М. М. Хабутдинова

Религиозный поиск Аяза Гилязова
в контексте творческой эволюции

Аяз Гилязов, классик татарской литературы, в письмах и дневниковых записях не раз высказывает сожаление по поводу того, что ему довелось получить атеистическое воспитание»^[1]. «Отец мой Мирсаит — родом из Сарманово, из семьи имама беднейшего прихода «Махалля белоштанников» Сахабетдин-хазрета»^[2]. Мать — дочь знатока Корана, который знал священный текст наизусть^[3]. Несмотря на то что родители «выросли в глубоко религиозных семьях», однако «при детях никак не проявляли свою приверженность к Исламу». Размышляя об их горестной судьбе, А. Гилязов пишет в дневнике: «Неужели их дух сломили беспощадные гонения в 1930-е гг. на религию, на религиозные книги?». Писатель был уверен в том, что человек должен проникнуться верой в Бога в раннем детстве, «когда чувства еще девственно чисты»: «Бог должен проникнуть в сознание человека, когда его душа еще едва распустилась»^[4].

А. Гилязов с трепетом относился к Священной книге мусульман: «В Коране… сокрыто будущее человечества. Человек всю свою жизнь будет стремиться постигнуть тайны, сокрытые в этих книгах». «Если человек по-настоящему захочет понять себя, ему на помощь может прийти только религия!.. Оказывается, все мы живем на волнах призыва к религии, произнесенного еще пророками Исой, Мухаммедом. Вот я, например, несмотря на то, что вырос, если так можно выразиться, в атеистической семье, редко слышал в деревне кряшен слова Корана, однако сегодня, если доводится услышать, что где-то рядом читают возвышенно Коран, то тут же покрываюсь гусиной кожей. Хотя моему сознанию и недоступна вся глубина изречений из Корана, с первых минут звучания таинственные аяты, призывающие нас к спокойствию, терпению, дружбе, будоражат сознание, я замираю, собрав все чувства воедино, молюсь Аллаху»,— признается А. Гилязов в автобиографическом романе «Давайте помолимся» (1991–1993)^[5]. Будучи в лагере от профессора Ростислава Ивановича Илечко^[6] впервые он узнал, что сила Корана — именно в удивительном течении речи, что никто не может устоять перед магией звучания изречений.

«Когда я слышу чтение Корана, то моя душа вслед за аятами уносится куда-то ввысь, при звуках молитвы у меня словно вырастают крылья. Я вспоминаю о самых святых и дорогих для меня людях — о любимой бабушке Зулейхе и мудром дедушке Сулеймане»^[7]. Именно от них я узнал об Исламе. «Они дружно, не пропуская, читали намазы, озаренные чистой верой, держали уразу. Я постарался увековечить их образы в повести “Рана”»^[8]. Дед Сулейман был очень образованным человеком. В его доме было много рукописных книг.

«Золотым веком» духовности у А. Гилязова выступает «Булгарская эпоха», с которой татарам удалось сохранить и пронести через века сердечную любовь к родине — Идель-йорту, «благоговейное отношение к родному языку, уважительное отношение друг к другу». «Татары издавна ценили честность, опрятность, чистоту; любили труд, торговлю, ремесла, добывали себе на пропитание “не грабежом других стран, а работой на пашне”»,— подчеркивает писатель. «Государственным деятелям, аксакалам, ученым, религиозным деятелям удавалось без особых хлопот направлять народ на путь истинный, так как татары не воровали, с женами не разводились, не продавали душу водке, не впускали в дом вонючий дым табака из Америки. Татары жили, не закрывая дома на запор, в душе всегда царило спокойствие, так как в их отсутствие за домом-подворьем, за живностью могли присмотреть душевно щедрые соседи. Они были в состоянии защитить друг друга, тихо радовались, когда в татарский мир приходил новый человек — малыш-младенец, молились Всевышнему, тихо скорбели, когда умирал человек и его душа улетала на тот свет, на праздниках не кричали — не бранились, в горе не выли», но слаженно работали во время сева^[9].

В романе «В чьих руках топор» (1988–1989) А. Гилязов восхищается нашими предками, которые после падения Казанского ханства от рук Иван Грозного, несмотря на унижение, горе и страдания, павшие им на голову, не растворились среди христианского окружения. Писатель был уверен, что татары не утратили единства, сохранили национальную самобытность в этот драматичный период своей истории не только благодаря языку, но и благодаря религии — «опоры нации»^[10].

В своем творчестве А. Гилязов не раз обращается к изображению мест, с которыми связана память об ушедших предках. Эти элементы ландшафта, с одной стороны, навсегда запечатлеваются в сознании его героев как образ родной земли, с другой стороны помогают сохранить им этническую самоидентификацию. В дневниковой записи от 12 января 1993 г.А. Гилязов упоминает о двух подобных местах: Кладбище святых (Әүлияләр зираты), которое расположено на дороге Сарманово-Альметьевск, и Булгарские могилы (Әүлияләр каберләрә) рядом с деревней Иске Кирмән, справа от дороги Казань — Набережные Челны. Писатель был озабочен тем, что большинство уцелевших на «святых местах» надгробий находятся в полуразрушенном состоянии, что его современники стали забывать о многих персонажах местной мусульманской агиологии. Никто из местных жителей не смог ему поведать историю Кладбища святых, ограничившись рассказами о невероятных происшествиях, которые стали происходить, когда через древнее захоронение проложили новую щебенчатую дорогу^[11].

Общеизвестно, что в культе авлия^[12] и их могил нашли свое отражение черты архаического культа предков. В дневниковых записях А. Гилязов пытается восстановить идейно-ритуальный комплекс данного культа, а именно представление о важности родства между авлия и его потомками. Авлия в его представлении выполняют посредническую функцию, понимаемую писателем не только в традиционном смысле как посредничество между Богом и человеком, но и в контексте идеи связи времен как основы созидания целостной национальной идентичности. Вот почему писатель, осматривая это место, вопрошает: «Не является ли это кладбище памятью о булгарских временах?», «Не воплотил ли в себе культ святых стремление увековечить в народной памяти представление о древних предках-булгарах?». В дневнике А. Гилязов воссоздает момент собственного приобщения к общей национальной идентичности: обозревая «сквозь слезы» Кладбище святых, он внезапно осознает, что внутренне готов столкнуться с Великим чудом. Вопреки всему писатель чувствует, что в его жилах еще теплится кровь предков: «Вот передо мной прошествовали тени моих дедов-прадедов с бородами белыми, как снег. Им сто лет, двести… Тысяча! Вот передо мной промчались храбрые всадники, защитники земли-страны. Они скачут, чтобы разбудить окрестности цокотом копыт, вобравшим в себя былые битвы, о которых я не помню, но которые тем не менее остались в истории… Чьи это кости обрели здесь последний покой, а дух их так и не успокоился?»

Горькая участь кладбища подвигла писателя к философским размышлениям о сакральных местах на территории Татарстана. С сожалением он констатирует отсутствие «настоящей карты»^[13], где были бы «увековечены святые месте», куда татары «могли преклонить голову в молитве… Неизвестны могилы наших ханов; покрыты мраком имена полководцев, выступивших на защиту рубежей Идель йорта; прах наших мудрецов, воплотивших в себя дух нашей нации, покоится без должного почтения в ямах, где придется»^[14]. Чтобы увековечить Кладбище святых, писатель мечтает установить мраморный памятник, на котором будут высечены слова, озаренные священной молитвой, передающие светлую печаль потомков о безвременно почивших предках.

«Кладбище — свидетельство высоты духа, точка отсчета величия духа нации»^[15]. «Чувствую, нет во мне сил обратиться к святым, нет у меня слов, оборвались некогда существовавшие узы родства. Прочитал бы в честь них молитву, не могу, так как не знаю… Вот когда они понадобились соответствующие Великие слова! Я не знаю молитв, благодаря которым моя душа вознеслась бы к небесам, соединившись с духом предков. В каком жалком и отчаянном положении я оказался!»^[16] Эти дневниковые записи в дальнейшем легли в основу авторских размышлений в итоговом романе «Давайте помолимся».

12 июня 1989 г. в статье «Основываясь на истине…» А. Гилязов с удовлетворением пишет: «Слава Богу, татары просыпаются, меняется их отношение к религии — силе, сохраняющей нацию, наступают дни духовной свободы»^[17]. В очерке «Я искал свои следы» (1990) писатель также констатирует наметившиеся на заре перестройки перемены в обществе: «Религия будет служить нации как хранитель веры, порядка, обычаев. Религия — сильнейшее из оружий. Однако, как и каждое из них, оно может служить и злу. Пусть хранит нас от этого бедствия Бог»^[18].

Огромная ответственность за сохранение религии, по мнению А. Гилязова, лежит на религиозных деятелях. «Чтобы возродились настоящие татары еще нужно два-три поколения. У нас еще нет ученых, которые смогли бы выразить величие исламизма. Пока не видно деятелей, которые не ограничивались бы толкованием канонов, лежащих на поверхности, а умели бы проникнуть в самые глубины религии»… «Религия — это сила, способная обеспечить целостность нации, народа. Только те народы добиваются государственности, которые объединены общей религией. Быть религиозными, иметь государственность — все это вовеки считалось составляющими счастья»^[19],— так размышляет писатель на страницах газеты «Ватаным Татарстан» в 1989 г.

Важную роль в духовном возрождении татар, по мнению А. Гилязова, играют и писатели. «Мы любим часто повторять «свет веры», но не в силах пока создать литературные произведения, прочитав которые, представители других наций осознали бы своеобразие духовного мира носителей этого “света веры”»,— высказывает свою озабоченность А. Гилязов в романе «Давайте помолимся!»^[20] «Если мы решим создать национальный характер в произведениях, посвященных прошлому, мы не сможем обойтись без Корана, религии. Как сильны были верой татары, ни знающие ничего о марксизме и не понимающие его! Как можно писать о душе народа, не зная, чему он поклоняется?»^[21] Татарский писатель восхищается тем, с каким мастерством русский классик Ф.М. Достоевский показал, как на фоне других заключенных выделяются узники-мусульмане внутренней красотой души, озаренной «светом веры»^[22].

Большие требования предъявляет писатель и к деятелям культуры. Так, после просмотра спектакля «Ягодная пора лишь однажды» (автор драмы Ахат Гаффар) 4 мая 1978 г.А. Гилязов на программе с горечью напечатал: «Во многих татарских пьесах высмеивается татарская культура. В итоге это смех, не имеющий основания. Эту привычку мы незаметно позаимствовали от русских. Мы смеемся над татарским медресе — там все “стухло”, религиозных деятелей обзываем “воронами над бэлишами”. В результате мы стали воспринимать нашу национальную историю как средоточие отсталости, темноты, под эту точку зрения подводим и искусство»^[23].

Столь же глубокое чувство протеста родилось в душе А. Гилязова после просмотра в альметьевском театре спектакля «Хазрет пришел уговаривать», премьера которого состоялась 10 апреля 1975 года, в дни, когда старики города готовились к открытию мечети. Писатель возмущен тем, что легкая ирония Ф. Амирхана по прихоти постановщика в угоду веяниям времени превратилась в злую сатиру: «Главная цель — показать муллу круглым дураком, распутником, жадюгой, глупцом, бездельником, не держащим слово, противным, продажным, неверующим и т.д.» «И вот бегает по сцене глуповатый, бестолковый, развратный… испорченный человек… Бегает, запинается, падает… Всеми своими действиями стремясь рассмешить зрителя. Что поделать! Смеются… Даже аплодируют… А если подумать… Над кем смеетесь, над собой смеетесь!.. Если хазрет столь плох, что ж мы его собираемся поменять на злобных Закира и Марьям? Такая интерпретация комедии Ф. Амирхана проигрывает и с точки зрения логики»^[24].

В письме к классику татарской литературу Ибрагиму Салахову А. Гилязов в 1989 году выражает надежду на то, что новое поколение татарских писателей создаст литературные произведения, которые раскроют роль ислама в истории и жизни татар, в сохранении нации^[25]. Сам А. Гилязов сполна выполнил свой писательский долг, создав целый ряд произведений в этом направлении: «В пятницу, вечером» (1979), «Рана» (1981–1988), «Тоньше волоса, острее меча» (1988), «Давайте помолимся» (1991–1993)). Уже семантика названий говорит сама за себя.

Хотелось бы обратить внимание на произведение, наименее изученное татарскими литературоведами. Речь идет о романе «Тоньше волоса, острее меча», опубликованном в 2004 году в журнале «Казан утлары» после смерти писателя. Название произведения отсылает читателя к кораническому образу — мосту Сират. В мусульманской эхсталогии — «это мост («тоньше волоса, острее меча»), служащий для испытания верующих. Согласно представлениям суннитов о рае и аде, праведники проходят по этому месту «с быстротой молнии», а грешники сваливаются с него в ад «зияющее адское болото»»^[26]. Таким образом, уже в названии произведения заложена идея испытания человека.А. Гилязов показывает утрату корней сквозь призму семейных отношений. Причину утраты детьми духовного опыта предшествующих поколений объясняется влиянием государственной системы. Писатель убежден, что нравственные, духовные основы человека, его генетические корни изначально здоровы, а дурное привносится извне. Система персонажей строится по принципу оппозиции: хранители и разрушители.

Своеобразие авторской позиции — в мастерстве психологического анализа.А. Гилязов стремится создать не злую сатиру на современника — «сильного мира сего», а скорее являет трагедию. Автор не только судит, но и оправдывает героя. Он старается понять, постичь душу человеческую. Отчасти к этому располагает герой — в те минуты, когда его душа не требует самооправдания, а именно покаяния.

Жизнь главного героя — министра Асафа Сахиповича Закиева — в глазах окружающих внешне благополучна: головокружительная карьера советского чиновника, удачный брак, дом полная чаша… Однако наедине с собой он мечтает кое-что стереть из собственной памяти, тешит себя мыслью, что это избавило бы его от груза ненужных переживаний, самым мучительным из которых явился разрыв с отцом.

Давным-давно, еще в год, когда Асаф Сахипович только заступил на пост министра, он как-то заехал на черной волге в родную деревню Акъюл (Светлый путь) навестить отца. Как советский чиновник он был потрясен, узнав от матери, что отец ушел в соседнюю татарскую деревню, что помочь устроить похороны по мусульманскому обычаю Аюпу-бабаю: «… Как? Сахип Закиев, всю жизнь проучительствовавший в школе, никогда ни поминавший ни религию, ни Бога, стал теперь муллой?.. И теперь он сидит в центре поминального стола, словно ворон посмертных пожертвований во имя искупления грехов покойного, и это в год, когда сын только начал работать министром?»

Разгневанный Асаф Сахипович отправился вслед за отцом в соседнюю татарскую деревню: «Он оставил машину неподалеку от кладбищенских ворот и поспешил к 5–6 старикам, стоявшим в отдалении. Асафа было не узнать, когда он пробирался через кладбище, которое своим обликом было под стать заброшенной деревне: тут и там накренившиеся, упавшие могильные камни, деревянные оградки, утопающие в зелени растительности… Сидящие на корточках у могилы старики странно посмотрели на представшего перед ними верзилу с сжатыми в кулаки руками, с закушенной губой. Отец сидел в изголовье могилы, читая Коран… Отец лишь одним глазом взглянул на сына, голос его задрожал… Наконец, погребение закончилось»^[27]. Навсегда запомнил Асаф Сахипович, как в соседней комнате плакала втихомолку его мать Мунавара, когда он поносил отца последними словами. Отец выслушал его молча, порой у него на губах даже появлялась усмешка. Больше всего поразило героя, когда старик, выдержав паузу, неожиданно твердо заявил ему: «Наш народ всегда хоронил по мусульманскому обычаю, хоронит, и в будущем этому обряду не изменит, дай Бог! Другого обычая у нас нет… А тело человека нельзя предавать земле втихую, тайком от других, запрещено. Это ведь не падаль собачья, а тело человека!»^[28] С тех пор, не найдя взаимопонимания, они перестали общаться. Прошли годы. Умерла мать. Сын лишь для вида пригласил отца к себе в город. Автор подчеркивают, что оба героя почувствовали всю фальшивость этого предложения.

Оказавшись в высшем эшелоне власти, Асаф Сахипович отдалился от родной культуры: подчиняясь веяниям времени, перестал говорить на родном языке; в его доме не звучали татарские мелодии, не смотрели татарских телепередач. Эдуард при родителях часто обзывал татар «наполовину диким народом», пребывающим в отсталости и застое. Никто в семье с ним не спорил. Утрата языка вела к утрате культуры, а за этим последовало разрушение национального характера. Вместе с чужим именем «манкурту» Эдуарду словно привили и «новые», не свойственные татарскому характеру качества: лень, инертность, безответственность, хамство, страсть к развлечениям, алкоголизм.

В этом произведении татарского писателя дают о себе знать традиции А. Чехова («Горе», «Скучная история») и Л. Толстого («Смерть Ивана Ильича»). Как и русские классики, А. Гилязов понимает, что только особые чрезвычайные обстоятельства могут сбить человека с обычной накатанной дороги и повернуть его мысли и чувства в другую сторону. Смерть отца как раз и способствовала тому, что Асаф Сахипович в ужасе осознал всю пустоту своего существования, лживость жизни окружающих его людей. Вдруг в одночасье герой гилязовской повести, как и толстовский Иван Ильич, осознал, что вся его жизнь, за исключением детства, была «не то». Смерть отца разбудила в Асафе Сахиповиче гендерную составляющую. Он осознал свою ответственность перед родом, который ведет свою родословную с булгарских времен, за себя и за своего сына, за то, что останется после него. Как и толстовский герой, Асаф Сахипович повернулся лицом к Богу, раскаялся в своих грехах. Смерть отца заставила его посмотреть на свою жизнь другими глазами. Ему открылась вся бессмысленность собственного существования, устроенного по указке жены/тещи: в семье — подкаблучник, отец сына-бездельника, на работе — пешка в руках первого секретаря обкома. На пост министра попал не благодаря уму, управленческому дару, а… из-за высокого роста: первому секретарю обкома приятно было видеть рядом собой министра-верзилу. Дух приспособленчества и лицемерия стал образом жизни героя: «И вскоре он научился выходить сухим из воды. В последнее время даже до воды не доходил. О таких в народе говорят: «Хоть и не участвовал никогда на Сабантуе в борьбе “куряш”, однако сумел снискать славу батыра»^[29].

А. Гилязов фиксирует изменения, происходящие в сознании главного героя. Асафу Сахиповичу внезапно открылась истина: оказывается, смерть отца, потеря отца — это знаковое событие в жизни каждого мужчины, когда он понимает, что бездумное существование осталось далеко позади. Теперь именно он несет перед предками груз ответственности за род^[30]. Вот почему на смену размышлений об отце пришли мысли о сыне. Лишь только в свете произошедшей трагедии Асафу Сахиповичу открылось, что, идя на поводу жены^[31], он превратил сына дважды в сироту: Эдуард вырос без должного отцовского внимания и не зная дедовской ласки. В этом и коренится первопричина его нравственной деградации.

«Эпоха изменила людей. Исчезли традиции, характерные для прошлой жизни, а новые не появились; испортились отношения между родителями и детьми»^[32],— констатирует Сахип-хазрет. Ему вторит его односельчанин Егор: «Ныне с полной уверенностью можно сказать, что отец сына не признает, а сын отца-матери не знает»^[33]. А. Гилязов развенчивает благополучное существование «высшего эшелона советских граждан». Государство, заставив отказаться от вековых традиций, погрузило советский народ в пучину лжи и обмана, фальши и лицемерия, карьеризма и корысти Чтобы показать масштабы нравственной катастрофы автор в романе воссоздает жизнь трех поколений советских граждан.

Неслучайно рефреном в тексте звучит голос автора: «положение у него было не из приятных». Лишь теперь Асаф Сахипович понял, что имел в виду старик, когда говорил о долге живых перед мертвыми. Вначале он больше переживает о том, как будет выглядеть в глазах общественного мнения: «Да, перед односельчанами — стыд, позор. Живой-здоровый, и не приехал и не организовал похороны отца! Это событие, заставляющее всякого покраснеть!» Не случайно, предугадав расспросы героя о похоронах, односельчанин Егор спешит его успокоить: «я все сделал, как положено…»

Известие о смерти отца застало его врасплох. Он остолбенел, когда узнал, что Сахип-хазрет попросил односельчан не сообщать сыну о своей смерти, пока тот сам не приедет в родную деревню. Поразило и то, что отец распорядился похоронить себя на территории местного кряшенского кладбища, так как не хотел быть погребенным «неведомо где», поскольку татарское «старинное кладбище в Сарманово сровняли с землей и построили на этом месте Торговый центр и Дворец культуры»^[34]. Этот факт изображается писателем как акт вандализма^[35].

В эволюции героя по писательскому замыслу важную роль играет сосед — плотник Ибрагим, который случайно оказался в обкомовском доме: «золотых рук» мастер помог кому-то из начальников построить баню — в благодарность получил двухкомнатную квартиру, в которой дружно жил с женой, дочерью и собственной девяностотрехлетней матерью. Имя Ибрагим появляется на страницах романа не случайно: в коранической традиции это пророк, первый проповедник единобожия. «Он был первым, кто учил людей истинной религии, единобожию… Именно его религию в чистом и правильном виде призван был возродить на земле Мухаммад»^[36]. Все это подчеркивает судьбоносность плотника в жизни героя. С ним связано очищение души героя от всего наносного, мирского (вполне закономерно в свете этого упоминание о бане, благодаря которой они стали соседями). Косвенным доказательством верности наших предположений служит то, что, свой автобиографический роман А. Гилязов завершает цитатой из Корана — сурой «Ибрагим»^[37] (аят 29): «Разве ты не видел, как Аллах приводит притчей доброе слово — оно, как дерево доброе: корень его тверд, а ветви в небесах»^[38]. Доброе слово соседа Ибрагима пробило брешь в сознании советского чиновника, заставив его задуматься о вечном.

Асафу Сахиповичу было известно, что сосед не был сильно религиозным, но, помятуя о долге сына перед матерью, всегда «в мусульманские праздники ходил в мечеть и щедро раздавал милостыню больным и страждущим, стоящим во дворе перед мечетью. Ибрагим имел высокий разряд и зарплату получал не хуже министра. В дни, когда Асаф Сахипович в тайне от других переживал собственное горе, плотник пригласил его на поминальный обед, устроенный в честь покойного отца.

А. Гилязов не раз в своих произведениях обращает внимание читателей на то, что культ предков, в частности у татар проявляется в поминальных молитвах и обычаях, связанных с принесением жертв душам умерших^[39]. Не случайно вещему сну отводится в романе важная роль: жене Ибрагима приснилось, что свекр на том свете на них обижается. Вот почему семья потеряла покой и решила позвать стариков на обед, чтобы почитать Коран в честь давно почившего. Так подчеркивается писателем незыблемость связи живых с предками^[40].

Свидетельством внутреннего духовного перелома стало то, что министр не отругал соседа-плотника «за провокацию»: предложение Ибрагима не показалось ему чем-то странным. Сидя за поминальным столом, Асаф Сахипович внимательно вглядывается в окружающих: он обращает внимание на нарядного, в раз помолодевшего соседа, на стариков, одетых аккуратно и просто, торжественность лиц, озаренных светом веры. От его внимания не ускользнула и старушка-вдова, сидящая бочком незаметно в конце стола. Старики удивили Асафа Сахиповича доброжелательным отношением друг к другу, уважительным обращением к хозяевам, усопшим, которых они не знали и которые покинули этот мир давным-давно.

Десятилетиями не замечавший переживаний близких людей (родителей, жены, любовницы), Асаф Сахипович неожиданно для себя начинает думать о чувствах чужих людей, в частности матери Ибрагима: его волнует, что пережила она, узнав о терзаниях мужа на том свете; о чем подумала, когда узнала, что муж явился во сне не к ней, а к снохе. Внезапно Асаф Сахипович понимает, что только эти святые старцы, совершив древний поминальный обряд, в силах успокоить членов этой семьи. Оказывается, в жизни каждого человека есть сила сильнее государственной идеологии, чиновничьей номенклатуры.

А. Гилязов впервые в своем творчестве подробно описывает поминальный обряд. Писателю принципиально важно показать всю торжественность этого действа не глазами глубоко верующих людей, а глазами человека, оступившегося, едва не отколовшегося от тысячелетней традиции: коллективное чтение суры «Тәбәрәк»; поочередное поминание сначала отца Ибрагима, затем всех усопших родственников его семьи: и женщин, и мужчин… Во время чтения молитвы Асаф Сахипович и сам не понял, как его руки незаметно для него самого поднялись к лицу в молитвенном жесте… Вот этот момент катарсиса и был очень важен для писателя. В романе, в письмах, в дневниках А. Гилязов переживает за будущее татар, татарских мечетей, религиозных традиций, когда уйдет из жизни это поколение фронтовиков. Наблюдая за стариками, министр невольно задумался о том, как удается им сохранять высоты духа в тесных комнатушках «хрущевок», где они не живут, а выживают в атмосфере вечных склок и скандалов, вызванных неустроенностью жизни детей.

С тех пор по пятницам герой стал стараться после работы возвращаться домой пешком. В пути ему нравилось вглядываться в просветленные лица стариков, возвращающихся домой после пятничной молитвы. Скованный советскими идеологическими установками, Асаф Сахипович находит в себе силы обратиться в поисках духовной поддержки к Халилу абыю, старику, выполняющему обязанности муллы, оказавшемуся отцом Гафура, друга юности. Раздираемый внутренними противоречиями, он сообщает мулле, что хотел бы заказать чтение Корана в память об усопшем родителе, но не в доме, так жена и сын не должны знать ничего. Писатель показывает типичность подобной ситуации: Халил абый ничуть не удивился, обещал помочь и пригласил назавтра встретиться у ворот татарского кладбища.

Автор остается до конца верным правде жизни. Он осознает, что его герой пока внутренне не готов к столь кардинальным изменениям. Вот почему у него министр, испугавшись, не пошел на знаковую встречу. Случайная встреча со стариком в доме Гафура, по замыслу писателя, указывает на возможность нравственного выздоровления героя: он — на пути к покаянию. Думая о кончине отца, теперь он больше переживает не о том, как выглядит в глазах общества (жены, сына, односельчан), его беспокоят скорее думы о вечном: не проклинает ли его отец на том свете, как искупить свою вину перед ним, любовницей.

Важную роль в постижении авторского замысла играет номинативный ряд. Символично название кряшенской деревни, где провел свое детство герой: «Светлый путь». А. Гилязов был уверен, что в недрах кряшенской культуры сохранились древние обычаи предков татар, берущие свое начало еще в булгарской эпохе.

Имя заглавного героя также подобрано неслучайно. Асаф — имя легендарного министра царя/пророка Соломона/Сулеймана, прославившегося своей мудростью^[41]. Следовательно, и пост министра упоминается в романе не просто так: писатель возлагает бремя ответственности за происходящее в республике на современных государственных национальных деятелей.

Имя отца Асафа Сахиповича означает «сахиб» — «сторонник», образовано от «асхаб» — сподвижник пророка Мухаммада. В энциклопедическом словаре указывается: «Особое значение ал-Асхабов в истории ислама определялось тем, что после смерти Мухаммада они оказались коллективным хранителем его учения, их рассказы о его словах и делах (хадисы) вместе с их личным примером и мнением составили сунну — важнейшую составную часть этико-правового учения ислама»^[42]. Таким образом, в имени героя — ключ к его мироощущению. Под стать Сахипу и его супруга: Мунавара — от «светящийся, светлый»^[43].

Основополагающей для автора при группировке образов становится духовная состоятельность/несостоятельность героев. Сюжетное действо организует антитеза: Асаф Сахипович — Гафур, семья Каримзяна — семья Сахипа Закиева, Фазыйля — Мунавара. Характеризуя отрицательных персонажей, автор прибегает к скрытой иронии и сатире. Имя супруги героя отсылает читателя к греческой традиции: София — «мудрая». Однако это мудрость языческая, направленная на получение всех благ в земной жизни. В Древней Греции существовали различия между законными женами, строго контролировавшими домашнюю жизнь, и проститутками-гетерами, с которыми мужчины вели себя без комплексов.

Мать Суфии зовут Фазыйля. В основе этого имени — эпитет, означающий «достойный, превосходный»^[44]. А. Гилязов считал, что место женщины — в семье, а не на ниве общественного труда. Вот почему он акцентирует внимание на домовитости Фазыйли и Суфии, выделяет в них как достоинство прозорливость, чуткость, верность. И в то же время писатель фиксирует, к каким необратимым последствиям ведет грубое вмешательство государственной машины в частную жизнь. Фазыйля — дочь сельского муллы хазрета Шигабутдина. Это имя невольно заставляет читателя вспомнить о татарском духовном лидере Ш. Марджани, «метеоре веры»^[45]. О масштабах нравственной деградации мы можем судить по тому, как несостоявшаяся «абыстай», сумев выжить в годы репрессий, обеспечила карьерный взлет мужу Каримзяну. Трудно поверить, что начальник НКВД в годы репрессий был «щедрым, великодушным», его руки были по локоть в крови.

Обязывает на многое и фамилия главного героя: Закиев — «проницательный, умный, способный»^[46]. Отец Асафа до смертного часа тешил себя надеждой, что сын избавится от клейма подкаблучника и вспомнит, что он принадлежит семье, чья родословная своими корнями уходит в булгарскую эпоху. Мельница режима не сумела перемолоть Сахипа хазрета, Халила хазрета, Ибрагима, Гафура. Они устояли и не изменили национальным традициям. Озаренные внутренним светом веры, они несут в мир высшую духовность. Возможно, и Асаф Сахипович, одумавшись, окажется в их рядах. Роман имеет открытый финал.

Таким образом, творчество А. Гилязова позволяет сделать вывод о специфике восприятия религии писателем, выразившим духовный поиск татарской интеллигенции во второй половине XX века.