Духовные авторитеты Северного Кавказа

Н. А. Нефляшева,
старший научный сотрудник Центра цивилизационных и региональных исследований РАН,
кандидат исторических наук

 

На современном Северном Кавказе до предела мифологизировано пространство традиционной социальности, где достойная репутация составляет конкуренцию материальной состоятельности, следование ритуалу воспринимается как средство преодоления хаоса и сохранения стабильного миропорядка, а мужское и женское существуют не в борьбе, но в единстве противоположностей. Предполагается, что органичной составляющей такого пространства является устойчивый набор идеологем, опосредованный религиозными представлениями, а власть духовного авторитета, влияя на логику индивидуального и общественного поведения, выполняет в нем функции идеологических скреп.

Традиционные для Северного Кавказа монотеистические религии – христианство (зона традиционного распространения – Ставропольский край, Ростовская область, Краснодарский край) и ислам (семь северокавказских республик) – персонифицируются здесь в действующих лицах разной личной истории и политических предпочтений. При этом ислам на Северном Кавказе с востока на запад распадается на очень разные региональные традиции. Если в Дагестане, Чечне и Ингушетии ислам является мировоззрением, определяющим образ жизни и поведенческие стереотипы, то на территории Центрального Кавказа исламский вектор взаимодействует с православно-христианским (осетины, моздокские кабардинцы), а на Западном Кавказе (адыги, карачаевцы, балкарцы, ногайцы) – с этническими морально-нравственными кодексами.

Возрождение ислама на Северном Кавказе активизировало суфийскую (тарикатистскую) традицию, представленную накшбандийским, кадирийским, шазилийским братствами, собственно, никогда и не прерывавшуюся с первой половины XIX в. среди народов Дагестана, чеченцев и ингушей. Членами этих братств во все времена были известные политики – к братству кадирийя принадлежали Джохар Дудаев и Ахмад Кадыров, последователем накшбанди был Доку Завгаев.

Суфизм – мистическое направление в исламе – предполагает особый, индивидуальный Путь познания Бога и Божественной истины, в значительной степени основанный на медитативных практиках и трансовых техниках, которые суфий-неофит (мюрид) обязательно осваивает вместе со своим опытным и искушенным учителем (устазом, шейхом). Между учителем и учеником на всю жизнь складывается «связь сердец», нерушимая духовная связь, скрепляющая суфийские братства (тарики) как жестко организованные иерархичные структуры.

В 1990-е гг. различные братства Восточного Кавказа охватили своим влиянием 800 тыс. мюридов. Утонченная суфийская духовность оказалась притягательной и для новых этнически русских мусульман, создавших свой «Союз новообращенных мусульман».

В Дагестане в настоящее время конкурируют несколько влиятельных шейхов, каждый из которых имеет колоссальный авторитет в регионе своего влияния и обладает завораживающей харизмой, – это Саид-Афанди Чиркеевский (р. 1934), Арсланали-Афанди Гамзатов (1956), Магомет-Мухтар Бабатов (1954), Серажудин Исрафилов Хурикский (1954), Магомет-Гаджи Гаджиев (1956), Магомет Рабаданов, Магомет-Хабиб Ботлихский (1945).

Наибольшое влияние на современную официальную мусульманскую элиту Дагестана имеет шейх Саид-Афанди, фактически он контролирует Духовное управление республики, принимая решение обо всех кадровых перестановках. Не так давно в СМИ появились сведения о серьезной поддержке шейхом известного бизнесмена Сулеймана Керимова, якобы имеющего в виду республику при формировании своих бизнес-проектов и даже претендующего на особую роль в будущей президентской кампании. Именно под руководством Саида-Афанди аварский компонент стал доминирующим в Духовном управлении Дагестана.

Вокруг Саида-Афанди сложилась устойчивая мифология и целый нарратив «чудесных историй». Адам Мец, известный швейцарский востоковед, характеризуя средневековых ученых, писал: «Повсюду жители выходили им навстречу вместе с женами и детьми, касались рукавов его одежды, чтобы обрести благодать, и уносили пыль его сандалий как лекарство». Без преувеличения можно сказать, что эмоции по поводу Саида-Афанди аналогичны – он сам по себе символ суфийской традиции, пронесенный сквозь века.

Ему противостоит Серажутдин Исрафилов, имеющий 5 тыс. мюридов и проживающий в Табасаранском районе (Южный Дагестан). Хурикский шейх стремится удержать сложившийся баланс сил и не допустить распространения влияния Саида-Афанди в подконтрольный ему Южный Дагестан, а также положить конец монополии чиркеевского шейха на духовное образование в Дагестане.

Проявлением крайнего противостояния этих шейхов явилась драка в 2005 г. между их сторонниками в джума-мечети г. Дербенте.

Суфии противостоят салафитскому движению на Северном Кавказе, более известному как «ваххабизм». Салафиты выступают за возвращение к логике коранического монотеизма, в рамках которой невозможно существование некоего иного знания, на которое претендуют местные шейхи с их чудесными историями, медитациями, святыми местами и сложными обрядами богопоминания. Основная линия раскола между тарикатчиками и салафитами проходит по поводу интерпретации идеи джихада: для первых – это исключительно нравственное самосовершенствование, для вторых – вооруженная борьба за распространение ислама во всем мире.

Салафитские общины объединили как рафинированных интеллектуалов, видящих в реформированном исламе средство мобилизации отдельных социальных групп на преодоление кризисных явлений, так и людей с уголовным прошлом, для которых салафитская община с ее дисциплиной воплощала справедливый идеал общественного устройства и, компенсируя их маргинальный общественный статус, давала ощущение социальной защищенности. Особое место в салафитских общинах занимают так называемые «молодые мусульмане». Это молодые люди, родившиеся в начале 70-х – середине 80-х гг., следовательно, невосприимчивые к переживаниям по поводу утраченного советского политического и культурного опыта. Коррумпированность системы высшего образования на Северном Кавказе и небольшой выбор дальнейших социальных стратегий сделали для этой аудитории салафизм единственной возможностью социального лифта. Кроме того, салафитская община включала их в типологически новый круг социальных связей, который в противовес прежним инертным клановым взаимоотношениям и ритуальным обязательствам был основан на реальных чувствах комплиментарности.

В 1990-е гг. на Северном Кавказе можно выделить две типологические разновидности салафизма.

В Дагестане первая, умеренная, была представлена последователями Ахмадкади Ахтаева, основателя первой в СССР религиозной исламской организации, умершего при загадочных обстоятельствах в 1998 г. Для него были характерны стороны гибкие позиции по целому спектру религиозно-правовых вопросов, ему удавалось гасить конфликтогенный потенциал, присутствующий во взаимоотношениях с Россией, и в целом он был противником вооруженного джихада. Вместе с тем А. Ахтаев последовательно отстаивал идею объединенного Кавказа как единственной возможности противостоять имперскому давлению со стороны России. В Адыгее умеренный салафизм был представлен репатриантом из Косова адыгом Рамаданом Цеем, в течение пяти лет направлявшим все свои усилия на распространение исламских знаний в его собственной салафитской версии. После депортации Р. Цея в 2004 г. в Турцию под предлогом нарушения паспортно-визового режима традиция салафитской интерпретации в Адыгее угасла.

Радикальный ислам в Дагестане был представлен Багауддином Кебедовым, Аюбом Омаровым (Астраханским), лидером дагестанской общины в Астрахани, в Кабардино-Балкарии – Муссой Мукожевым, в Карачаево-Черкесии – Рамзаном Борлаковым (погиб в 2000 г. во время второй чеченской войны), Ачимезом Гочияевым, их преемником Хизиром Салпагаровым, а также Вахтангом Алиевым, группа которого, известная как «банда убийц милиционеров», была ликвидирована в конце 2006 г. На позициях ультрарадикального ислама стояли бывшие лидеры Ичкерии – З. Яндарбиев, Ш. Басаев, А. Масхадов. Однако они обращались к идее салафийи исключительно как к инструменту реализации своего политического проекта построения в Чечне шариатского государства с перспективой объединения всего мусульманского Кавказа. Последнее позволило некоторым исследователям квалифицировать чеченский салафизм как салафизм светский.

Ультрадикалов связывают с ошеломившими в течение последних 15 лет весь Северный Кавказ убийствами 50 служителей культа, проводившими последовательную антиваххабитскую линию.

Законодательный запрет ваххабизма в Дагестане и Чечне, ликвидация ваххабитских общин, мечетей и медресе, филиалов благотворительных фондов, поддерживающих ваххабизм на Северном Кавказе, – это только часть решения проблемы, безусловно, нуждающейся в концептуальном и осмыслении. Однако центр по-прежнему не генерирует внятной кавказской конфессиональной политики, а радикальная составляющая ислама всегда будет обладать потенциалом для самовоспроизводства, следовательно, активизация радикальных салафитских идей будет продолжаться не только на Восточном, но и на Западном Кавказе с его неоформленными и рыхлыми исламскими традициями и институтами. В условиях продолжающегося экономического кризиса это обеспечит постоянное обновление социальной аудитории, для которой поиски личного исламского проекта будут сочетаться с личными амбициями и переживанием трагической истории Кавказа в Российской империи.

На фоне колоссальных сдвигов, произошедших в исламском ландшафте Северного Кавказа, воплощением незыблемости исламской духовной традиции выглядит официальное духовенство, представленное в муфтиятах, или духовных управлениях.

Самостоятельное Духовное управление для мусульман Северного Кавказа с центром в Махачкале было создано советским режимом только в 1944 г.: сказался, возможно, свойственный еще имперскому политическому истеблишменту иррациональный страх перед возможностью возникновения консолидирующей структуры, потенциально способной стать идеологическим центром сопротивления, аналогичным имамату Шамиля.

К началу 2000 г. на Северном Кавказе оформилось семь муфтиятов – духовные управления Адыгеи и Краснодарского края, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии и Ставрополья, Северной Осетии, Дагестана, Ингушетии.

Наиболее болезненно процессы оформления новой организационной структуры проходили в Дагестане: полиэтничность и лингвистическая дробность с неизбежностью приводили к временным альянсам между элитами наиболее крупных и влиятельных этносов – аварцами, даргинцами, кумыками. С начала 1990-х гг. в ДУМ Дагестана начинаются два синхронно протекающих процесса – «аваризация» ДУМД и его «тарикатизация». Последнее выразилось в том, что новые чиновники ДУМД, выходцы из полулегальных в советское время суфийских общин, принесли в муфтият новую идеологию в виде тарикатского ислама.

Современные официальные мусульманские лидеры усердно демонстрируют лояльность федеральной и региональной власти, заседают в межрелигиозных советах, совершают показательные вояжи по регионам России, не сходят с экранов местных ТВ в дни мусульманских праздников, из года в год повторяя банальности и цитируя одни и те же коранические аяты, до неприличия профанируя их высокий духовный смысл.

Финансовые потоки от строительства мечетей и организации хаджа, а это сотни тысяч долларов ежегодно, стали одним из важнейших источников материального процветания муфтиятских чиновников, особенно на северо-востоке региона. Согласно некоторым версиям, именно размах финансовых операций в период правления аварского муфтия С. Абубакарова стал причиной его трагической гибели в августе 1998 г.

Не все из «новых муфтиев» обладают знаниями, достаточными для столь высокого иерархического поста, однако недостаток образования с успехом компенсируется их благочестием, степенностью, рассудительностью, способностью устанавливать коммуникации по всем правилам кавказского этикета, особенно регламентированным на территории Кабардино-Балкарии и Адыгеи. Эти факторы органично вписывают официальное духовенство в кавказский мужской дискурс, что заранее дает им определенные авансы и дополнительный ресурс влияния. Их устойчивые выигрышные позиции – поддержка властей в борьбе с ваххабизмом, поощрение строительства мечетей, увеличение числа мусульман, совершивших паломничество в святые земли Аравии, – мало что значат для разрешения реальных проблем современной северокавказской уммы.

Другим сильным полюсом притяжения на Северном Кавказе является РПЦ, социальная сила, взявшая на себя ответственность на консолидацию общества, самый продуктивный идеологический инструмент, воздействующий на своих прихожан в сфере не только сознания, но и политики.

Деятельность РПЦ на Кавказе разворачивается в рамках одной из современных мифологем об особой «духовности» русского народа, которая должна стать элементом новой государственной идеологии. Приоритетная поддержка государства уже негласно сделала православие государственной религией, РПЦ – главной российской конфессией, а Священный синод и региональных епископов – фактическими экспертами многих государственных решений.

На Северном Кавказе действуют 6 епархий РПЦ – Майкопская и Адыгейская, Ставропольская и Владикавказская, Элистинская и Калмыцкая, Екатеринодарская и Кубанская, Бакинско-Каспийская, Ростовская и Новочеркасская. Одна из их сильных позиций – наличие разветвленной, динамично развивающейся сети православного образования. Высшие учебные заведения – Ставропольская духовная семинария, Армавирский православно-социальный институт, филиал московского Свято-Тихоновского гуманитарного университета в Ростове, теологический факультет Ставропольского института дружбы народов – действительно являются центрами образовательной активности, чей корпоративный дух во многом задает вектор мышления в среде интеллектуальной православной молодежи. Сотни воскресных школ и учебные заведения с православным уклоном – лицеи, гимназии, казачьи школы – замыкают эту систему, подкрепленную лекциями по истории Православной церкви в обычных школах, «снизу». Православная пресса, издающаяся тысячными тиражами, регулярные передачи на светских каналах региональных ТВ, существование собственных православных телеканалов (телеканал «Дон» Ростовской и Новочеркасской епархии), интернет-порталы, ежегодные конференции и духовные чтения, грамотно отработанные пиар-технологии создают мощное коммуникативное пространство, в пределах которого обратная связь работает безупречно.

Демонстративно не поддерживая оппозиционные правительству политические партии и движения, РПЦ на Северном Кавказе удалось установить прочные и стабильные отношения с местными властями, что позволяет получать им значительные финансовые субсидии из бюджетных средств, городские здания без арендной плат, привлекать частный капитал в строительство приходских школ и т. д. В 1996 г. Краснодарская епархия получила под здание епархиального управления двухэтажный особняк в центра Краснодара и 250 млн рублей, а в 2003 г. она же получила 1,2 млн рублей из краевого бюджета. Власти Ставрополья субсидировали строительство кафедрального собора в Ставрополе. «Медовый месяц» находит логическое продолжение в участии представителей городских администраций в проектах самого разного характера. При этом конфессиональная и этнокультурная принадлежность власть предержащих не имеет никакого значения: в 2003 г. Хазрет Совмен, будучи президентом Адыгеи, безвозмездно передал в распоряжение РПЦ территорию турбазы «Романтика», где прежде размещался один из крупнейших на Кавказе монастырских комплексов. Он же в 2005 г. первоначально не возражал против строительства памятника Николаю Чудотворцу в г. Майкопе, едва не вылившееся в политическое противостояние между Союзом славян Адыгеи и республиканским общественным движением «Черкесский конгресс».

Православные епархии на Кавказе по негласной договоренности со своими извечными партнерами и конкурентами – официальными муфтиятами – сохраняют status quo и не предпринимают взаимных прозелитстких акций. Парадоксально, но не бури, а многолетний штиль в их взаимоотношениях породил типологически новую фигуру – епископа Ставропольского и Владикавказского Феофана (Ашуркова), ректора Ставропольской духовной семинарии, с 2005 г. – члена Общественной палаты. С его появлением, похоже, заканчивается эпоха «круглых столов» и взаимных реверансов и начинается отсчет качественно другого времени. В отличие от своего предшественника, покойного митрополита Гедеона (Докукина), отношения которого с мусульманами всегда отличались корректностью и подчеркнутым уважением, новый епископ демонстрирует другой тип поведения. Феофан последовательно, энергично и настойчиво продвигает идею преподавания ОПК в школах Северного Кавказа. Именно при его активном участии проект лоббируется в Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Карачаево-Черкессии. Очевидно, что именно Феофан «позволил» своему подчиненному – благочинному православных церквей Северной Осетии протоиерею Владимиру Самойленко под благовидным предлогом уйти от встречи с Равилем Гайнутдином во время его пребывания во Владикавказе в рамках «Миссии мира по республикам Северного Кавказа» (март 2007 г.).

Казалось бы, бесланская трагедия в этой ситуации дает реальные шансы и поводы для совместной работы и смирения амбиций, однако на наших глазах она превращается в площадку, где в схватках тяжеловесов отрабатываются корпоративные интересы. Владыка Феофан выступает за возведение на месте трагедии комплекса, который, кроме православного храма, будет включать большое количество офисов и административных зданий. Более того, отец Феофан неоднократно публично призывал мусульман к покаянию за события сентября 2004 г. Хорошо известно, что в бесланской школе из 364 погибших 178 человек были мусульманами, они были воспитаны как мусульмане, похоронены как мусульмане и всегда будут поминаться как мусульмане. Естественно, позиция Ставропольского и Владикавказского епископа встречает противодействие не только мусульман Северной Осетии, но и высших духовных авторитетов – председателя Совета муфтиев России Р. Гайнутдина, сопредседателя СМР Нафигуллы Аширова, муфтия Северной Осетии Мурата Тавказахова. Остается только предполагать, каковы границы притязаний отца Феофана, учитывая, что сам Алексий II поддержал мысль о том, чтобы памятник скорби не имел конфессиональных акцентов.

Это вряд ли нарушит традиционный союз конфликтантов против третьей, стремительно набирающей адептов духовной силы – многочисленных протестантских (баптистских, пятидесятнических, адвентистских) организаций. По численности в регионе они занимают второе место после православных общин. Только в Краснодарском крае зарегистрировано 223 протестантские организации, в Ставропольском – 139. Самые популярные и влиятельные протестантские организации – Евангельский христианский миссионерский союз и объединения пятидесятнических церквей (входят в Российскую церковь христиан веры евангельской) в Краснодаре и Ставрополе.

Протестантские общины Северного Кавказа прошли через казачьи погромы и осквернения своих церковных зданий, закалились изгнаниями из станиц православными священниками и разрушениями евангелизационных палаток, они стойко переживают противодействие со стороны местных властей при аренде помещений, получении разрешений на постройку домов молитвы. Пока они действуют в рамках социальных программ – концерты, сборы пожертвований, адресная помощь пострадавшим в Беслане, реабилитационные центры для наркозависимых. Именно на юге России – в Ставрополе, Пятигорске, Кисловодске, Невинномысске, Краснодаре и Ростове-на-Дону – работают основные центр протестантского служения «Исход», имеющего 20 церквей в России. Однако представляется возможным прогнозировать трансформацию протестантских общин во влиятельную политическую силу, чему будет способствовать мощная финансовая американская и европейская поддержка, притягательность протестантской доктрины для людей среднего достатка и среднего возраста.

Явная и прогрессирующая тенденция в Адыгее, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии – стремительный отток в протестанты коренного населения, для которого оказались непривлекательными ни традиционные этнические идеологии, со времен Кавказской войны XIX в., очевидно, не сумевшие адаптироваться к новому политико-культурному контексту, ни ислам, воплощенный в муфтиятах или в салафитских общинах.

На современном Северном Кавказе ни один духовный полюс ни имеет явных преимуществ и безусловной силы притяжения. Каждый из них замкнут в собственных политических интересах и целях, в каждом из них заложен, пусть и с известными ограничителями, центробежный потенциал Основная проблема – почему государственная власть на Северном Кавказе упорно не ведет себя как власть и упорно не желает наполнять креативными смыслами свое присутствие на Северном Кавказе!