1.3. Предпосылки российского политического тюркизма (XIX век)

Имперский виток в истории российской цивилизации, начавшийся, в нашем видении,  с XVII столетия[1], вышел на кульминацию в следующем — XVIII-м, а в XIX веке продемонстрировал «размывание» традиционности, «размягчение» ядра ценностных ориентаций, все большее вхождение в сознание представителей разных этносов западных ценностных установок. Интенсивность их восприятия зависела от особенностей развития этносов. Не будучи единой, целостной этнической группой, тюрки России, в большинстве своем мусульмане, имели разную внутреннюю готовность к тому, чтобы усвоить и преломить на практике иные базовые императивы. 

Переход к новым технологиям сельскохозяйственного производства происходил крайне медленно. В меняющихся хозяйственных условиях было неизбежно движение по пути индустриального развития, что болезненно сказывалось на жизни всех российских этносов, в том числе тюрок.

Тюркское сообщество России пополнялось в силу осуществления властями продолжающегося экстенсива. В начале столетия в состав империи  вошли Гянджинское ханство (1804), Ширванское, Шекинское и Карабахское (1805), Бакинское и Кубинское ханства (1806), что означало вхождение в российское сообщество азербайджанцев и др. тюрок, закрепленное договором России с Ираном 1813 года. В 1846 году большая часть казахских земель становится подконтрольной России. В 1859 году имам Шамиль сдался в плен русским войскам, что означало конец Большой Кавказской войны и вхождение в Россию тюркской части населения этого региона. В 1868 году Бухара признает вассальную зависимость от России. В 1873 году каракалпаки вошли в состав России, Хивинское ханство признало протекторат. В 1881 году произошло взятие русскими войсками туркменских крепостей Геок Тепе и Ашхабад[2].

Мусульманская идентичность большинства тюрок России была основой их единения в рамках иноконфессионального государства на двух уровнях:  во-первых, прежде всего, на базе отдельных приходов (махалля); во-вторых, на основе Оренбургского магометанского духовного собрания (ОМДС), созданного имперскими властями в конце XVIII столетия.

На наш взгляд, было бы небезынтересно рассмотреть не только процесс создания единой структуры, охватившей своим контролем большую часть территорий России с компактным расселением мусульман, но и обратить внимание на трудности, с которыми сталкивался этот процесс, проанализировать причины возникновения осложнений в деле создания общероссийской исламской структуры. Не развертывая фактический материал широко во времени и пространстве, возьмем, в качестве примера, лишь один исторический эпизод начала XIX века. 

Ярким  проявлением ряда трудностей на пути укрепления организационного объединения мусульман была ситуация, сложившаяся в Поволжье в 1804 году, в самом начале XIX столетия, когда история ОМДС насчитывала немногим более 15 лет. Основанием для анализа этой ситуации могут служить архивные материалы фонда канцелярии нижегородского губернатора (фонд 2), обнаруженные нами в Центральном архиве Нижегородской области (ЦАНО) и не введенные до сего времени в научный оборот архивистами и историками[3].

Прежде всего, интерес, по нашему мнению, составляет «Дело по предписанию господина Министра внутренних дел о доставлении сведений в рассуждении желания татар учредить в Казанской губернии особого духовного правления»[4]. События, нашедшие отражение в указанной единице хранения, датированы 23 мая - 8 октября 1804 года.

Совокупность материалов  включает в себя документы российского делопроизводства, а именно: предписания губернаторам, вышедшие из структур МВД, запросы министерства на «места», документы, отражающие настроения части мусульманского населения страны, прежде всего, сведения о результатах проведения волостных сходов, подтвержденные волостными правлениями (так называемые приговоры), отклики на переписку муфтия с государственными чиновниками. На основании  названных материалов можно реконструировать следующую историческую ситуацию[5], сложившуюся перед  возможным созданием нового духовного управления в России с центром в Казани.

Мусульмане пяти губерний: Симбирской, Казанской, Пензенской, Нижегородской и Саратовской (во всех этих пяти губерниях компактно проживали приверженцы исламского вероисповедания) — в конце 1803 года высказали желание иметь в Казани новое духовное управление мусульман России, которое объединило бы под своей религиозной юрисдикцией правоверных указанных пяти губерний. Посредничество между татарами-мусульманами пяти губерний и чиновниками МВД осуществлял Мязит Абдулхаиров Маметев, по социальному статусу служилый татарин Царевококшайского уезда, князь[6].

Во всех обращениях во власть мусульмане называли имя человека, которого они хотели бы видеть во главе духовного управления мусульман России. Это был соборный мулла и мударрис (учитель) Хабибулла Хусейнов, уроженец селения служилых татар под названием Ура, проживавший либо в Царевококшайском уезде Оренбургской губернии, либо в Казанском уезде Казанской губернии. Его характеризовали как человека, который «в знании магометанского закона от всех прочих отличается», «знает двенадцать наук, кои может толковать на арапском, персидском и турецком языках», способен «для разбирательства во всех касающихся магометанского закона делах»[7].

Анализируемые документы дают фактические сведения о том, что Хабибулла Хусейнов для проработки вопроса о создании нового духовного управления по разрешению муфтия ездил в 1804 году в Петербург и Кронштадт, но не отражают сути происшедшего там переговорного процесса[8]. 

Кроме того, документы дают основания рассуждать о тех усилиях, которые были предприняты Х.Хусейновым, для утверждения своего авторитета в селениях губерний (в основном, мишарских). Он объездил многие деревни лично, и их жители искренне верили в то, что он принадлежит к особым людям, обладающим сверхспособностями и может быть причислен поэтому к святым чудотворцам[9]. В некоторых селениях бывали сторонники Хабибуллы, которые также привлекали на его сторону людей. Во время поездок Х.Хусейнов называл себя халифом, то есть повелителем правоверных: «он разъезжал по разным местам и провозглашал о себе, что он калиф»[10].

Согласно Ш.Марджани, известному татарскому мыслителю XIX столетия, Хабибулла бин Хусаин аль-Уруви учился в Бухаре и Кабуле. Получил в Кабуле титул шейха из рук шейха Фаизхана бине Хозырхана. Являлся ишаном, имевшим много мюридов и шакирдов[11]. Тем самым амбициозное заявление о себе как халифе, с точки зрения самого Хабибуллы Уравийского, имеет некоторое обоснование.

В сложившуюся ситуацию включился муфтий, глава ОМДС[12], направивший письмо с разъяснением обстоятельств князю Петру Васильевичу Лопухину, действительному тайному советнику юстиции и кавалеру.  В письме давались объяснения по поводу некоей оппозиции ОМДС, возникшей в среде мусульман пяти губерний. Муфтий М.Хусейнов  утверждал, что признание  Х.Хусейнова халифом невозможно, так как это «название принадлежит одному только из магометан самодержцу (имеется в виду турецкий султан — авт.)»[13]. Подчеркивая, что многие подданные Российской империи, придерживающиеся исламского вероисповедания, малообразованны («черный магометанский народ»), муфтий отмечал, что это может служить основой для признания Х.Хусейнова руководителем мусульман Поволжья («в губерниях первоначальником»)[14].

Справедливость выдвинутой мусульманами просьбы о необходимости иметь советников в лице ахунов на местах частично подтверждали   земские исправники, которые были самыми близкими к народу из государственных людей.

Анализ документов позволяет сделать следующие обобщения.

1. Система по управлению мусульманами, созданная российскими властями в конце XVIII века, не была принята сразу и безоговорочно. Власти учли при создании ОМДС особенности жизни исламского сообщества — и поэтому мусульмане в начале XIX века уловили только один изъян в процессе формирования структуры управления мусульманами — удаленность центра в Уфе от поволжских мусульманских селений, что создавало неудобства во взаимодействиях периферии и духовного руководства. Отдаленность пространства, трудность его преодоления для подтверждения статуса указного имама и мугаллима (так называемые испытания) создавали ситуацию, в которой часть имамов, признаваемая на местах, не могла получить статус «указных», то есть юридически признанных священнослужителей.

2. Свой центр мусульмане хотели бы видеть в европейской части страны, ближе к селениям, а не в Уфе. Выбор Уфы определялся властями, прежде всего, исходя из событий пугачевского бунта и поведения башкир в ходе этого восстания. Место размещения центра диктовалось политической выгодой для властей — иметь этот центр на отдалении от русских городов центральной части России.

3. Государство готово было рассматривать прошения мусульман, но не пошло в данном случае им навстречу, не желая создавать противовес недавно созданной структуре ОМДС. Действия чиновников: немедленный сбор сведений, анализ информации, выявление настроений рядовых мусульман подтверждали эту готовность.

4. Ишанизм, представителем которого являлся Хабибулла Хусейнов, не внушал доверия центральной власти, видевшей в суфийском движении возможность политического противостояния центру через религиозную оппозицию ОМДС[15].

5. Идея халифатизма в рамках России, предлагаемая Х.Хусейновым, могла привести к созданию политической конфронтации верховной власти России и мусульманских общин на ее территории; она противостояла сложившейся традиции исламского сообщества и практике отношений России и Османской империи. Вспомним, что в 1517 году шериф Мекки  подтвердил право султана на титул «служителя обоих священных городов»[16]  как выражение османского духовного и светского верховенства в мусульманском мире[17]. А в 1774 году по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору с Турцией Россией признавалось право турецких султанов на халифат, т.е. верховную духовную власть над всеми мусульманами-суннитами, в том числе и подданными России[18].

6. Хотя власти не допустили к руководству Хабибуллу-ишана и не разрешили создания Казанского духовного управления мусульман, идея реорганизовать структуру с усиленным промежуточным звеном в лице ахунов продолжала быть актуальной в среде мусульман Поволжья. Известно, что решением «сверху» должности ахунов округов не создавались, но в реальности существовали знатоки шариата, которых приглашали в соседние деревни для разбирательства конфликтов[19]. По мере повышения уровня образованности в области богословия таких людей становилось все больше и больше – и они фиксировались ОМДС как связующее звено между центром и махалля на местах.

7. Глубинной основой трудностей, возникавших в процессе создания единой духовной структуры мусульман России, следует, по-видимому, считать этноконфессиональную неоднородность состава населения империи  (мишари-мусульмане Поволжья испытывали тяготение к суфизму и готовы были принять ишана в качестве лидера; казанские мусульмане представляли для себя логичным вариантом наличие в Казани особого духовного управления; русские православные власти видели наиболее удобным месторасположением центра мусульманской структуры Уфу и т.п.).

Казанцы пытались усилить роль Казани как общего центра всех татар России, противопоставляя  себя Уфе. С начала века осуществлялись  попытки контроля за происходившим на местах.

Так, назначение «своих» имамов в ярмарочную мечеть Нижнего Новгорода было прервано Уфой. Начиная с 1855 года, «посторонних», то есть вызванных из других губерний мулл, на ярмарку командировать не разрешалось. Это вызвало неодобрительную реакцию части священнослужителей из Казани, которые неоднократно предлагали вернуться к старой системе командирования имамов в Нижегородскую Ярмарочную мечеть, прежде всего из Казани. Например, когда в силу ряда обстоятельств место муллы Ярмарочной мечети оказалось свободным, группа казанцев энергично настаивала на возвращении к ситуации до 1855 года.

С их подачи Оренбургское собрание обратилось в МВД с этим вопросом, но получило отказ[20]. По-видимому, авторитетные лидеры казанского духовенства, набиравшие вес общероссийского уровня, не желали выпускать из зоны своего контроля не только нижегородскую исламскую общину, но и группу весьма состоятельных мусульман-иностранцев с их средствами и зарубежными связями. С другой стороны, официальный Петербург не торопился с признанием за Казанью духовного лидерства над мусульманами европейской части страны, даже в регионе Поволжья. Оренбург и Уфа продолжали оставаться официальными центрами, руководящими текущими делами общин.

Кроме проблем, связанных с созданием новой структуры и необходимости быть подконтрольными ОМДС, были и иные трудности. В частности, дискутировался вопрос о предназначении закята. Муфтии ОМДС стремились к тому, чтобы единство мусульман укреплялось[21], благотворительность возрастала[22].

Решение общих хозяйственных задач, межэтническое общение в районах совместного проживания (это касается, в первую очередь, Поволжско-Уральского региона) влияло на сознание людей. В итоге наряду с этническими ментальностями (русской, татарской, чувашской, мордовской и др.) формируется некая российская. В состав ментальных характеристик, как известно, входит ощущение времени и пространства. К тюркам постепенно приходит понимание и ощущение времени — через русский календарь (отрицание в быту мусульманского лунного и тюркского народного), а также понимание и ощущение пространства — через принятие русских мер веса, площади, длины. Масса документов, связанных с межеванием земель, которое проводили русские чиновники с использованием чети, говорит о том, что повседневная практика заставляла татар также прибегать к этой единице измерения площади. 

В XIX столетии проявилась тенденция публикации собственных татарских литературных источников. Примером может служить изданное в 1819 году преподавателем тюркского языка в Казанском университете Ибрагимом Хальфиным, а затем переизданное в 1882 году Джиганшиным произведение «Дафтар-и Чингиз-наме». Об этом с гордостью писал в своей работе «Казанские тюрки» Г.Баттал[23].

Проблемы мусульман, живших в первой половине и середине XIX века на Кавказе, были совершенно иными. В совместной борьбе за свободу против России принимали участие все жители этого региона, в том числе и тюрки. Это было политическое движение народов за сохранение независимости — поэтому для тюрок Кавказа тот период являлся определенной школой политической борьбы. Но это не был политический тюркизм в чистом виде, так как на первый план выходило региональное объединение народов. 

Интеллектуальный российский тюркизм XIX-начала XX вв.  представляли лишь отдельные ученые того времени, сумевшие создать интересные научные работы. Среди них можно назвать, в первую очередь, Чокана Валиханова[24], вспомнить, что Хусаин Фаизханов оказал большую помощь В.В.Вельяминову-Зернову в написании труда о Касимовском ханстве и др.[25].

В середине XIX века казанские татары неожиданно «лишились своих булгарских корней». Как это ни парадоксально,  косвенным образом повлиял на ситуацию востоковед Хусаин Фаизханов, обнаруживший в языке булгарских надгробных камней чувашские слова[26]. Это было использовано Н.И. Ильминским в целях ускорения христианизации народов Поволжья: он   с 1865 года стал утверждать, что потомками булгар являются не татары, а чуваши. Тем самым достигалась задача отделения нерусских народов Поволжья от татар-мусульман. Впоследствии точку зрения Н.И. Ильминского  поддержал Н.И. Ашмарин[27].

Стиль жизни российского сообщества до конца XIX века был таковым, что для большинства подданных империи тюркского происхождения не требовалось знания русского или какого-либо иностранного языка. Уровень образованности в этой среде определялся знанием родного татарского, азербайджанского и т.д. языка,  а также религиозной грамотностью.

В конце XIX века из тюркской среды выходят исследователи вопроса этногенеза татар. Обращение к национальной тематике в творчестве казанских татар прослеживается с фигуры К.Насыри.
Он занимался вопросами народного творчества, литературного языка и этнографии. Ш.Марджани впервые заговорил о происхождении татар[28]. Оба доказывали, что предками татар являлись местные тюркские племена, то есть были сторонниками булгаро-татарской концепции. К тому времени, когда творили Насыри и Марджани, Р.Мухаметшин относит начало формирования идеологии национально-освободительного движения, складывания татарской нации[29].

Взаимодействие людей разных конфессий через религиозную и светскую элиту усилилось в российском обществе с конца XIX века.