И. Захаров,
аспирант ИСАА МГУ, начальник отдела вещания «Голос России»

Насер од-Дин-шах Каджар и проблемы раннего этапа модернизации в Иране (вторая половина XIX века)

Иран во второй половине XIX века: под влиянием Англии и России

Во второй половине XIX века продолжался процесс «мирного» проникновения иностранного капитала в Иран. Усиление позиций иностранных государств в Иране оказало сильное воздействие на экономическое и политическое состояние страны, общественную ситуацию. Столкнувшись с «великими державами», Иран не смог оказать им ни военного, ни политического, ни экономического сопротивления.

Наиболее острая борьба за Иран развернулась со второй половины XIX века между Англией и Россией, завоевавшими уже достаточно прочные позиции в этой стране в результате военных приобретений и расширения торговой деятельности на Востоке. Иран привлекал Англию как прежде всего плацдарм для осуществления территориальных захватов в Азии. Интересы российского царизма были связаны с перспективой использования рынков стран Востока для развития своей промышленности. (Вдохновитель русской политики на Востоке военный министр А.Н. Куропаткин в секретной записке царю «О наших задачах в Персии» писал: «Мы неизбежно обязаны помнить, что если ныне Персия не имеет для нас важного политического и экономического значения, то для детей и внуков наших таковое значение возрастет в огромной степени»[1].)

Первоначальной основой экономического подчинения Ирана (конец XVIII – первая половина XIX века) явилось активное втягивание его в международный рынок. Начиная с 60-х годов XIX века наряду с вывозом товаров все большее значение приобретает вывоз капитала, который направляется прежде всего в отрасли хозяйства, способствовавшие развитию и расширению внешней торговли. Значительную долю в импортируемом капитале занимал ссудный капитал, который непроизводительно расходовался шахским двором.

Однако именно иностранный капитал дал толчок к развитию различных сфер экономики Ирана – торговли, земледелия, промышленности, банковского дела. Но, будучи экономически более развитыми, европейские государства в конкурентной борьбе подавляли первые ростки развития капиталистических отношений в Иране, препятствуя развитию национальной промышленности.

Англичане, заинтересованные в установлении связи с Индией, добивались получения телеграфных концессий в Иране. Соглашения о прокладке телеграфных линий подписывались в 1862, 1865, 1872 и 1901 годах. В результате линии связи пересекли почти всю страну. Телеграф находился преимущественно в ведении Индо-Европейской компании. Иранскому правительству предоставлялась лишь треть доходов от эксплуатации линии, проходящей по иранской территории, и льготный тариф при подаче телеграмм.

В 1879 году русские предприниматели вслед за англичанами добились концессии на постройку телеграфной линии на севере Ирана. К 1920 году общая протяженность телеграфных линий в Иране достигла 5676 километров. Из девяти основных линий иранским правительством контролировались лишь две, еще две эксплуатировались русскими, а остальные – англичанами. Строились телеграфные линии в значительной мере за счет Ирана, и уже к 1869 году в связи с их строительством он задолжал Англии 47 тыс. ф. ст., которые и выплачивал в течение 20 лет.

С начала 70-х годов обострилась борьба между Россией и Англией за концессии на строительство шоссейных и железных дорог. «Путешествие в Персии, особенно предпринятое русским посланником, нельзя сравнить с путешествием в европейских странах. Здесь, в Персии, нет даже хороших дорог, мостов через реки (по крайней мере не везде), ни одной гостиницы, не говоря уже о комфорте, с которым можно путешествовать в Европе»[2]. Бездорожье было серьезным тормозом развития экономики Ирана, мешая централизации управления. Отсутствие путей сообщения затрудняло переброски иранских товаров из одного района в другой. Например, вывозя из северных районов рис, Иран на юге ввозил его из Индии. Строительство дорог, таким образом, отвечало интересам и нарождавшегося класса иранской буржуазии, и иранского правительства.

Впервые строительством железных дорог в Иране заинтересовался Юлиус Рейтер, основатель английского телеграфного агентства. Но правительство было вынуждено отменить концессию под нажимом России и резких протестов общества.

После этого иранскому правительству было предложено несколько проектов строительства железных дорог русскими, французскими и американскими предпринимателями. Россия при этом всеми средствами препятствовала осуществлению проектов других стран. Официальная точка зрения, господствовавшая в российских правящих кругах, сводилась к тому, что Россия, сама нуждавшаяся в экономическом развитии, не должна вкладывать большие средства в Иран. В результате в 1890 году вопреки интересам экономического развития Ирана было подписано русско-иранское соглашение о запрете строительства железных дорог в стране в течение 10 лет, которое в 1900 году было продлено еще на 10 лет. Соглашение было поддержано Англией. Английский посланник в Тегеране Д. Вольф заручился письменным обязательством шаха о том, что только «английское правительство имеет преимущество на концессию по проведению железных дорог с юга к Тегерану... Без совета с Англией концессия на южные дороги не может быть выдана». Строительство железных дорог в Иране фактически было заморожено на 30 лет.

Важную роль для упрочения позиций Англии в Иране сыграло получение в 1888 году разрешения иностранным судам плавать по реке Карун, что открывало удобный путь со стороны Персидского залива в юго-западные и центральные районы страны. Английская торговая компания «Линч» получила право на совершение регулярных рейсов по Каруну. Вдоль реки была создана английская телеграфная служба. В 1889 году англичане добились концессии на постройку шоссейной дороги Тегеран–Кум–Султанабад–Боруджерд–Шустер. Особое значение эта концессия приобрела, когда на юге Ирана была открыта нефть.

В 1889 году англичане добились согласия иранского правительства на основание в Иране так называемого Шахиншахского банка сроком на 60 лет.

Активизация английской политики в Иране во второй половине XIX века способствовала превращению южных районов Ирана в сферу безраздельного господства английского капитала. Усилилось влияние англичан и при шахском дворе. Все это вызывало беспокойство российского правительства. Особое совещание в 1890 году в МИД России о финансово-экономической политике в Иране отмечало, что «на почве персидских дел России приходится вести нелегкую борьбу с серьезным соперником в лице Англии, которая обладает большими материальными средствами и может внести более значительные, чем Россия, денежные жертвы». В то же время подчеркивалось, что «Персия представляет исключительную важность с точки зрения политических и экономических интересов России».

Исходя из этого, русский царизм усилил свое экономическое проникновение в Иран посредством получения концессий и создания совместных торговых и промышленных компаний.

Важную роль в упрочении и распространении русского влияния в Иране сыграла персидская казачья бригада, организованная в 1879 году на основании конвенции, заключенной между российским правительством и Насер од-Дин-шахом.

Наиболее крупными российскими торгово-промышленными предприятиями в Иране являлись рыбные промыслы Лианозовых. В 1873 году С.М. Лианозов получил у иранского правительства концессию на право ловли рыбы в южной части Каспийского моря и создал крупное, хорошо оснащенное современное промышленное предприятие. Имущество фирмы оценивалось в 1 млн руб., ежегодно же плата Ирану составляла всего 40 тыс. туманов.

Крупными российскими концессионерами в Иране были также известные капиталисты братья Поляковы. В 1889 году Л.С. Поляков образовал «Товарищество промышленности и торговли в Персии и Средней Азии» с отделениями в крупных городах Ирана. В 1890 году он добился у шаха получения концессии на организацию страхового и транспортного дела по всей территории Ирана сроком на 75 лет.

С целью противодействия политическому и экономическому влиянию Шахиншахского банка Россия обрела право на организацию русского Учетно-ссудного банка в Иране. Концессия была получена Я.С. Поляковым в 1890 году сроком на 75 лет с правом проведения ссудных операций под залог ценных бумаг, векселей и товаров и организовывать аукционы. В 1894 году банк был куплен Государственным российским банком. Со временем Учетно-ссудный банк превратился в главное русское предприятие в Иране. Банк выступал посредником в русско-иранской торговле, все финансовые операции совершались при его посредничестве, он взял на себя организацию и транспортного дела в Иране. Между Шахиншахским и Учетно-ссудным банками шла непрерывная конкурентная борьба.

В 1901 году англичанам с помощью взяток и политического давления на иранское правительство удалось получить концессию на разработку и добычу нефти в Иране. Условия концессии, предоставленной английскому подданному д'Арси, были чрезвычайно выгодны. Ему давалось монопольное право на разведку, добычу, транспортировку и продажу нефти и нефтепродуктов в Южном Иране в течение 60 лет. Он добился разрешения на строительство нефтепровода к Персидскому заливу. Иранское правительство бесплатно предоставляло английскому предпринимателю необрабатываемые земли для строительства нефтехранилищ и заводов. Ввозившиеся материалы и вывозившиеся нефтепродукты не облагались таможенными сборами. Для максимально продуктивного использования нефтяных месторождений была создана Англо-иранская нефтяная компания. Иранскому правительству ежегодно отчислялось не более 16% прибыли компании.

С помощью различных неравноправных торговых и политических договоров Россия и Англия обеспечили себе благоприятные условия для торговли с Ираном. Начиная с 30-х годов XIX века ввозимые в Иран товары облагались пошлинами всего в 5%. В 1901 году была подписана русско-иранская торговая конвенция, по которой ряд товаров русского экспорта вообще освобождался от пошлин, для других же она значительно снижалась. В 1903 году подобных же льгот добилась и Англия. Все это привело к резкому увеличению импорта в Иран готовой продукции, что отрицательно сказалось на развитии хозяйства страны. Выступая на европейских рынках большей частью как поставщик сырья или полуфабрикатов, Россия сбывала в Иране преимущественно промышленные товары, вывозя иранское сырье. Основными предметами русского экспорта были хлопчатобумажные ткани, сахар. В Иране действовало несколько русских торговых домов и товариществ. В итоге к началу XX века удельный вес России во внешнеторговом обороте Ирана равнялся 57%, Англии (с Индией) – 22%. Особенностью английской торговой политики в Иране явилось неуклонное возрастание английского импорта в Иран по сравнению с вывозом иранских товаров в Англию. Пассивное сальдо характеризует торговлю Англии с Ираном на протяжении всего XIX и начала XX веков. Ежегодный дефицит торгового баланса Ирана составлял примерно 10–15 млн руб., что тяжело сказывалось на бюджете страны и заставляло иранское правительство обращаться за новыми займами.

Втягивание сельского хозяйства Ирана в сферу товарных отношений привело к усилению давления государства на крестьян. Развитие товарно-денежных отношений и рост денежных налогов обусловили увеличение ростовщичества. Рост товарности сельского хозяйства и утверждение частной собственности на землю вели к систематическому сокращению доли крестьян в урожае и увеличению налоговых повинностей, что приводило к разорению и обнищанию крестьян. Этому способствовал усилившийся в конце XIX века массовый сгон крестьян с земли и лишение права так называемой «вечной аренды». Разоряемые крестьяне бежали в города, где они присоединялись к разорившимся ремесленникам и мелким товаропроизводителям. Город становился центром народного недовольства. Хотя после бабидских восстаний 1848–1852 гг. в Иране не было крупных народных выступлений, во второй половине XIX века недовольство народных масс прорывалось в стихийных волнениях, которые вспыхивали как в Тегеране, так и в других районах страны.

Проникновение иностранного капитала в Иран отразилось не только на положении народа. Оно обострило все противоречия каджарского государства с традиционно слабыми рычагами воздействия центральной власти на племена и ханов. Экономическое подчинение Ирана интересам иностранного капитала, фактическое превращение его в зависимую от Англии и России страну нарушили экономические предпосылки создания национальной промышленности в стране. Неограниченная власть Каджаров создавала непреодолимые препятствия на пути зарождения в Иране предпринимательства, замедляла процесс формирования национальной промышленной буржуазии.

Политически и экономически зависимое от Англии и России, иранское правительство не было в состоянии предпринять какие-либо существенные меры для развития национальной экономики. В стране фактически отсутствовало «первое основное усилие предпринимательской деятельности»[3]. «Отсутствие гражданской свободы, личной неприкосновенности, неимение правосудия и малейшей тени самостоятельности, – писал И. Березин, – давило и унижало народ в моральном отношении, причем останавливалось и развитие материального богатства»[4].

Нестабильное внутриполитическое положение в рассматриваемый период требовало от шахской власти изменения структуры управления страной. Явственно ощущалась необходимость проведения реформ. Только таким образом правящая династия могла приобрести авторитет в глазах подданных и повысить международный статус каджарского Ирана.

Итак, в третьей четверти XIX столетия в результате расширения контактов иранских правящих кругов с европейскими странами, местные мыслители и политики получили возможность ознакомиться с другими политическими режимами, а также сравнить с ними правящий режим в Иране. Как считает иранский исследователь Мохаммад Хосейн Хосровпанах[5], шаги, направленные на развитие отношений с Западом, не были сделаны спонтанно, ради развлечения, и не явились результатом любопытства, а были обусловлены сложившимися историческими обстоятельствами. Новые политико-экономические порядки возникают на основе модернизации, сталкиваются с традиционными режимами и бросают им вызов. Суть этого вызова сводится к следующему: сможет ли господствующий в Иране политический режим противостоять возникшим новым порядкам, и, постигая внутреннюю логику новой эпохи, постарается ли изменить и перестроить различные аспекты общественной жизни, а также удастся ли ему положить конец черной полосе – полосе упадка и деградации, в которой оказалась страна.

Настоящая статья посвящена периоду модернизации в Иране, который начался в каджарский период: начиная со знакомства иранцев с социальными и культурными нововведениями эпохи модернизации, включая «пик» увлечения правящей иранской династии Европой и заканчивая первой иранской революцией 1905–1911 гг.

Иранское общество в ракурсе модернизации

«Скажите мне, что нужно сделать, чтобы пробудить иранцев?..»

Принц Аббас-мирза на одной из аудиенций представителю Франции.

«Человек, который никогда не покидал Иран, не может вообразить, каким образом европейцы достигли прогресса...»

Мирза Мальком-хан. «Дафтар-е танзимат»

«Нам предлагают вслепую выходить на путь прогресса. Мы не знаем, куда нам идти. Наша попытка шагнуть вперед может привести к падению, после которого мы уже не поднимемся. Так пусть другие государства и политики нынешнего мира укажут нам какую-нибудь светлую, чистую и правдивую дорогу. Разумеется, никто,

найдя правильную дорогу, не пошел бы по неверной...»

Насер од-Дин-шах в одном из своих посланий к Мальком-хану, делясь мыслями о перспективах развития Ирана

«Я лишь носил имя шаха. Абсолютная власть принадлежала в действительности Амиру».

Насер од-Дин-шах об Амир-е Кабире

Взаимодействие с капиталистическими государствами Европы вело к приспособлению в XIX веке многих стран Востока к новым социально-экономическим условиям развития. При всех возможных вариантах определения модернизации, главным ее содержанием в XIX веке для Ирана, как и других восточных стран, является попытка сокращения разрыва в экономическом и социально-политическом отношении с западными странами с использованием их опыта.

Одним из способов модернизации в странах Востока явились реформы, которые должны были призваны придать более динамичный характер экономическим и социальным проблемам, обеспечить эффективное функционирование государственного аппарата.

Началом модернизации в Иране является середина – вторая половина XIX века – время правления Насер од-Дин-шаха (1848–1896). Попытки экономической модернизации, связанные исключительно с инициативами государственной власти, были энергично поддержаны самим монархом, а реформаторский импульс был задан с самого начала его самостоятельного правления. Важно подчеркнуть, что в это время задается новый вектор развития страны по западному образцу. Уроки европейской жизни во всех ее проявлениях – прежде всего в бытовом – шах усвоил достаточно прочно у своих первых министров-реформаторов.

Одним из них стал Таги-хан Фарахани Амире Кабир. За короткое время своего правления (1848–1851 гг.) он заложил основу обновляющих страну реформ. Центральное место в преобразованиях Таги-хана занимала военная реформа. Создание боеспособной армии было призвано не только усилить внешнеполитические позиции Ирана, но и позволить успешно вести борьбу с сепаратистскими устремлениями племен и народными волнениями. Военная реформа была также связана с упорядочением системы налогообложения и введением строгого контроля за увеличением налоговых поступлений в казну. Стремясь повысить доходность казны, Амире Кабир распорядился о составлении нового налогового кадастра и, предваряя эту меру, решился на проведение экстраординарных для Ирана мер: ограничение и расходов самого правителя, которому, как было принято в некоторых европейских странах, он предложил подписать цивильный лист; сокращение пенсий представителям каджарской династии, часто бесконтрольно распоряжавшихся казной, и высшим сановникам. В результате проведенных мероприятий в течение трех лет пребывания Таги-хана на посту премьер-министра финансовое положение Ирана улучшилось, был ликвидирован бюджетный дефицит.

Проведение широких реформ поставило на повестку дня подготовку собственных кадров – задача, которую должен был решить основанный в Тегеране в 1848 году Дар-оль-Фонун, («Дом наук»), преимущественно ориентированный на подготовку военных кадров и специалистов-инженеров[6]. Преподавание в Дар-оль-Фонун велось на иностранных языках, что сделало исключительно востребованной профессию переводчика.

Интриги двора, противодействие духовенства, восстания племен, которые были ответом на создание регулярной армии, побудили Амире Кабира искать широкую общественную поддержку. Ее должна была обеспечить учрежденная им газета «Рузнаме-йе вагаи-е эттефагие» («Хроника текущих событий»)[7]. Статьи в хронике были, как правило, перепечатками материалов из европейских газет, но в качестве автора мог выступать и сам «Великий атабек». Названия их весьма симптоматичны – «Политическое положение в Европе», «Строительство железных дорог», «Выдающийся итальянский деятель Мадзини и взгляды итальянских революционеров и свободолюбивых деятелей, а также борьба их с Австрией», «Перепись населения в Англии», «Фабрики Манчестера»[8] – свидетельствуют о стремлении не только подкрепить собственные действия, но и познакомить соотечественников с достижениями европейской цивилизации.

Почти за 20 лет, прошедшие после отставки Амире Кабира, все три года третировавшего шаха как своего воспитанника и навязывавшего ему свою волю, уже в сорокалетнем возрасте шах вновь возвращается к идеям реформ, которые когда-то обсуждал со своим атабеком. Его выбор пал на Хосейн-хана Мошир од-Доуле. Ровесник шаха, он начал свою государственную службу еще при отце Насер од-Дин-шаха.

Как и Таги-хан, «сын повара», Хосейн-хан не мог похвастаться знатным происхождением, но сумел использовать в качестве служебного старта карьеру отца, который по прихоти своего патрона, по достоинству оценившего преданность своего массажиста-банщика, произвел его в управляющего каджарскими имениями. Должность губернатора Фарса и женитьба на каджарской принцессе венчала его стремительную государственную карьеру. Хосейн-хан получил традиционное домашнее образование: изучал Коран, персидскую литературу, грамматику, арифметику, каллиграфию, а с 1848 по 1851 год учился во Франции. В 1851 году Хосейн-хан был назначен Таги-ханом главой иранского консульства в Бомбее. После возвращения из Индии в 1852 году стал генеральным консулом в Тифлисе, где свел знакомство с М.Ф.Ахундовым и Мирзой Юсеф-ханом[9], оказавших большое влияние на формирование его политических взглядов. Как и Таги-хан, он имел возможность лично ознакомиться с ходом реформ Танзимата[10], 10 лет проведя в Стамбуле в качестве посла Ирана.

Главной своей задачей на посту садр-азама Хосейн-хан Мошир од-Доуле, много сделавший для развития иранской армии, считал проведение административной реформы – создание Дарбаре Азам – т.е. кабинета министров по европейскому образцу, деятельность которого полностью направлялась и контролировалась садр-азамом. Аналогичные структуры предполагалось создать и на провинциальном уровне, что, по мнению садр-азама, могло смягчить одну из наиболее острых проблем – полную бесконтрольность, зачастую оборачивающаяся независимостью власти на местах. Реформирование юридической системы, создание свода гражданских законов, осуществление контроля над шариатскими судами – все это основные аспекты реформаторской деятельности Хосейн-хана.

Не менее влиятельной и столь же знаковой фигурой, как Амире Кабир и Хосейн-хан – выдающиеся садр-азамы каджарской эпохи – был мирза Мальком-хан.

Сын богатого армянского ростовщика, принявшего ислам, который входил в круг Таги-хана Амире Кабира, Мальком-хан в 10-летнем возрасте был отправлен на учебу во Францию. В Париже он окончил армянскую школу, а затем по совету Мирзы Таги-хана, следившего за его успехами, завершил образование, занимаясь изучением права, философии, основ европейской политики, религией.

Возвратившись в Иран в конце 1850 года, Мальком-хан становится одним из первых государственных переводчиков, а после открытия Дар-оль-Фонуна Мальком-хан преподает в нем и одновременно служит в качестве переводчика при преподавателях, прибывших из Европы. Вместе с тем он пробует, не без авантюризма, сделать карьеру, достичь высокой правительственной должности, прибегая к помощи английского посланника в Иране[11]. Мальком-хан, как и Амире Кабир, слыл прекрасным знатоком Франции и французского языка, объехал большую часть Европы и Америки. В период поездки Мальком-хан непосредственно знакомится со всеми скрытыми пружинами европейской политики в странах Востока. Он занимает выдающееся положение при дворе и становится не только личным переводчиком Насер од-Дин-шаха, но и одним из его приближенных.

Укрепить государство Мальком-хан предполагал путем «модернизации», через проведение масштабных реформ «сверху», распространение в Иране науки и просвещения, а также благодаря развитию национальной промышленности: апеллируя к «государственной мудрости» и «справедливости» Насер од-Дин-шаха, Мальком-хан разработал программу социально-экономических и административных реформ, делая основное ударение на необходимость «европеизации» (модернизации) Ирана. Автор почти двухсот трактатов по реформированию страны, Мальком-хан считал знание о «путях достижения прогресса в Европе» необходимым условием для начала плодотворной государственной деятельности – о развитии сферы производства товаров, подготовке образованных специалистов, законодательстве и финансах. Экономическое возрождение страны он представлял с помощью максимального привлечения в Иран иностранного капитала. Предоставление иностранцам концессий, как он полагал, позволит покончить с тем, что «государственная казна пуста, природные ресурсы страны лежат мертвым кладом»[12].

Таги-хан Амире Кабир, Хосейн-хан Монши од-Доуле и Мальком-хан стали знаковыми фигурами в истории Ирана XIX века, воплотившими в себе характерные черты новой иранской бюрократии. Выходцы из разных социальных групп, не принадлежавшие к знати по рождению, все они получили лучшее по тем временам для иранцев образование[13]. Составной частью их государственной карьеры стала дипломатическая служба, во многом сформировавшая их политический кругозор. Тесные контакты с государственными деятелями России, Османской империи и Европы облегчили поиск конкретных путей решения актуальных для Ирана проблем.

Государственная служба для всех троих обернулась скандальной отставкой, которая стала для Таги-хана финалом не только карьеры, но и жизни[14]. Их уход из большой политики был связан со схожими обстоятельствами. Ревнивые подозрения шаха, опасавшегося усиления роста влияния своих первых министров, личные амбиции шаха как реформатора, неподкрепленные, впрочем, реальными возможностями, интриги двора, оппозиция духовенства.

Важную роль в каджарский период продолжал играть шахский гарем, который был не только семейным установлением, но и влиятельным общественным институтом.

Социальная значимость гаремов сильно возросла с упрочением ислама, узаконившего многоженство и даже превратившего его в один из религиозных принципов. Хотя гаремы в Иране в их типичной форме существовали с эпохи Сасанидов, расцвет этого института приходится на правление Сафавидов (1502–1736), а потом Каджаров (1796–1925). Именно в это время гарем стал играть поистине решающую роль во всех государственных делах. Это была сложная и строго продуманная система, имеющая своей основой институт заложничества, к управлению которой привлекались лучшие административные умы страны. «Если бы монархи из династии Каджаров с такой же любовью и заботой относились к делам правления... – замечает европейский наблюдатель, – то им удалось бы создать могущественную империю»[15]. Впрочем, об этом писали дипломаты и путешественники еще со времен Сафавидов.

Первый из правителей каджарской династии – Ага-Мохаммад-шах владел большой коллекцией жен и наложниц, хотя и был оскоплен в ранней юности. Его племянник Фатх-Али-шах тратил на гарем, который состоял из 158 жен и 900 наложниц, около трети всех доходов казны. Используя гарем как собрание представительниц всего Ирана и соседних стран, евнухи и наиболее влиятельные из его обитательниц могли оказывать влияние на назначение и свержение министров и подчас заправлять судьбами государства: начинать войны и санкционировать заключение мирных договоров, затевать интриги с целью введения новых налогов и т. д.

«Едва ли когда-нибудь в Персии андерун[16] или гарем имел такое огромное влияние на все государственные дела, как во времена Насер од-Дин-шаха. Состоя из нескольких сот женщин, взятых преимущественно из наиболее влиятельных классов персидского общества, гарем Насер од-Дина имел самую тесную родственную связь не только с вельможами, стоявшими у власти в Тегеране, но и с отдаленнейшими уголками всего персидского государства»[17]. Шах нередко пользовался своими женами для переговоров с их влиятельными, но непокорными родственниками, что было исключительно важно, так как в окраинных районах власть каджарского правителя была номинальной, «а некоторых жен держал у себя в качестве заложниц»[18].

У Насер од-Дин-шаха было 4 законные жены и 106 наложниц, но вместе с прислугой его гарем насчитывал 1200 человек. Если принять во внимание, что у женщин гарема постоянно находились гости, то общее число женщин в гареме никогда не бывало меньше полутора тысяч. Именно посетители и евнухи приносили в гарем слухи, сплетни, последние городские новости, которые он часто узнавал не от чиновников, а в гареме. В результате влияние «ловких баб» оказывалось очень внушительным, тем более что среди его обитательниц были влиятельные, обладавшие весомые семейными связями и властные женщины.

Одна из жен Насер од-Дина, мать наследника престола Хазрате Олийя в народе считалась фурией, ведьмой и злым роком Ирана, ее сестра, «женщина с сильным, неограниченно властолюбивым характером держала под башмаком Мозаффар од-Дин-шаха, все дастехаты, все просьбы и назначения, словом, что бы она ни попросила – отказа нет»[19]. Не меньшим влиянием пользовалась и мать Насер од-Дин-шаха Махди Олийя, интриги, которой сильно поколебали положение Амир-е Кабира и в конечном счете привели к его отставке. Махди Олийя была одним из яростных противников Таги-хана, «собирала вокруг себя недовольных и направляла все свои усилия на то, чтобы сорвать мероприятия правительства»[20]. Современники характеризуют Махди Олийю как умную, решительную, но коварную женщину, которая шла на всевозможные ухищрения ради исполнения задуманного. Как свидетельствуют опубликованные Ф. Адамийятом документы, в частности личная переписка Махди Олийи с представителями оппозиции, шахиня активизировала свою деятельность с целью устранения мирзы Таги-хана от власти, а в случае надобности – смещения с престола и самого шаха[21].

Интриги, как видно из придворной жизни, носили всеобъемлющий характер. В них были вовлечены не только представители правящей фамилии, но и сами первые визири. Оппозиция при активном содействии Ага-хана Нури и его сторонников составила своего рода «обвинительный акт» против Таги-хана под названием «Преступления Амира». Шаху настойчиво внушалась мысль, что реформы, предлагаемые садразамом, являются не чем иным, как средством завоевания популярности у населения и особенно армии, главнокомандующим которой тот являлся.

Влияние гарема на политическую жизнь заставляло иностранцев искать расположение его обитательниц, хлопотать о включении своих ставленниц в эндерун. Так, в начале XX века русская миссия добивалась назначения своей гувернантки для одной из шахских жен. Цель российской протеже, дочери одного из каджарских принцев, «хвалить русских и при удобном случае осторожно выставлять отрицательные стороны иностранцев, замалчивая их достоинства»[22].

Судьба реформ в Иране во многом зависела от отношении к ним улама’, которые сумели восстановить свои позиции, ослабленные в ходе кровавых смут XVIII столетия. Независимое от монархии материально духовенство являлось своего рода идейным оппонентом каджарских правителей. Эта независимость определялась еще и тем, что Атабат и главные шиитские центры находились за пределами Ирана. Предписания аятолл Неджефа и Кербелы были обязательными как для духовных авторитетов Ирана, так и для всей шиитской общины[23].

Большую роль в формировании отношений между властью и улама’ сыграли догматические особенности шиизма, главным образом доктрина имамата, провозглашавшая принцип руководства мусульманской общиной-государством со стороны шиитских идеологов. Разработка этой доктрины видными шиитскими богословами в течение ХIХ в. способствовала консолидации духовенства по такому важному вопросу, как вопрос о власти.

Кроме того, улама’ являлись единственной элитарной группой, связанной через своих многочисленных адептов со всеми слоями общества, включая низы. Взаимоотношения с ними поддерживались во время публичных выступлений, проповедей, выполнения религиозных ритуалов и функций судебного характера. Все это в сочетании с высоким общественным статусом и моральным авторитетом служителей религии обусловливало их роль как инициаторов и лидеров народных движений.

Точкой отсчета во взаимоотношениях трона и шиитских идеологов стали реформы садразама Амире Кабира. Поддержав решительные меры первого министра, направленные на подавление бабидских восстаний, улама’ ответили бойкотами и бунтом на попытки Таги-хана отменить священное право беста и поставить шариатские суды под контроль государства. Действия садр-азама были объявлены компрометирующими ислам и людей религии, что в шиизме является самым тяжким преступлением.

По мере усиления в иранском обществе реформаторских настроений речь стала идти о пагубности европейского влияния в самом широком смысле. Разврат женщин, падение нравственности, ношение одежды нетрадиционного кроя, появление в быту мусульман предметов, несанкционированных исламом – таков далеко не полный перечень обвинений в адрес тех, что «предает пророка и имамов».

Быт подавляющего большинства горожан в ХIХ в., не говоря уже о сельской округе, оставался практически непроницаемым для чуждых влияний. Меньшей устойчивостью в отношении национальной бытовой культуры отличался лишь двор. Обретя вкус к поездкам в Европу, Насер од-Дин-шах не остался равнодушен к обаянию тамошнего комфорта. На «европейский» манер декорируются залы дворцов, заполненные разнокалиберной мебелью – стульями, креслами, зеркалами, диванами, этажерками – от дорогих антикварных образцов до промышленных изделий «для народа». Но настоящей страстью шаха стали картины. Интерес к ним (правда, только как к предмету декора), во время путешествия по Европе был столь искренен и демонстративен, что вызвал слухи, будто у себя дома Насер од-Дин занимается живописью. В портретном зале одной из тегеранских резиденций правителя, Эмарате Абиаз, где помещались лучшие образцы шахской коллекции, стены были «обвешаны громадными портретами иностранных монархов» и женщин андеруна в домашней одежде.

Европейское влияние заявляет о себе в таком традиционном виде иранского художественного ремесла, как ковроткачество. Сюжетные композиции на коврах ХIХ в., заказанных двором, могут представлять собой групповые портреты членов каджарской фамилии, где почти фотографическая точность изображения подчеркивается деталями индивидуального характера.

Новые веяния сказываются и в моде. Одежда, которая прежде демонстрировала главным образом достаток, стала маркером вкуса, служебного положения, политических симпатий, а то и позиций. Одного взгляда было достаточно воспитателю наследника престола Солтан-Ахмад– мирзы Смирнову, чтобы заключить: «Вазире-Азам человек чрезвычайно ретроградного направления... что даже ходит не в сардари, а длиннополом халате и шлепанцах»[24]. Тщеславное желание принца Мохаммада-Хасана-мирзы летом 1908 года после разгрома меджлиса Персидской казачьей бригадой покрасоваться в казачьей форме, которая считалась в Тегеране русской одеждой, вызвало скандал в доме его невесты и чуть не привело к отмене свадьбы.

Не остался равнодушным к требованиям моды и гарем, после европейского турне шаха облаченный в балетные пачки[25], его обитательницы начинают щеголять в платьях, купленных у горничных европейских дам. Но особенно много пересудов вызвала «рискованная проба» одной из гувернанток андеруна каджарки Зиба-ханум, которая решилась появиться на балу, устроенном Русской миссией, в декольте, да еще танцевать[26].

В середине ХIХ века начинает появляться форма не только для военных, но и гражданских чинов. Садр-азам Хосейн-хан Мошир од-Доуле начал реформу государственного аппарата с введения обязательной одежды для служащих – пиджак и феска стамбули вместо кулаха или чалмы.

Понятно, что тон этим новшествам задавал сам правитель. Ближней свите отныне полагался в торжественных случаях мундир, представлявший собой «нечто среднее между французским военным и русским парадным мундирами»[27]. Одежду самого шаха, помимо 42 огромных алмазов, расположенных в несколько рядов, украшали эполеты несуществующего рода войск с «громадными изумрудами и аксельбантами, заказанными в Париже, у которых все шнуры украшены мелкими бриллиантами, а на наконечники насажены крупные»[28].

Начало 1870-х гг. было периодом завершения попыток системных реформ, которые так и не решили ни одной из намеченных проблем, но при помощи духовенства обеспечили трону и ближайшим советникам репутацию «фаранги моабов»[29]. Круг Насер од-Дин-шаха, направлявший реформы, распался, а из прежней когорты государственных деятелей сохранил свое влияние лишь Мальком-хан, который в 1889 году, обвиненный в присвоении взятки, предназначенной для шаха, надолго покинул страну.

Предпринятое в 1873 году первое путешествие могло придать новый импульс реформам, инициатором которых должен был стать сам шах.

Насер од-Дин-шах и реформы в Иране

Хотя Насер од-Дин-шах – политическая фигура менее бледная, чем его садр-азамы, он тем не менее был правителем, который если не инициировал, то в течение длительного времени поддерживал реформы. Поэтому крайне важно учитывать обстоятельства, которые повлияли на формирование Насер од-Дин-шаха как личности и государственного деятеля.

Насер од-Дин-шах родился в 1829 году. При жизни своего отца Мухаммед-шаха (царствовавшего с 1834 по 1848 год) он жил в Тебризе[30]. Роль Тебриза как «столицы реформ» определилась еще со времен Аббаса-Мирзы[31], в руках которого по поручению шаха были сосредоточены внешнеполитические дела. Аббас-мирза в качестве командующего иранской армии вел с Россией переговоры о мире, завершившиеся подписанием Туркманчайского договора. При его дворе в Тебризе находились российская и британская миссии. Именно с Тебризом связано начало политической деятельности Мохаммада Таги-хана Фарахани – будущего первого министра при дворе Насер од-Дин-шаха и его наставника в государственных и политических делах. В октябре 1837 года Таги-хан был командирован Мохаммад-шахом в Ереван приветствовать прибывшего туда императора Николая I, и чтобы придать больше значения этому посольству, приказал Таги-хану взять с собой и восьмилетнего наследного принца, который получил в подарок от «российского брата» драгоценный перстень и алмазное изображение российского государственного герба.

Влияние атабека[32], к этому времени бывшему опытным царедворцем Насер од-Дин-шаха, прошедшего длительный путь по карьерной лестнице, было очень велико. Личный секретарь каем-макама[33] Мирзы Аболькасема, он переезжает в Тегеран как чиновник дивана Аббаса-Мирзы, сопровождает Хосров-Мирзу Каджара в его поездке в Петербург в 1829 году. В начале 1830-х гг. Таги-хан делает головокружительный карьерный рывок, вырастая до заместителя вазир-незама (главнокомандующего) Азербайджана, а уже в 1843 году возглавляет армию наследника в Азербайджане. Необходимую поддержку ему обеспечивали и семейные связи, женитьба на дочери Мохаммад-шаха, сестре Насер од-Дин-мирзы. В течение 4–5 лет он активно занимался вопросами урегулирования ирано-турецкой границы, длительное время проживал в Османской империи, где в это время проводились реформы Танзимата, неоднократно посещал Россию, что дало ему возможность не только расширить свой кругозор, но и реально оценить нужды и возможности Ирана. К 1848 году, вступлению Насер од-Дина на шахский престол, влияние его было огромным. Его венценосный воспитанник не только назначил Таги-хана (титул хана он получил еще в 1831 году) садр-азамом, но и приказал величать своего первого министра Амире Кабиром и Атабек-Азамом[34], предоставив ему практически неограниченные права[35].

К 1870-м годам после отставок первых министров шах берет дело реформ в свои руки. Но было очевидно, что сами модернизационные меры, предпринимаемые иранским правительством в этот период времени, зашли в тупик. Поэтому шах в 1873, 1878 и 1889 годах предпринимает поездки в Европу, которые могли стать не только получением информации из первых рук, но и были призваны решить ряд насущных проблем, главным образом финансовых. Одним из результатов заграничных вояжей шаха стала публикация его дневников, произведших фурор в Иране.

* * *

В «Московских ведомостях»[36] напечатана корреспонденция из Тебриза, от 19 мая 1873 года, в которой сказано, что отсутствие шахиншаха, отправившегося для посещения европейских держав, создало в Иране переходное положение, к которому не привыкло население, и что правительство приняло «энергические меры» для обеспечения спокойствия на время путешествия шаха: «Трудно даже приблизительно определить последствия, которые может иметь для Персии посещение Наср-Эддин-шахом цивилизованных государств, но несомненно то, что если значительная доля инициативы в этом случае принадлежит советникам шаха, имевшим возможность лично ознакомиться с Европой, тем не менее необходимо отдать полную справедливость самому государю, который решился выполнить предприятие, беспримерное в истории Персии, преодолеть позицию фанатических сторонников старинных обычаев; и победить собственные предрассудки и антипатии»[37].

Действительно, путешествие каджарского правителя в Европу стало беспрецедентным, первым в истории Ирана.

Дневники Насер од-Дин-шаха – отчет о поездках в Европу, которые были предприняты в 1873 и 1878 гг. – один из интереснейших образцов иранской словесности второй половины XIX века. Написанные живым, простым языком в полном соответствии с принципами новой прозы, утвердившимися в XVIII веке, они изначально предназначались для публикации и сознательно были ориентированы на вкусы читателя.

Что касается вопросов об авторстве, можно с уверенностью утверждать, что большая часть работы по написанию дневника была выполнена дабирами-секретарями, хорошо знакомыми с Европой. В числе шахской свиты находился Мальком-хан, получивший образование во Франции и проживший там более 10 лет. Текст тщательно выверен с точки зрения европейских реалий.

Среди причин, побудивших шаха совершить поездку по странам Европы, главное место занимали, пожалуй, финансовые проблемы. Деловая часть поездки связана с обсуждением концессии Юлиуса Рейтера, подписанной накануне отъезда и оплаченной крупным взятками послу Ирана в Лондоне, который выступал в качестве посредника между шахом и министрами. Неурожай 1871 и 1872 гг. и связанное с ним повышение курса крана обострили и без того сложное финансовое положение страны. В этой ситуации 15% отчисления от прибыли концессионера в течение первых 5 лет с дальнейшим повышением доходов от строительства дорог до 20, а от таможен – до 60 казались выходом из финансового тупика. Судьба концессии, вызвавшая крайне негативную реакцию в России, обсуждалась во время пребывания шаха в Петербурге, где русское правительство сделало Насер од-Дин-шаху контрпредложение, выдвинув план строительства русско-иранской железной дороги от Петербурга до Тебриза. В Лондоне обсуждение этой проблемы было продолжено. На встрече с Рейтером шах обещал оказывать ему всемерную поддержку, но в конце концов был вынужден уступить давлению России. Предпринятое по следам встречи с Рейтером посещение одного из лондонских Банков – конвейерная четкость работы служащих, приспособления, защищающее от краж, а главное – хранилище «бесчисленного количества золотых и серебряных слитков»[38] явилось демонстрацией финансовой мощи Англии, в 1889 году получившей в Иране право на основание Шахиншахского банка, первого государственного банка Ирана.

Не менее важные вопросы решались и во время второго путешествия. Тогда, в 1878 году, была достигнута договоренность с правительством России о приглашении русских инструкторов для создания конных регулярных частей, положивших начало формированию персидской казачьей бригаде.

Конечно, деловая часть поездки, которая подавалась только как череда торжеств, обедов и светских приемов, осталась за пределами текста, а сам дневник представлял собой рассказ об увлекательном путешествии монарха, желавшего поделиться впечатлениями с подданными своими впечатлениями о Европе.

Время Насер од-Дин-шаха – начальный период модернизации страны, самый плодотворный период которой связан с именем Таги-хана Амире Кабира. Реформы, однако, не были завершены. А самого атабек-азама по обвинению в заговоре в пользу брата шаха, от имени которого он якобы собирался править как регент, сослали в Кашан, где он был умерщвлен. 15 лет спустя шах вновь обращается к реформам, которые поручены Хусейн-хану Мошир од-Доуле, начавшему энергичную перестройку центрального и местного правительственного аппарата. Вскоре он был отправлен в отставку, через некоторое время возвращен и наконец снова отстранен от власти с обвинением в получении взятки. Коррупционным скандалом позже закончил при Насер од-Дине последний представитель когорты реформаторов Мальком-хан.

Истинными причинами падения садр-азамов-реформаторов стали интриги двора и гарема, который был не только семейным установлением, но и влиятельным общественным институтом. Сильными позициями в андеруне обладали шахиня-мать и жена правителя – мать наследника престола, часто определявшая политику двора непосредственно сама или через своих агентов. Гарем, насчитывавший при Насер од-Дин-шахе около 1000 женщин, был средоточием сплетен, слухов и городских новостей.

Судьба реформ в Иране во многом зависела от отношения к ним улама’. Имевшее независимые от трона источники существования, главным из которых были доходы от вакфов, улама’ часто выступают идейным оппонентом трона. Определяющую роль в формировании такой позиции сыграла доктрина имамата, объявлявшая шахскую власть временной, как бы условной. Но были и другие причины. В отличие от Сафавидов, легитимность которых базировалась на безукоризненном родословии, как сеиды они вели свое происхождение от Али через седьмого шиитского имама Мусу Казима, одновременно являясь потомками Сасанидов (согласно шиитским легендам Хосейн – сын Али – был женат на дочери последнего сасандского шаха Йездигерда III) и Надир-шаха, репутация которого как освободителя Ирана от захватчиков обеспечивала законность его пребывания на троне. Каджары таких позиций не имели. Они объединили Иран и захватили трон, лишь когда Зенды и Афшары обескровили себя в междоусобной борьбе, а их генеалогия выглядела малоубедительной. Все это позволяло шиитским богословам третировать Каджаров, подчеркивая незаконность их власти. Новый импульс реформам, инициатива которых принадлежит самому шаху, призвано придать путешествие по России и Европе.

На Востоке XVIII–XIX веков трудно найти правителя, который не связывал бы себя с Петром I. В случае с Насер од-Дином речь идет не только о сравнении, но и о тщеславном уподоблении. Ни одному иностранному монарху не уделяется столько места на страницах дневника, как Петру. В Оружейной палате шах внимательно рассматривает его военные трофеи, в Петергофе долго стоит перед картиной, изображающей спасение тонущего бота. И даже в конной статуе, которую Насер од-Дин установил в свою честь в летней резиденции Баге-шах после возвращения из Европы, русский глаз сразу улавливал общие контуры Медного всадника. Вояж каджарского монарха в Европу, как и русское великое посольство, призвано открыть новую страницу в истории Ирана.

Содержание дневников можно разделить на две группы. Текст, несущий полезную информацию, то есть сведения о западном мире; и призванный развлекать. Впрочем, разделение это достаточно условно. Элемент нового знания присутствует в них обеих. Первое сильное впечатление шаха связано с путешествием по железной дороге, которого прежде ему совершать не приходилось. Если сама дорога представляется ему вершиной технической мысли, то императорский поезд – просто дворец на колесах. Программа путешествия весьма насыщенна. Парады, военные смотры, посещение гарнизонов и учебных центров – настоящее потрясение, смешанное с испугом, ожидало шаха в Манчестере, Ганновере, где располагались заводы Круппа, и в портсмутском порту. «Громады кораблей... – признается Насер од-Дин-шах в дневнике – невольно приводят меня в волнение, от которого становится не по себе»[39]. Единственное, пожалуй, к чему шах остался равнодушен, это английская политическая культура. При посещении парламента специально для удовольствия шаха была разыграна процедура поименной подачи голосов, которая совершенно его не заинтересовала. Зато неподдельный интерес вызывало все, что относилось к жизни города: выставки, музеи, театр, цирк. «Театр» та’зие и выступлении силачей пехлеванов существовали в Иране, но имели абсолютно иной смысл. Та’зие – воспроизведение сюжетов, связанных с гибелью имама Хосейна, хотя постановочный характер действа очевиден, были частью религиозного ритуала, в котором сцена – часть сакрального пространства, а присутствующие – равные участники процесса и не делятся на зрителей и актеров. Выступления пехлеванов, хотя и были неотъемлемой частью любого праздника, также носили религиозный характер.

Следование шаха европейской бытовой культуре, каким оно предстает в дневниках, имеет выраженный демонстративный характер. С легкостью европейски образованного человека он не прочь щегольнуть знанием русской или европейской истории, регулярно посещает балет, не отказывается от танцев.

Еще до поездки каджарского монарха в Европу западная мода заявляет о себе при дворе и в гареме. Одежда становится не только маркером достатка, но и служебного положения, политических симпатий и даже убеждений. Одного взгляда достаточно Смирнову, воспитателю наследника престола Ахмад-мирзы, чтобы заключить: «Вазире азам – человек чрезвычайно ретроградного направления, что даже ходит не в сардаре, а в длиннополом халате и шлепанцах»[40]. На европейский лад декорируются и меблируются дворцы, стилизуется жизнь двора.

Это, конечно же, не отменяет, а даже подчеркивает обязательный характер ритуальных действий следования бытовым предписаниям ислама, которые скрупулезно фиксируются в дневнике: день правителя по-прежнему размерен молитвой, а на торжественных обедах шах поднимает бокал с шербетом, хотя дома Насер од-Дин небрежен в исполнении религиозных обрядов и не отказывается от спиртного.

Но по-настоящему Насер од-Дин-шаха заботит другое – подчеркнуть паритетность позиций в отношениях с европейскими монархами. Как шиит и повелитель правоверных он в этом не нуждается. А как политик – чрезвычайно.

Возьмем на себя смелость предположить, что начало тесных контактов с Европой, подкрепленное личными впечатлениями, стимулировало поиск в другом направлении, вызывало интерес к своему собственному «легендарному» прошлому. Пока это только символический жест. Ага Мохаммад-шах впервые со времен Буидов отказался от жаийе, отдав предпочтение сасанидской инсигнии – короне. Такого рода свидетельствами «обращения к корням» может служить и наивное копирование сасанидских барельефов. Тем не менее уже в годы Машруте[41] в политическом лексиконе понятие «великий Иран» предполагало обращение к доисламскому прошлому.