Л.Н. Гумилев об этносе и этнониме «татары»

С. Н. Пушкин
д. филос. н., профессор кафедры философии НГПУ

 

Этнос и этнонимы, указывал Гумилев, не обязательно должны совпадать друг с другом. А поэтому несколько вполне самостоятельных этносов могут иметь один и тот же этноним, а какой-то один этнос может называться несколькими именами. Именно в этой связи наш мыслитель и рассматривал различного ряда модификации этноса и этнонима «татары». Однако поскольку он данной проблемой специально не занимался, то ограничился лишь отдельными, хотя и достаточно многочисленными соображениями. И несмотря на то, что они в полной мере не разрешают поставленную проблему, но тем не менее дают интересный материал для дальнейших размышлений, представляющий для исследователя несомненный интерес.

Если в VIII в. этноним «татары», заявляет Гумилев, «употреблялся однозначно как самоназвание небольшого народа», то в дальнейшем (до XII в.) данное имя принадлежало тридцати крупным родам. Все они обитали на берегах реки Керулен, начинающейся на монгольском нагорье Хэнтэй и впадающей рядом с юго-восточной границей России в китайское озеро Далайнор[1]. Когда же в XII в. под влиянием пассионарного толчка эта народность значительно усилилась, китайцы распространили этноним «татары» не только на монголоязычных, но и на всех центральноазиатских кочевников «от китайской стены до сибирской тайги». Этот собирательный этноним средневековые китайские историки подразделяли на три разряда, отмечает Гумилев, выделяя таким образом белых, черных и диких татар.

Белые татары, по утверждениям китайцев, указывает он, — это кочевники, обосновавшиеся «южнее пустыни Гоби, вдоль китайской стены». Свою свободу и самобытность они променяли на блага китайской цивилизации. Белые татары не только носили одежду из шелка и пользовались фарфоровой посудой, но и овладевали китайской грамотой, конфуцианской философией. Черные же татары свою свободу ценили значительно более чужой цивилизации. Благополучие белых татар они считали унизительным и рабским. Презирая «шелковые тряпки», черные татары отнюдь не стремились быть поближе к культурным центрам. Живя в степи и занимаясь кочевым скотоводством, они имели «достаток, но не роскошь», который постоянно должны были защищать с оружием в руках. Ибо война в степи не прекращалась никогда. Южные татары, проживающие в Южной Сибири, занимались в основном охотой и рыбной ловлей. Испытывая постоянную нужду и голод, они тем не менее «соболезновали черным татарам, вынужденным ухаживать за стадами»[2].

Гумилев убежден, что и монгольский антропологический тип, и монгольский язык были присущи не монголам, а татарам. Ибо, отмечает он, монголы по свидетельству летописцев, первоначально проживающие между черными и дикими татарами, были «народом высокорослым, бородатым, светловолосым и голубоглазым». Разительное изменение их облика произошло из-за смешанных браков со значительно превосходящими их по численности племенами, носящими собирательный этноним «татары». В этой связи Гумилев характеризует монголов как «переходное звено» между черными и дикими татарами. Деля между собой северо-восточную часть Монголии и находящееся рядом с ней степное Забайкалье, монголы и татары постоянно воевали друг с другом. Однако пассионарный толчок с ареалом, по данным Гумилева, «от Приморья до берегов Селенги, на меридиане Байкала»[3] формирует новый этнос.

В результате пассионарного толчка происходит изменение стереотипа поведения проживающих на данной территории татар, монголов и многих других племен. От некоторых из них сохранялись только названия. Все они начинают преобразовываться в новый единый этнос. В его основе Гумилев особо выделял «твердый принцип взаимовыручки», без которого людям, занимающимся в основном кочевым скотоводством, трудно было выжить. «Этот принцип, — пишет он, — лег в основу их адаптации к природной и этнической среде в условиях растущего пассионарного напряжения»[4]. Без этого формирующийся этнос мог бы жить более или менее спокойно, как жили, например, эвенки или какие-либо другие северные народы. Пассионарность побуждала к созданию более развитых форм родо-племенной организации, требующей жесткого, а порой и жестокого управления. А это в свою очередь неизбежно подталкивало к созданию государства.

И если ранее, указывает Гумилев, историки утверждали, что монголы — это всего лишь часть татар, то уже с XIII в. они стали определять татар как часть монголов, распространяя на них соответствующий собирательный этноним. Однако, когда Чингисхан в 1206 г. официально объявляет всех своих подданных монголами, соседние народы, по сложившейся ранее традиции, продолжают называть их татарами. В это время этнонимы «татары» и «монголы», став синонимами, проникают в Восточную Европу. В частности, в Поволжье, отмечает Гумилев, «местное население в знак лояльности хану Золотой Орды стало называть себя татарами. Зато потомки первоначальных носителей этого имени стали именовать себя монголами»[5]. По данным же нашего мыслителя, татары Поволжья — изначально отнюдь не татары, а камские булгары, хазары, половцы и угры-мишары, которые лишь «по иронии судьбы» называют себя «татарами», а свой язык — татарским. Первоначальные обладатели этого этнонима его полностью утратили.

Нельзя не отметить, что Гумилев уделяет значительное влияние монголо-татарскому «игу» на Руси. И хотя его за это почти совсем перестали печатать, обвиняя в антипатриотизме, он утверждал, что если бы монголы, «которых тогда называли татарами» и захотели поработить славянские земли, то у них не хватило бы ни средств, ни людей[6]. Тем не менее миф о «татарском иге» обрел весьма широкое распространение и в массовом сознании, и в научной мысли. Но если либерально-буржуазная историография его активно поддерживала и развивала, то добросовестные отечественные историки (например, Н. Карамзин, С. Соловьев, С. Платонов и некоторые другие), отмечая сложность проблемы, неизбежно указывали на отсутствие славяно-татарской этнической вражды и ненависти. Подтверждение этому можно обнаружить и в соответствующих межэтнических браках — явлении, массовом и на Руси, и в России.

Гумилев убежден, что Русь вступила в союз с Ордой главным образом из-за дальновидного политического расчета. А поэтому, заявляет он, «Русь была не провинцией Монгольского улуса, а страной, союзной великому хану, выплачивавшей некоторый налог на содержание войска, которое ей самой было нужно»[7]. В частности, только после того как Александр Невский укрепил свое войско татарской конницей западная экспансия на Руси окончательно захлебнулась. С помощью того же средства прекращал он и княжеские распри, устанавливая мир и порядок внутри страны. Отмечая, что мягкостью и кротостью нравов в то время никто особо не отличался, Гумилев убежден, что «приписывать татарам особую жестокость — форма расизма»[8]. Ибо им были присущи не только уважительное отношение к чужой культуре, веротерпимость и пр., но и положительная комплиментарность по отношению к восточным славянам, равно как и восточным славянам по отношению к татарам. И именно это явилось в конечном итоге основой формирования российского суперэтноса.


 

[1] См.: Гумилев Л.Н. В поисках вымышленного царства. М., 1992. С. 77; Гумилев Л.Н. Черная легенда: Друзья и недруги великой степи. М., 1994. С. 253; Гумилев Л.Н. Этносфера: история людей и история природы. СПб., 2002. С. 46–47.

[2] Гумилев Л.Н. В поисках вымышленного царства. С. 78

[3] Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1997. Кн. 1. С. 434.

[4] Там же. С. 445.

[5] Гумилев Л.Н. Этносфера: история людей и история природы. С. 47.

[6] См.: Гумилев Л.Н. Мифы и реальность этносферы // Дружба народов. 1989. №11. С. 197. Но вместе с тем Гумилев утверждал, что это так называемое «”иго” было отнюдь не монгольским и никак не татарским, а осуществлялось предками кочевых узбеков, коих не нужно путать с оседлыми узбеками, хотя в XIX в. они смешались». — Гумилев Л.Н. Черная легенда: Друзья и недруги великой степи. С. 323. В настоящее же время они представляют собой единый этнос.

[7] Гумилев Л.Н. От Руси до России. М., 1997. С. 146.

[8] Гумилев Л.Н. Главному редактору журнала «Коммунист» Р.И. Косолапову // Вспоминая Гумилева. СПб., 2003. С. 234.