Издательский дом «Медина»
Поиск rss Написать нам
Главная » Материалы форумов и конференций
Современные проблемы и перспективы развития исламоведения, востоковедения и тюркологии. Материалы II Всероссийской молодежной научно-практической конференции (Нижний Новгород, 23 мая 2008 г.)
20.05.2009

М. В. Медоваров,
студент Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского

Исламская цивилизация в оценках Н. В. Гоголя и П. Я. Чаадаева
 

В первой трети XIX века, в эпоху романтизма, в России закладывались те основы, из которых затем будет развиваться востоковедение как наука. В те годы происходил переход от эмоционального увлечения восточной экзотикой к первым, робким и непоследовательным попыткам осмысления истории стран Азии, в том числе и исламских. Большую роль в этом процесс сыграл граф С. С. Уваров. Еще в 1810 г. он выдвинул проект создания Азиатской академии в России. Он считал Азию центром мировой цивилизации, который может спасти Россию «от дряхлости преждевременной и от европейской заразы»[1]. По мнению Уварова, эта академия должны была стать связующим звеном между Западом и Востоком. В ее программу предполагалось включить среди прочего арабскую, персидскую, турецкую и татарскую проблематику[2]. Проект Азиатской академии так и остался неосуществленным, но за годы своего пребывания на посту министра народного просвещения (1833–1849) Уваров значительно продвинул изучение стран и народов Азии в российских университетах и даже в ряде гимназий. Именно в эти годы был подготовлен последующий взлет отечественного востоковедения.

В начале 30-х годов Уваров привлек к сотрудничеству в «Журнале Министерства народного просвещения» ряд видных ученых и писателей, в том числе Н. В. Гоголя, преподававшего тогда всемирную историю в Патриотическом институте[3]. В 1834 г. по рекомендации А. С. Пушкина и В. А. Жуковского Гоголь назначается Уваровым на должность адъюнкт-профессора по кафедре всеобщей истории Петербургского университета[4]. Он начинает читать лекции, опубликованные впервые в № 9 «Журнала Министерства народного просвещения» за 1834 год. Среди них была и лекция «Первобытная жизнь арабов. Переворот в образовании нации, произведенный Магометом, и завоевания их», отражающая воззрения молодого писателя на возникновение ислама.

Для Гоголя характерно противоречие между критикой мусульманской религии и романтическим восхищением перед завоеваниями арабов. Он писал: «Между тем на Востоке остатки римлян теснятся и покоряются новым сильным народом, мгновенно, как бы фантастически, возродившимся на своем каменном Аравийском полуострове, подвигнутым до исступления религией, совершенно восточной, основанной полупомешанным энтузиастом Магометом; как этот народ, с азиатской саблей в руках, распространял магометанство на место прежних остатков греческого просвещения, и как изумительно, быстро этот чудесный народ из завоевателей делается просветителем, развертывается во всем блеске, с своей роскошной фантазией, глубокими мыслями и поэзией жизни, и как он вдруг меркнет и затмевается выходцами из-за моря Каспийского, которым оставляет в наследство одно магометанство»[5].

Противоречие между оценкой Мухаммеда как «полупомешанного энтузиаста» и «сочинителя» новой религии и высказыванием о «глубокой мысли» арабской культуры налицо. В другой статье, опубликованной в том же номере ЖМПН, исламской цивилизации дается уже однозначно положительная оценка: «Возьмем то блестящее время, когда появились аравитяне –  краса народов восточных. И одному только человеку и созданной им религии, роскошной, как ночи и вечера Востока, пламенной, как природа, близкая к Индийскому морю, важной и размышляющей, какую только могли внушить великие пустыни Азии, –  обязаны они всем своим блестящим, радостным существованием! С непостижимою быстротою они, эти смуглые чалмоносцы, воздвигают свои калифаты с трех сторон Средиземного моря. И воображение их, ум и все способности, которыми природа так чудно одарила араба, развиваются в виду изумленного Запада... Век вперед –  и уже он исчез, этот необыкновенный народ, так что в раздумье спрашиваешь себя: точно ли он жил и существовал или он –  самое прекрасное создание нашего воображения?»[6].

Гоголь так и не выработал однозначной позиции даже по отношению к событиям VII века: он то говорил о распространении ислама исключительно военным путем, то допускал и мирный вариант исламизации[7]. Противоречивы и гоголевские оценки роли арабской культуры в развитии просвещения (этот термин писатель всегда трактовал не в атеистическом ключе, а в христианском). С одной стороны, Гоголь писал: «Народ, который сначала отличался только удивительною храбростию, вскоре присвоил себе остатки греческой учености и предался наукам так пламенно и успешно, что самые европейские христиане частию у него учились... Просвещение у христианского духовенства было слабым оттенком против просвещения аравитян»[8]. С другой стороны, Гоголь, идеализируя европейское средневековье, считал усиление папства меньшим злом по сравнению с арабским завоеванием[9].

Внешними причинами упадка Халифата Гоголь считал междоусобицы и вторжения турок и татар[10]. Особенно его интересовали годы правления халифа аль-Мамуна (813–833), когда Халифат сотрясали народные восстания и войны с Византией, когда «арабы перешли эпоху своего фанатизма и завоеваний, но все еще были исполнены энтузиазма, и огненные страницы Корана перелистывались с тем же благоговением, исполнялись столь же раболепно»[11]. Статья Гоголя «Ал-Мамун» начинается с похвал халифу Харуну ар-Рашиду (786–809), который соединял в себе качества «философа, политика, воина и литератора». «Просвещение чужеземное он прививал к своей нации в такой только степени, чтобы помочь развитию ее собственного»[12], – пишет Гоголь, и в этих словах легко узнается его мнение о петровских реформах. «Гарун умел ускорить весь административный государственный ход и исполнение повелений страхом своей вездесущности», – отмечает Гоголь, предвосхищая аналогичные строки об обязанностях государя из «Выбранных мест из переписки с друзьями».

Аль-Мамун на этом фоне выглядит крайне неудачно. Погрузившись в занятия наукой и философией, он доверил управление государством «секретарям и любимцам». Желая счастья своим подданным, аль-Мамун насаждал такое просвещение, которое «менее всего отвечало природным элементам и колоссальности воображения арабов»[13]. По Гоголю, он предлагал своему народу скомканные и извращенные обрывки античной и христианской философии. Арабский народ «обещал дотоле невиданное совершенство нации. Но Ал-Мамун не понял его. Он упустил из виду великую истину, что образование черпается из самого же народа, что просвещение наносное должно быть в такой степени заимствовано, сколько может оно помогать собственному развитию, но что развиваться народ должен из своих же национальных стихий»[14]. Поэтому в итоге благие намерения аль-Мамуна вылились в «космополитизм» и «безродное чужестранное просвещение». Халиф, будучи «больше философом-теоретиком, нежели философом-практиком, каким должен быть государь»[15], устранился от дел управления, что привело к произволу чиновников на местах и отпадению ряда провинций. Покровительство же христианам, по мнению Гоголя, усилило оппозицию аль-Мамуну среди мусульман.

Двойственно отношение Гоголя к религиозному реформаторству халифа. Сочувствуя его намерению бороться с «суевериями и предрассудками», писатель указывал на политическую нецелесообразность такого шага: «Он не мог не видеть всех бесчисленных противоречий, пламенных нелепостей, которые вырывались повсеместно в постановлениях исступленного творца Корана. Он решился очистить и преобразовать священную книгу магометан и –  в то самое время, когда... вся чернь была уверена, что она принесена с неба... Первым шагом к образованию своего народа он почитал истребление энтузиазма, того энтузиазма, который составлял существование народа аравийского, того энтузиазма, которому он обязан был всем своим развитием и блестящею эпохою, подорвать который –  значило подорвать политический состав всего государства»[16]. Гоголь как православный христианин считал многие положения ислама, с которыми боролся аль-Мамун, суевериями, однако признавал их необходимость для функционирования арабской цивилизации. «Ал-Мамун не постигал азиатской природы своих подданных», – делает вывод Гоголь[17], и это вывод перекликается с его позднейшей оценкой Петра I[18]. Итогом правления аль-Мамуна, по Гоголю, стало усиление фанатизма «ослепленных сект» карматов и ассасинов. Халиф-реформатор «умер, не поняв своего народа, не понятый своим народом. Во всяком случае он дал поучительный урок. Он показал собою государя, который при всем желании блага, при всей кротости сердца, при самоотвержении и необыкновенной страсти к наукам был, между прочим, невольно одною из главных пружин, ускоривших падение государства»[19].

Значительное внимание возникновению ислама одновременно с Гоголем уделил и другой великий русский мыслитель –  П. Я. Чаадаев. Сравнение их судеб и образа мышления, при всем различии их взглядов, не раз становилось предметом исследования[20], однако размышления Чаадаева и Гоголя об исламе еще никогда не были предметом сравнительного анализа. Вместе с тем широко известно, что в чаадаевской философии истории исламу уделено особое место.

Чаадаев противопоставлял два образа мышления –  объективистский и субъективистский. Первый (иудаизм, зороастризм, христианство, ислам и философия Нового времени, а также Пифагор, Платон и Эпикур) направлен на поиск универсальной истины, второй (античность и Возрождение) вреден для человечества[21] (ч. 30). Чаадаев указывал, что лишь христиане и мусульмане способны умирать за свои убеждения. Он ставил Мухаммеда в один ряд с Платоном и Ньютоном[22]. Противопоставляя Моисея Сократу, Давида Марку Аврелию, Эпикура Катону, Чаадаев в шестом письме добавлял сюда и пару Аристотель –  Мухаммед: «Имя Стагирита, например, станут произносить с неким отвращением, имя Магомета –  с глубоким уважением; на первого будут смотреть как на ангела тьмы, который сковывал на протяжении нескольких веков все силы добра среди людей; на второго –  как на благодетельное существо, кто всего более способствовал осуществлению плана божественной мудрости для спасения рода человеческого»[23]. По мнению Чаадаева, лишь отсутствие собственной философской традиции вынудило арабов обратиться к чуждому им Аристотелю[24].

В седьмом «Философском письме» (1830) Чаадаев дает развернутую характеристику возникновению ислама и личности Мухаммеда: «Если подумать о благе, вытекающем для человека из его религии, то видно, что... она вместе с другими более сильными причинами содействовала уничтожению многобожия... распространила на громадном протяжении земного шара, и притом в таких областях, которые можно было бы считать недоступными влиянию общего движения разума, – идею единого Бога и всемирного верования... приготовила бесчисленное множество людей к конечным судьбам человеческого рода; поэтому необходимо признать, что, несмотря на дань, которую этот великий человек заплатил своему времени и своей родине, он заслуживает несравненно большего уважения людей, чем толпа бесполезных мудрецов, которые никогда не умели воплотить и использовать ни одно из своих измышлений»[25].

Для провиденциальной концепции Чаадаева характерно признание Западной Европы высшей ступенью развития человечества. Поэтому, признавая большие достижения арабов, японцев, христиан-эфиопов, автор «Философических писем» все же пытался так или иначе свести их цивилизации к западной. Это побудило Чаадаева рассматривать ислам как разновидность христианства, приспособленного для арабов VII века: «Исламизм есть одно из самых замечательных проявлений всеобщего закона; судить о нем иначе значит не понимать всемирное влияние христианства, от которого он происходит. Самое существенное свойство нашей религии состоит в способности принимать самые различные формы религиозного мышления, в умении согласовывать свои действия, в случае необходимости, даже и с заблуждением, для того чтобы достигнуть конечного результата. В великом историческом развитии религиозного откровения религия Магомета должна быть непременно рассматриваема как одно из ее разветвлений»[26].

Однако исторически в христианской мысли преобладали несколько иные точки зрения. Причину вражды двух религий Чаадаев считает чисто политической: «Самый исключительный догматизм должен без затруднений признать этот важный факт; он бы это и сделал, если бы только хоть раз отдал себе ясный отчет в том, чтó именно заставляет нас смотреть на магометан как на естественных врагов нашей религии, потому что только из этого и возник данный предрассудок. (Примечание: вначале у магометан не было никакого враждебного чувства к христианам; только в результате продолжительных войн между ними и христианами у них возникла ненависть и презрение к последним. Что касается христиан, то совершенно естественно, что они должны были смотреть на магометан как на язычников, позднее как на врагов своей веры; а те затем ими и стали.)»[27].

Этому исторически сложившемуся взгляду Чаадаев противопоставляет свое мнение. Он оценивает ислам как ответвление христианства, как «неосознанное христианство»: «Почти нет главы в Коране, где не говорилось бы об Иисусе Христе. А мы согласились... что ничего не понятно в тайне царства Христа, пока не видно действия христианства везде, где только произнесено имя Спасителя, пока не понятно, что его влияние распространяется на все умы, соприкасающиеся как бы то ни было с его учением». В противном случае, по Чаадаеву, большинство христиан, плохо знающих свою религию, нельзя было бы назвать христианами: «Не значило ли это свести все царство Иисуса Христа к ничтожным пустякам, а всемирность христианства к смешному притворству?»[28].

Отсюда Чаадаев заключает: «Магометанство как результат религиозного брожения, вызванного на Востоке появлением новой веры, стоит в первом ряду тех явлений, которые на первый взгляд не вытекают из христианства, но на самом деле, конечно, происходят из него». Мыслитель указывает три урока, которые дало истории возникновение ислама. Во-первых, это объединение множества народов в рамках одного государства и одной культуры. Во-вторых, это передача огромных пластов культурного наследия Европе, «что следует рассматривать как косвенные пути, использованные Провидением для довершения возрождения человеческого рода». В-третьих, согласно Чаадаеву, «в собственном воздействии ислама на дух покоренных им народов следует видеть прямое положительное действие учения, из которого оно исходит, которое здесь лишь приспособилось к некоторым местным и современным потребностям для того, чтобы получить средство посеять семена истины на более обширном пространстве»[29].

Таким образом, ислам низводится Чаадаевым с уровня отдельной религии на местный географический вариант христианства. Мыслитель восклицает: «Счастливы те, кто служит Господу сознательно и убежденно! Но не забудем и того, что имеется в мире бесконечное множество сил, послушных голосу Христа, хотя они не имеют никакого понятия о верховной силе, которая приводит их в движение!»[30]. Таким нехитрым способом Чаадаев смог вписать ислам в свою линейную схему всемирной истории, представив его как одну из ступеней провиденциального плана развития человечества (чего ему не удалось сделать с православием).

Но откуда мог черпать филокатолик Чаадаев свои идеи относительно ислама? Есть все основания считать, что он не был их автором, что в его построениях отразились некоторые веяния европейской мысли начала XIX века. Когда друг Чаадаева Э. Мещерский составлял докладную записку III Отделению о «Философических письмах», в которой пытался всячески преуменьшить вину мыслителя, он уделил основное внимание его религиозному направлению. Не видя политической подоплеки в книге Чаадаева, Мещерский указывает на то, что его симпатии к католицизму имеют аполитичный и «умозрительный» характер, после чего добавляет: «Превознесение автором Магомета отзывается сен-симонизмом. Но основа философской системы автора все же христианская и мнения неправоверные прорываются в некоторых выражениях его мысли, в некоторых выводах», которые порою не согласуются и с католицизмом. Более того, даже и «следов политического учения сен-симонизма в письмах этих не обнаруживается»[31]. В таком случае можно говорить о том, что Чаадаев смешал католические доктрины первой трети XIX века, утопические учения (Сен-Симон) и собственные рассуждения в рамках своей провиденциальной концепции всемирной истории и таким образом пришел к выводу об исламе как разновидности христианства и об арабской цивилизации как ступени мирового прогресса.

Точки зрения Гоголя и Чаадаева на ислам, казалось бы, имеют мало общего. Но сама попытка вписать историю арабов в контекст истории всего человечества, попытка установить место исламской цивилизации между античностью, ранним христианством и позднейшей цивилизацией Запада является общей для двух мыслителей. Их интерес в начале 30-х годов XIX века к исламу был отнюдь не случаен, но отражал некоторые процессы в общественной мысли Западной Европы и России в период перехода от романтизма к зарождению научного востоковедения.


[1]       Рязановский Н. В. Азия глазами русских // В раздумьях о России (XIX век). –  М., 1996. –  С. 396; Зорин А. Л. Идеология «православия –  самодержавия –  народности» и ее немецкие источники // В раздумьях о России (XIX век). –  М., 1996. –  С. 110–111.

[2]       Рязановский Н. В. Указ. соч. С. 398.

[3]       Виноградов И. А. Гоголь –  художник и мыслитель: христианские основы миросозерцания. К 150-летию со дня смерти Гоголя. –  М., 2000. –  С. 249.

[4]       Эймонтова Р. Г. Непризнанный пророк примирения (Гоголь и просвещение России) // В раздумьях о России (XIX век). –  М., 1996. – С. 158.

[5]       Гоголь Н. В. Собр. соч. в 8 т. Т. 7. –  М., 1984. –  С. 41–42.

[6]       Там же. С. 28–29.

[7]       Неизданный Гоголь. –  М., 2001. –  С. 59, 72.

[8]       Там же. С. 59, 74.

[9]       Там же. С. 80.

[10]     Там же. С. 59, 73.

[11]     Гоголь Н.В. Собр. соч. в 8 т. Т. 7. –  С. 84.

[12]     Там же.

[13]     Там же. С. 86.

[14]     Там же. С. 87.

[15]     Там же. С. 88.

[16]     Там же. С. 88.

[17]     Там же. С. 89.

[18]     Эймонтова Р. Г. Указ. соч. С. 173.

[19]     Гоголь Н. В. Собр. соч. в 8 т. Т. 7. –  С. 90.

[20]     Веселовский А. Гоголь и Чаадаев. Из этюда о Гоголе // Вестник Европы. –  1896. –  Т. 5. –  Кн. 9. –  С. 84–95; Мильдон В. И. Чаадаев и Гоголь (Опыт понимания образной логики) // Вопросы философии. –  1989. –  № 11. –  С. 77– 89; Щеглова Л. В. Судьба российского самопознания. Гоголь и Чаадаев. –  Волгоград, 2000.

[21]     Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма в 2 т. –  Т. 1. –  М., 1991. –  С. 30.

[22]     Там же. С. 585, 616.

[23]     Там же. С. 396–397.

[24]     Там же. С. 428.

[25]     Там же. С. 429.

[26]     Там же.

[27]     Там же.

[28]     Там же. С. 430.

[29]     Там же.

[30]     Там же.

[31]     Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма в 2 т. –  Т. 2. –  М., 1991. –  С. 535.



Контактная информация

Об издательстве

Условия копирования

Информационные партнеры

www.dumrf.ru | Мусульмане России Ислам в Российской Федерации islamsng.com www.miu.su | Московский исламский институт
При использовании материалов ссылка на сайт www.idmedina.ru обязательна
© 2024 Издательский дом «Медина»
закрыть

Уважаемые читатели!

В связи с плановыми техническими работами наш сайт будет недоступен с 16:00 20 мая до 16:00 21 мая. Приносим свои извинения за временные неудобства.