46]. Правоохранительные органы, прежде всего ДДДИИ, стали более пристально наблюдать за деятельностью так называемых «новых мугаллимов», ожидая от них привнесения политических настроений в малограмотную мусульманскую массу[47].

После окончательного устранения султана Абдул-Хамида от власти в апреле 1909 года идеи панисламизма, лишенные серьезной внешней помощи, по существу, уходили в прошлое[48]; на смену им вышли поддержанные младотурками пантюркистские настроения[49].
В контексте этих рассуждений подчеркнем одну деталь: российские власти не сразу уловили этот качественно новый мотив в деятельности тюркских националистов. Еще некоторое время их будут именовать в делопроизводственной переписке  «панисламистами»[50].
А, между тем, с 1909 года в идейном арсенале идеологов движения именно идеи политического тюркизма прочно заняли господствующее положение. Помимо прочего, изложенное свидетельствовало о том, что генератор идей и настроений российских тюркских националистов тогда мог находиться и исправно функционировать за пределами Российской империи. Причем, многие из функций «генератора» взяли на себя бежавшие за рубеж представители именно российских тюрок.

Деятельность мусульманской фракции Государственной Думы все более подвергалась критике в мусульманской прессе: не пользуются правом запросов, не замечают творящегося на местах произвола (резня в Туркестане, беззаконное обезземеливание киргизов, покушение на земли в Терской, Кубанской областях и т.д.). Отмечалось, что мусульманское население России ждет от Думы упразднения военно-народных судов, введения земства, хотя бы по положению 1892 года, уничтожения остатков крепостного права[51]. Вместе с тем, находясь в режиме ожидания, российские рядовые мусульмане,  вели себя лояльно по отношению к власти[52].

Что касается части верхушки тюркоязычной части населения России, то в 1909 году правоохранительным органам станет известно, что среди  депутатов III Госдумы (тюрок), были те, кто нелегально, но активно стал пропагандировать идеи о сепаратном отделении от империи части ее территории.  «...русский мусульманин помимо борьбы за  свои чисто национальные интересы еще должен добиваться осуществления полной Конституции в России, всячески поддерживать либералов и революционеров. Так думают мусульманские сепаратисты, стремящиеся к созданию в Туркестане Туранской республики, как выразился член Думы Максудов на одном собрании»[53].

1908 год был годом затухания деятельности «Иттифака»[54]. Следующий,  1909 год, должен был стать рубежным в развитии тюркского национализма в России. По признанию лидеров тюркских националистов, «в 1907 и 1908 годах партийная работа Союза ослабла и на предстоящем съезде (летом 1909 года в Нижнем Новгороде — О.С.) главным образом должны обсуждаться меры, при посредстве коих можно будет оживить деятельность Союза»[55].

Эта тенденция была замечена и специальными правоохранительными органами, которые усилили внимание к проблеме тяготения населения к идеям, как говорилось в соответствующих документах, панисламизма. На запрос начальника Нижегородского жандармского управления от 24 августа 1909 года за № 7698 уездные исправники сообщали об отсутствии на вверенных им территориях «Магометанской Поволжской организации партии социалистов-революционеров». Имея реальные основания опасаться эсеровского террора, ГЖУ часто именовали «Иттифак» эсеровской организацией[56].  

В 1909 году в аналитической записке (от 8 декабря) начальник Уфимского ГЖУ отмечал, что в Уфе «панисламисты пользовались ранее популярностью, а теперь проявление панисламизма представляет собой редкие случаи»[57]. В том же духе высказался правитель канцелярии Симбирского губернатора: «Эти кадеты-татары, убедившись в неудаче своей попытки разжечь татар России, изменили свою тактику». Имеется в виду перенос тюркистами центра тяжести с революционной деятельности на сферу образования: «надо уничтожить влияние мулл — «этих чиновников Правительства», уничтожить старые мектебе, основать новые школы с новой программой, пригласить новых мугаллимов из Турции и Египта»[58].

Осознав, что партийная работа Союза ослабла, члены III Государственной Думы К.-М.Тевкелев и А.-М.Топчибашев 23 июня 1909 года посетили Оренбург[59]  с целью сбора денег на «нужды мусульманской фракции»[60]. Они выступили на собрании с сообщениями о деятельности Государственной Думы[61].

6 июля начальник Казанского ГЖУ полковник К.И.Калинин уведомил Нижегородское охранное отделение, что, по его агентурным данным, в период между 25 июля и 5 августа в Нижнем состоится съезд мусульман с участием депутатов Государственной Думы[62]. На этом основании начальник Нижегородского охранного отделения ротмистр В.А.Ерандаков вступил в активную переписку с Петербургом, Москвой, Казанью, Баку и др., понимая  важность задачи на него возложенной. «В виду того, что в Нижнем Новгороде мусульманского союза социалистов-революционеров не существует, — писал он начальнику Казанского ГЖУ К.И.Калинину, —  и местной агентуре о предполагаемом съезде членов этого союза ничего не известно, покорнейше прошу, не найдете ли возможность командировать секретного сотрудника близко стоящего к вышеназванному союзу для выяснения времени, места и участников съезда на предмет ликвидации такого»[63].

Из Казани в Нижний был командирован секретный агент[64], внедренный в состав казанских националистов (вышеупомянутый «Борис») «для выяснения времени, места и участников съезда»[65].

Ожидалось, что в съезде примут участие некоторые видные деятели «Иттифака», а также члены Госдумы (Г.Еникеев, К.-М.Тевкелев, М.Тукаев)[66]. МВД не исключало появления в России в 1909 году принявшего турецкое подданство Ю.Акчурина[67]  — и соответствующие  распоряжения на этот счет имелись на местах[68].  Нижегородские татары никакого отношения к планируемому мероприятию не должны были иметь[69].

О готовящемся съезде мусульман были уведомлены руководство Нижегородского ГЖУ и сам нижегородский губернатор, который, по его же признанию, «придавал ему крайне серьезное значение»[70], квалифицируя его как «мусульманский съезд партии социалистов-революционеров»[71].

21 августа 1909 года, вечером, начиная с 21 часа, в одном из номеров ярмарочной  гостиницы «Московское подворье»[72]  начали собираться татарские и азербайджанские купцы и мещане из разных городов России — Казани, Уфы, Оренбурга, Троицка, Верного, Тюмени, Тобольска, Томска, Баку, Шемахи и др. — всего более 20 человек[73]. Собранием руководили члены российской Госдумы К.-М.Тевкелев и М.Тукаев. Получив устное согласие губернатора на обыск, ротмистр В.А.Ерандаков произвел задержание 26-и участников того заседания (по определению полиции, «неразрешенной сходки»), а также обыск, результаты которого, однако, ничего не дали. Все действующие лица были отпущены. Уехал в Казань и ставший ненужным в Нижнем Новгороде «Борис»[74].

По мнению директора ДДДИИ А.Харузина[75], «имевшие место совещания не могли быть доведены до конца в виду появления на собрании полицейских чинов, переписавших  участников и арестовавших некоторые документы»[76].

По-видимому, основной задачей той встречи было не проведение полномочного и рабочего «съезда» как такового, а сбор денег среди состоятельных лиц, прибывших на Нижегородскую ярмарку, подобно тому, как они собирались в Поволжско-Уральском регионе с июня по июль 1909 года, на что косвенно указывает состав присутствовавших в номере гостиницы — состоятельные купцы[77]. Так же косвенно на это указывает и то обстоятельство, что ночное мероприятие купцов, съехавшихся на Нижегородскую ярмарку, состоялось не, как предполагалось полицией, в разгар торжищ (25 июля-5 августа), а спустя более чем полмесяца, то есть когда коммерсанты, закончив продажи, подсчитывали доходы и прикидывали возможности. К тому же, руководители собрания, депутаты Госдумы говорили тогда о «необходимости утверждения в городе Оренбурге финансовой комиссии, которая могла бы финансировать бюро (Мусульманской фракции в Думе — О.С.) и иметь сношения на местах (то есть создать, наконец, рабочие структуры партии на периферии – О.С.)[78].

Вслед за тем разразился скандал. В начале сентября «Прокурором Нижегородского Окружного Суда дело прекращено в порядке 1035 статьи Установления Уголовного Судопроизводства»[79]. В конце августа департамент полиции МВД указал ротмистру Ерандакову на неправомочность его действий[80]. Более того, его меры были квалифицированы департаментом полиции как «необдуманные» и ему было «поставлено на вид» лично министром внутренних дел[81].

Начальник Нижегородского охранного отделения был вынужден писать пространные и подробные объяснения в адрес директора ДП МВД, нижегородского губернатора, прокурора Нижегородского окружного суда, начальника Московского районного охранного отделения[82]. Нижегородский губернатор также давал письменные объяснения в МВД[83]. Инцидент на Нижегородской ярмарке вновь рассматривал лично министр внутренних дел в декабре 1909 года[84]. В конечном итоге обыск в гостиничном номере в ночь с 21 на 22 августа 1909 года стоил должности ротмистру В.А.Ерандакову. В начале  1910 года его сменил подполковник Караулов.

Рассмотренный материал содержит в себе не только фактологическую часть. Ход изложенных событий указывает на ряд важных обстоятельств. Нижегородское ОО во главе с ротмистром В.А.Ерандаковым допустило неправомочные действия в отношении нескольких российских граждан. На что очень быстро отреагировали вышестоящие правоохранительные структуры — прокуратура, департамент полиции, лично министр внутренних дел, а не только периферийная газета, поместившая заметку «Обыск мусульман на Нижегородской ярмарке»[85]. В.А.Ерандаков был наказан государством.

Цепь событий, помимо прочего, показала: российские правоохранительные органы разного уровня действовали, по преимуществу, в рамках правового поля страны. Причем, в условиях явного наступления режима на своих противников в «период реакции». Как показала современная и дальнейшая практика, эти методы противоборства режима  со своими противниками давали последним известное преимущество.

В качестве других методов борьбы с националистическим движением тюрок власти формировали в 1909 году новые охранные отделения на местах (или как филиалы — розыскные отделы или пункты) — в Перми, Самаре, Ашхабаде, Верном, Ташкенте и других  областях с компактным проживанием мусульманского населения[86].

Сами же мусульмане, в свою очередь, продолжали использовать и вполне легальные возможности, представляемые  Думой. Реагируя на критику в свой адрес, имевшую место в предшествующий период, депутаты мусульманской фракции Государственной Думы пытались активизировать свою деятельность[87].

Оценивая национальную ситуацию через материалы правоохранительных органов, российская правящая элита полагала, что тюркское политическое движение стремится к автономии регионов с мусульманским населением в форме конфессиональной обособленности. Особое совещание 1910 года при МВД под председательством П.А.Столыпина[88]  с тревогой признало, что существует «намеченная мусульманскими руководителями строго последовательная программа религиозного и культурного объединения всего мусульманского населения России на автономных началах под главою высшего духовного лица, совершенно независимого от правительства в управлении делами веры и школы»[89].

Российское руководство обратило внимание на тенденцию объединения пробудившегося национального и традиционного религиозного начал, проявившуюся в Поволжье и носящую в себе антиправительственный заряд. В связи с этим был поставлен вопрос «по выработке мер для противодействия татарско-мусульманскому влиянию в Приволжском крае»[90].

Анализ материалов о деятельности Особого совещания при МВД 1910 года показывает, что среди других мер наиболее важным актом, по мнению властей, являлось решение вопроса о преобразовании ОМДС[91]. Растущий и крепнущий татаризм (национальный фактор) и то, что татаристы пытались использовать ОМДС (религиозную структуру) вызывали противодействие российской верхушки. Как показала «кампания петиций» и политические усилия тюркистов, татары, прежде всего казанские, выступили лидерами тюркистского движения, выдвинули политические лозунги, направленные на объединение вокруг татар иных мусульман России с целью развала империи. Кроме того, стало очевидным, что ОМДС не учитывало интересов местных мусульманских общин, в которых наряду с религиозными вопросами быта возрастали и осознавались растущие этнические проблемы.

Так, еще в конце XIX века (в 1888 году) киргизы (уральские, тургайские и оренбургские) просили «о назначении для них особого муфтия и духовного собрания»[92]. Не получив разрешения на свой муфтият, киргизы Уральской области в 1891 году, киргизы Тургайской области в 1899-м и киргизы Петропавловского уезда Акмолинской области в 1903 году ходатайствовали о причислении их к ОМДС.
Тем самым они стремились иметь свое духовное собрание, хотя бы на уровне ОМДС, так как это было для выражения их религиозных нужд более оптимальным вариантом, нежели отсутствие муфтията вовсе. Думается, что власти были правы, усмотрев в подаче в массовом порядке этих прошений «усиливающееся татарское влияние среди киргизов».

По-видимому, российские власти, желая большего сближения  киргизов и русских, довольно резко перевели их в конце XIX века на условия гражданского управления, не учитывая в должной степени религиозный фактор.  В этой ситуации в условиях активизации деятельности татарских националистов и исламистов, лучшим выбором для киргизов, с точки зрения конфессиональной, явилось движение в сторону ОМДС. Усиление напряженности в Степном генерал-губернаторстве заставило генерала Н.Н. Сухотина, в 1901–1906 годах  выполнявшего обязанности степного генерал-губернатора, встать на крайнюю позицию. Он выразил ее в сообщении к министру внутренних дел В.К. Плеве, предложив не только игнорировать ходатайство киргизов Акмолинской области, но и возвратиться к рассмотрению вопроса «об изъятии всего татарского населения Степного края из ведения ОМДС»[93]. Поскольку любые вопросы общегосударственного значения решались бюрократическим аппаратом империи довольно долго (исключение составляли лишь периоды резкого реформирования), то и обсуждение вопроса о децентрализации ОМДС затянулось — и так и не было переведено из плоскости теоретической в плоскость практическую.

В существовавших условиях русские власти проявляли озабоченность по поводу вполне заметного стремления части российских мусульман завязать на почве панисламизма и пантюркизма  не только коммерческие, религиозно-конфессиональные, но и политические связи с единоверцами из зарубежных стран. Руководство Российской империи настораживали и пантуранистские планы создания единого «Туранского государства», раскинувшего границы от Балкан до Китая[94]. Равно как беспокоило то обстоятельство, что среди активных пропагандистов таких настроений, идущих из-за рубежа, находились российские подданные. Этот  процесс вполне адекватно фиксировали и квалифицировали российские правоохранительные органы.

В блоке проработанных нами источников, относящихся к периоду 1907-1910 годов, не содержится упоминаний о том, что из Турции в Россию направлялись бы денежные средства на развитие тюркистского и пантюркистского движения. Высылались инструкторы, инструкции, периодические издания, книги и т.д. Финансовые ресурсы сторонники Акчурина, Ибрагимова и др. в Поволжье должны были изыскивать сами.

Как оказалось, в Поволжско-Уральском регионе были отысканы состоятельные меценаты, способные достаточно щедро снабжать деньгами пантюркистское движение, руководимое извне. Начальник Казанского губернского жандармского управления полковник К.И.Калинин отмечал 8 января 1909 года среди них: «Бедретдина Апанаева, Садыка Гальнеева, Сулеймана Аитова (кассира Союза панисламистов) и некоего Азимова»[95]. Начальник Уфимского губернского жандармского управления 16 февраля 1909 года сообщал в столицу «о состоятельных купцах, финансирующих «панисламистскую деятельность» — Нургалее Алмаеве, Сабирзьяне Шамгулове, Хайрулле Губейдуллине и Абдул-Латыфе Хакимове»[96].

Нижегородская ярмарка также продолжала рассматриваться лидерами «Иттифака» и другими партийными руководителями как надежный поставщик денежных средств на нужды тюркского национального движения.

На протяжении всего рассматриваемого в данном параграфе периода действовала в составе III Государственной Думы (с 1 ноября 1907 по 9 июня 1912 года) мусульманская фракция, которая оказалась  в числе участников дискуссии о свободе совести[97]. Как уже ранее отмечалось, этим вопросом с подачи депутатов Думы основательно занялся ДДДИИ, который составил обширную «Справку о свободе совести»[98]. В контексте темы этой работы  документ заслуживает внимания, так как показывает, какими ценностными ориентирами руководствовались тогда чиновники российской администрации, занимаясь деликатным вопросом жизни этносов и конфессий империи.

В указанной «Справке» приведены пространные рассуждения о том, что есть свобода совести. (Причем, опирающиеся на многочисленные ссылки на европейское законодательство — прежде всего — прусское и австрийское.) При подготовке документа чиновники тщательно пересмотрели всю имевшуюся в Российской империи правовую базу по интересующему вопросу. В частности, предлагалось отменить статью 725, пункт  6 «О совращении православных» (Св. законов. Т. II. Общ. учр. губ., изд. 1892 года) и др.[99]. Эта статья непосредственным образом касалась мусульман России. Особое внимание было уделено вопросу перехода российских подданных из конфессии в конфессию[100], гражданской метрикации, бракам, внеконфессиональным погребениям, гражданской присяге[101].

Ещё в Думу первого созыва поступил от депутатов проект под названием «Основные положения законопроекта о свободе совести». В Думе второго созыва в специальной думской комиссии в мае 1907 года рассматривались внесенные МВД законопроекты «О свободе совести». 4 мая в здание Таврического дворца был приглашен председатель Совета министров П.А.Столыпин[102], а от ДДДИИ — действительный статский советник Всеволод Васильевич Владимиров[103]. Трое мусульман (С.Максудов, С.-Б.Каратаев и М.-Ш.Тукаев) входили в состав комиссии. Однако тогда работа комиссии была прервана в связи с прекращением деятельности Думы второго созыва.

Некоторое время вопрос о свободе совести продолжали изучать чиновники ДДДИИ во главе с В.В.Владимировым. В связи с этим были взяты под контроль все публикации соответствующего характера, анализировался ход дискуссий в прессе. Осведомительское бюро при Главном управлении по делам печати периодически предоставляло в департамент вырезки из газет на тему о свободе совести[104].  Особую активность проявили газеты «Русь», «Колокол», «Биржевые ведомости», «Старая Москва», «Раннее утро», «Речь» и др., постоянно освещавшие вопросы перехода из конфессии в конфессию, деятельности разного рода религиозных обществ и т.д.

В III Государственной Думе вопросами свободы совести активно занялась так называемая «вероисповедальная комиссия». Спектр мнений членов комиссии был чрезвычайно широк. Например, по вопросу о деятельности религиозных обществ: от точки зрения, что они должны быть совершенно свободны от опеки государства до идеи, что все религии, кроме православной, должны быть поставлены вне закона[105]. Эта ситуация плюрализма была порождена, по-видимому, прежде всего, указом 17 апреля 1905 года. Многими православными церковниками он был воспринят как акт, направленный на ограничение православия и усиление иноверия и инославия. Все те силы, которые объединялись вокруг РПЦ с воинствующими целями[106], взывали к властям с просьбой защитить их от угрозы со стороны иных конфессий[107].

К тому же, 1908 году, относится попытка некоторых периодических изданий показать, что мусульмане все чаще переходят в христианство, причем, осуществляя эту попытку, газеты и журналы не останавливались даже перед искажением информации. В заметке за подписью «Православный» в казанской прессе[108]  прозвучало сообщение об «отречении от магометанства 60 тысяч жителей Трапезундской губернии», перешедших якобы в христианство и обратившихся к вселенскому патриарху с просьбой ходатайствовать перед турецким правительством о разрешении перехода. Аналогичную информацию предоставили своим читателям газета «Витебские губернские новости», сообщившая, что «в Египте осуществлен переход в православные магометан в значительном количестве»[109].

Опасаясь нежелательных для российского сообщества, погрузившегося в дискуссии религиозно-политического характера, последствий, ДДДИИ вынужден был проверять подобного рода информацию, просочившуюся в прессу. В том и в другом случаях информация оказалась полностью несоответствующей действительности. Российское дипломатическое агентство и Генеральное консульство России в Египте 14 марта 1909 года дало следующий ответ на запрос петербургских чиновников: «сведения о сем совершенно не верны. Копты считают себя почти православными. Что же касается мусульман, то не только массовые, но даже единичные случаи отпадения от ислама довольно редки. Чаще встречается переход в мусульманство при замужестве»[110]. Консул из Трапезунда доносил 5 мая 1909 года, что «ничего подобного не было. Поводом могли послужить 15 тысяч спатиотов из албанских племен, тайно православных, заявивших о своем намерении открыто примкнуть к христианству»[111].

Общественное мнение, выражавшееся, в частности, через прессу, находилось под пристальным вниманием чиновников и политических деятелей. Заведующий отделением при Государственной Думе А.Гельферг, обращаясь к председателю Совета министров и членам Думы 22 мая 1909 года, изложил точку зрения правительства на проблему свободы совести в России. Он заявил об огромном интересе к этому вопросу среди разных слоев населения[112]  и провел мысль о том, что идеи религиозной политики, высказанные в ряде царских манифестов, еще далеки от реализации, требуется внесение в них дополнений и изменений законодательного порядка. Обратил внимание на то, что «прямолинейная теоретичность ведет иногда к самым неожиданным последствиям». Сама думская комиссия ощутила, занимаясь вопросами свободы совести, имеющиеся в обществе серьезные противоречия, неучтенные законом[113]. Вместе с тем, комиссия признала, что «у нас невозможно признание принципа в невероисповедности — «Confessionslosigkeit»[114] . Думская комиссия предложила «делать уступки народному духу и народным традициям»: «народный дух не должен быть принесен в жертву сухой теории»[115]. В защиту права мусульман на свободу совести выступили К.-М.Тевкелев, И.Муфтий-Заде (22 мая), Х.-бек Хасмамедов и И.Гайдаров (26 мая).

В ходе своей работы комиссии пришлось подойти к изучаемому вопросу и с точки зрения практической: понять, как действуют в России религиозные общества, осмыслить вопросы отношения к ним государства, учесть, что в России исторически долгое время наличествовали преимущества, которыми обладала по закону православная церковь. Многое обдумывалось впервые[116].

Предлагая конкретные перемены в жизни конфессий, которые должны были найти отражение в законодательстве, члены комиссии основывались на том положении Царского Манифеста, что Дума «должна быть русской по духу...»[117]. Комиссия предложила отменить кару за вероотступничество (уже 14 декабря 1906 года была уничтожена статья 185, карающая за отпадение от христианства в нехристианство), считая, что «сама церковь должна отлучать от себя лиц, отрекшихся от Христа»[118] . Интеллектуальная элита российского сообщества серьезно занялась обсуждением вопросов жизни конфессий и этносов империи. Что касается массы татарского населения, то надо отметить, что она  оставалась на протяжении всего дореволюционного периода аполитичной[119] .