Р. Г. Ланда

История Ислама в России

Ислам на территории, входящей ныне в состав Российской Федерации, появился в 654 году, когда арабы пришли на территорию нынешнего Дагестана и заняли г. Дербент. Находившиеся среди них 40 асхабов (первых последователей-спутников пророка Мухаммада) стали распространять ислам среди местных жителей. Впоследствии они все погибли в битвах и до настоящего времени чтутся верующими мусульманами Дагестана. Войны арабов с хазарами привели к тому, что в 737 г. каган Хазарии вынужден был принять ислам. И хотя в 809 г. официальной религией каганата вновь стал иудаизм, многие хазары так и остались мусульманами. Этому способствовали постоянные контакты хазар с Арабским халифатом и Средней Азией. Именно в Хазарии с местными мусульманами, а также – с арабами и персами, общались, по свидетельству арабо-персидского географа Ибн Хордадбеха (820–890), «славянские купцы Ар-Рус», возившие свои товары к Черному и Хвалынскому (Каспийскому) морям, а также русские дружинники, участвовавшие в войнах хазар с арабами, Ираном и Византией. Потомки мусульман-хазар впоследствии вошли в состав тюркских народов Поволжья, Северного Кавказа и Крыма, в разное время также принявших ислам. Раньше других, в 922 г., это сделали булгары, жившие на Средней Волге и Каме. Они вели интенсивную пропаганду ислама в Х–ХШ вв. среди угро-финнов и даже славян в бассейне Оки и Волги.

В 987 году послы от камских булгар были первыми проповедниками ислама в Киеве. Узнав, что князь Владимир хочет сменить веру, они долго его убеждали и, очевидно, не без успеха, ибо в летописи сказано: «Владимир же слушал… и сладко ему было слушать». Возможно, князь всерьез подумывал о том, не принять ли ему ислам. Во всяком случае, четыре его посла, направленные в Хорезм, сделали это, по данным мусульманских историков. Сам Владимир все же ислама не принял, по летописи – ввиду нежелания отказываться от свинины, а особенно – от вина. Если верить “Повести временных лет”, князь сказал при этом: «Руси есть веселие пить, не можем без этого быть»[1]. Л.Н. Гумилев объясняет это обычаем князя пировать вместе с дружиной и тем самым крепить дружбу с ее воинами[2]. Но, думается, что выбор Владимира, в первую очередь, определялся сугубо политической ориентацией на союз с богатой, культурной и тогда еще сильной Византией, которая могла помочь Руси выстоять перед натиском степных кочевников с востока и юга, а также – напором с запада Польши, Венгрии и германских императоров.

Таким образом, Древняя Русь была близка к тому, чтобы принять ислам. Тем более, что мировое лидерство в сфере культуры, науки и материального производства принадлежало тогда мусульманскому Востоку. Но Русь сделала иной выбор. Он определялся как геостратегическими соображениями, так и уже сложившейся традицией противостояния с мусульманами-булгарами, с которыми воевали и отец Владимира Святослав, и сам Владимир, и его преемники. В то же время Русь была знакома с христианством именно византийского образца. Первые его последователи жили в Киеве с 867 г., т. е. за 121 год до крещения Руси. Мог сказаться и опыт части древнерусских воинов, посланных в 949 г. первой русской христианкой – княгиней Ольгой в помощь византийцам, сражавшимся с мусульманами на острове Крит, а также (позднее, в 962–964 гг.) на Кипре и Сицилии[3].

После крещения Руси христианству в Киеве, а потом во Владимиро-Суздальском княжестве пришлось вести в Х–ХIII вв. упорную борьбу с мусульманскими миссионерами в Поволжье. Через Каспий и Волгу шло тогда влияние мощной арабо-исламской цивилизации на Булгарию и Русь, а через Хорезм и вообще Среднюю Азию – на кочевников южных степей, прежде всего, кыпчаков (половцев) и огузов (торков), некоторые фракции которых были исламизированы, а другие сближались с Русью, сохраняя язычество или же принимая христианство.

Пришедшие на Русь в 1237–1240 гг. монголо-татары вскоре оказались под сильным воздействием ислама (уже в 1256 г. ханом Золотой Орды стал мусульманин Берке). Господство монголов осуществлялось во многом при опоре на мусульман («бесерменов», как их тогда называли на Руси). Это были сборщики налогов, составители переписей и прочие чиновники, родом из Булгарии, Хорезма, Ирана, знавшие грамоту в отличие от кочевников. Встречались среди них и принявшие ислам русичи (например, убитый во время восстания 1262 г. в Ростове Изосима).

С 1312 г. ислам господствовал в Орде и стал религией почти всех ее жителей (особенно тюркоязычных) от Крыма и Причерноморья до Поволжья и Сибири. Однако «после победы в Орде мусульманской партии… никто не требовал от русских обращения в ислам»[4]. Ханы взимали дань с Руси, контролировали князей и выдавали им ярлык на княжение, привлекали их как своих вассалов к участию в походах. Эволюция Орды и борьба за торжество ислама в ней парадоксальным образом косвенно усилили Русь. В соответствии с традициями ислама православные подданные Орды получили статус «ахль аль-китаб», т. е. «людей Писания», единобожников, терпимо относиться к которым завещал еще пророк Мухаммад. Ввиду этого некоторые ханы (Бердибек, Кульпа) открыто благоволили к православию, а в самой ордынской столице Сарае с 1303 г. после некоторого периода гонений стали восстанавливать православные храмы.

Между уделами гигантской державы монголов шел непрерывный обмен товарами, понятиями и людьми. К ханам, а от них – в Китай, Бирму и даже на Яву — отправлялись добровольцы, навербованные из тех жителей Руси, кто не поладил с князьями или церковью, сурово осуждавшей, в частности, еще сохранявшиеся в ХIII–ХІV вв. языческие игрища, обряды и колдовство. В то же время из азиатских владений монголо-татар уходили на Русь те, кто не хотел принимать ислам, особенно христиане-несториане, которых много было среди монголов еще до начала завоеваний Чингис-хана. Их «отъезды» на Русь резко участились после 1312 года, когда ислам в Золотой Орде восторжествовал окончательно. При этом среди «отъехавших» было немало представителей знати. В частности, в 1329 году на службу к московскому князю Ивану Калите прибыл ордынский мурза Чета. Он положил начало роду Годуновых, представитель которого – боярин Борис Годунов – стал через 200 с лишним лет русским царем.

Разумеется, после 1312 года на Русь «отъезжали» не только бывшие несториане или язычники, но и мусульмане, обычно – по причинам не религиозного, а личного порядка. Особенно много татарских эмиров ушло из Орды во время «великой замятни» (смуты) на рубеже ХІV–ХV веков. Прибывая на Русь, где тогда было сытнее и спокойнее, они превращались в «служилых царевичей», т. е. как бы в вассалов московских великих князей. Фактически так оно и было. Вместе с тем, московские князья оставались формально вассалами хана и правили своей «отчиной», т. е. наследственным владением, как частью «царева улуса», т. е. Золотой Орды. Они на деле не могли отказывать приезжим эмирам в поселении и обычно предоставляли им в наследственное владение города и территории по их выбору. Любой чингисид только в силу своей принадлежности к правившей в Орде династии мог требовать (и, как правило, успешно) землю и часть дани в свою пользу. Такое положение сохранялось вплоть до полного освобождения Руси от власти ханов. Например, сын хана Золотой Орды Касим бну Улуг-Мухаммед, перешедший в 1446 г. на службу к великому князю Москвы Василию II Темному, очень помог ему в борьбе против других московских князей, а в 1449 г. даже разбил подступившее к Москве войско золотоордынского хана Сеид Ахмеда. За это Василий II подарил Касиму (в 1450 году или 1456 г.) область по реке Оке, а центр ее Городец-Мещерский (вполне русский город, основанный в 1152 г. Юрием Долгоруким) в 1471 году был  переименован в Касимов. Область стала именоваться Касимовским царством, которое прекратило свое существование только в 1681 г.

Вопреки широко распространенным мнениям (а также – предрассудкам), Золотая Орда оказала значительное влияние на все стороны жизни входившей в ее состав Руси (которую даже в ХV веке называли «Залесской Ордой»). Усвоению политического мышления и психологии ордынцев, как и распространению на Руси их порядков, правил поведения, одежды, оружия, вкусов, техники (прежде всего – военной), методов управления, этикета и терминологии способствовал наплыв в ХІV–ХV вв. выходцев из Орды, пополнивших правящий класс Московского государства. Впоследствии до 17% русских аристократов (156 из 915 княжеских фамилий) имели ордынское происхождение[5]. Пополняла их ряды частично и знать присоединявшихся к Москве в ХVІ–ХVП вв. Казанского и Астраханского ханств, Сибири и Ногайской Орды. Более того, восприятие ими власти московского государя, которого мусульмане называли «Ак-Падишах» (Белый царь), прямо связывалось с взглядом на Москву как наследницу Золотой Орды. Практика московских и вообще русских царей в целом это мнение не опровергала.

Множество конкретных фактов говорит о заимствовании Русью политической культуры и методов управления ордынской власти. Приспосабливая к делению ордынцами населения Руси на «тьмы», «тысячи», «сотни» и «десятки» с целью получения налогов и мобилизации до 10 % жителей на военную службу, князья использовали эту систему в своих интересах, приучая подданных к беспрекословному повиновению и подчинению. Родственные (включая брачные) связи русской аристократии с ордынской знатью, а также существенное ее пополнение выходцами из Орды в ХІV–ХV вв., во многом облегчали внедрение ордынской практики в общественный быт Руси, ранее строившийся в большинстве случаев также на полувосточных правилах византийских традиций. Были введены смертная казнь (крайне редкая в Киевской Руси), пытки, такие слова (и их конкретные воплощения) как «кандалы», «кабала», «нагайка», небывалые ранее жестокие наказания в соответствии с новыми правовыми нормами (в Двинской грамоте 1397 года, «Судебнике» 1497 года). Многое из этого вводилось уже после распада Золотой Орды. Г. В. Вернадский назвал этот парадокс «эффектом отложенного действия», благодаря которому «прямое татарское влияние на русскую жизнь скорее возросло, чем уменьшилось, после освобождения Руси»[6].

У Золотой Орды и ее государств-преемников заимствовались не только судебная практика, доспехи, снаряжение, вооружение, методы ведения войны, но и способы управления, традиционные для тюркского общества, в частности, обращение знати («белой кости») с простым народом («черной костью»), определяемые этим специфические понятия о социальной справедливости, рожденные еще в древности отношениями свободного воина и пленника-раба. На Руси даже мелкого чиновника, творившего суд и расправу, вплоть до ХVІ–ХVII веков называли «ярыга» (от монгольского «яргу» – судья). Правители Московской Руси унаследовали учрежденные ордынцами торгово-конную службу «ям» (отсюда – «ямщик») и систему сбора дани, «избыток» которой оставляли себе. Они чеканили монету с именами хана и князя одновременно, собирали таможенные пошлины (от «тамга» – печать, клеймо по-тюркски), создали по примеру ханов казну (от арабского «хизана») во главе с казначеем (от тюркского «хазнаджи» или «хазначи»).

От Орды были восприняты система всеобщей воинской повинности и специальное оснащение, включая пушки, дипломатический этикет, в частности, запрет послам быть при оружии, обязательность подарков, забота о послах и опека над ними. Бытовали обычаи, соответствующие ордынским, «бить челом» (т. е. кланяться до земли), выбирать невесту правителя путем смотрин, сыпать деньгами при коронации. О многообразии влияния ордынцев и постордынцев на русскую жизнь свидетельствуют и многие вошедшие в русский язык слова: в военном деле – атаман, кремль (крепость), кинжал, кобура; в финансах – алтын, барыш, деньга; в торговле –
амбар, аршин, базар, бакалея, балаган, балчуг (рыбный рынок), батман, караван, лабаз, майдан (площадь), маклак (посредник), магарыч (угощение); в костюме – архалук, атлас, бархат, башлык, башмак, бешмет, бязь, кайма, кафтан, кисет, кошель, кумач, кушак, сафьян; в ювелирном деле –
алмаз, бирюза, жемчуг; в скотоводстве – аркан, каракуль, кибитка, отара. Сюда же можно отнести и некоторые другие слова, например, кабак, каланча, калитка[7].

За исключением Крымского ханства, все постордынские государства были присоединены к Московской Руси в ХVІ в. Этому сильно помогла интеграция в состав правящего класса Руси мусульманских феодалов, причем нередко – при сохранении их принадлежности к исламу, как это было не только в Касимове, но и в Юрьеве, где правили родственники астраханских ханов, или в Романове, где то же самое делали ногайские князья. Предводительствуемая ими легкая конница вплоть до ХХ в. была весьма эффективной частью русской армии. Многие из них участвовали в войнах Москвы с постордынскими ханствами, в частности, касимовский правитель Шах-Али, до того успевший трижды побывать на казанском престоле, а впоследствии – даже командовавший русскими войсками в Ливонии.

Надо отметить восприятие русскими некоторых обычаев степных ханов, в частности, назначение «младшего» соправителя. Таким соправителем был казанский царевич Худайкул (после крещения – Петр Ибрагимович) при Василии III, касимовский хан Саин-Булат (Симеон Бекбулатович) – при Иване Грозном, а Борис Годунов (потомок мурзы Четы) – при Федоре Иоанновиче. Выходцы из татарской знати часто пользовались особым доверием московских царей и отличались большей преданностью им, нежели потомки бывших удельных князей среди родовитого боярства. В 1600 г. касимовские цари, среди которых были потомки ханов Казани, Астрахани, Крыма и Сибири, были уравнены в правах с высшими иерархами русской церкви[8].

Распространенная в Касимове, Астрахани, Сибири и русских городах, управлявшихся «служилыми царевичами» из числа чингисидов, культура Казанского ханства повлияла на политическую жизнь Московского государства. Боярская дума в Москве во многом имитировала ханский «диван» (совет), а сами бояре стали с ХV века подражать татарским «карачи» (т. е. членам дивана) и, подобно им, кичиться своей родословной и соперничать из-за места поближе к государю. Двор московских царей заимствовал у ханского должности «дядьки» (аталык) и молочных братьев государя (имильдаш). По образцу военной прослойки «огланов» (т. е. «сыновей» карачи) возникло и на Руси сословие «детей боярских». Курултай Казани (духовенство, огланы и мурзы) в Москве именовали «вся земля Казанская» и по его образцу созывали свои земские соборы, состоявшие из «власти» (духовенства), «синклита» (Боярской думы) и «воинства». Многие мурзы (мурза – от персидского «эмир-заде», т. е. сын князя), огланы и другие представители знати уходили «на службу» в Москву еще до падения Казани.

В ХVІ веке Казанское ханство оказало большое влияние на архитектуру, быт и обычаи Московской Руси. Оттуда были взяты затворничество знатных боярышень в теремах, сама структура теремов, луковичные главки, заменившие шлемовидные верха церквей, цветные изразцы. «Казанский стиль» свойствен собору Василия Блаженного в Москве, многим постройкам Новгорода (после его разорения Иваном Грозным), Коломенского, Юрьева, не говоря уже о Касимове и Романове. Очевидно, культура ислама и жизнь мусульман обладали в глазах русских определенной притягательностью: часть русских пленников, освобожденных после взятия Казани, не вернулась на родину, причем многие из них приняли ислам. В то же время часть мусульманской знати Казани, придерживавшаяся прорусской ориентации, сохранила земли, крепостных и рабов, образовав особое сословие «служилых татар» во главе с беками и мурзами.

Они освобождались от налогов, приравнивались к русским служилым людям, получали поместья и награды, должности при царском дворе. Беки и хан-заде (т. е. князья и царевичи) всегда сидели на почетных местах при приеме царем послов из стран ислама. Вместе с тем, в Боярскую думу их не допускали. Ярые противники Москвы среди них были либо лишены своих владений и прав, либо переселены в русские области. А в татарские области царь переселял неугодных ему русских бояр и простых людей, особенно – из Новгорода. Только при подавлении восстания мусульман Казани в 1557–1558 годах было перебито до 1,5 тысячи беков и мурз. При царе Федоре Иоанновиче началось массовое разрушение мечетей и были подорваны позиции алпаутов (т. е. татарских помещиков), от которых получили право уходить их крепостные и рабы, принявшие православие. В 1628 году запрет алпаутам иметь крепостных-православных поощрил их христианизацию и переход в купечество большинства остальных. Меры по насильственному крещению толкали многих мусульман на участие в восстаниях против московского правительства. Тем более, что первоначально царь Михаил Романов доверял татарским мурзам (семь из них участвовали в его избрании на престол и в отпоре польскому королевичу Владиславу, претендовавшему на московский трон). Царь даже раздавал многим из них свободные земли на юге Нижегородского края, у Арзамаса и Алатыря. Практически к 1647 году мусульмане-землевладельцы, лишившиеся православных крепостных, вынуждены были креститься еще и под угрозой выселения[9].

Особенно жестко эта политика стала проводиться после подавления крестьянской войны 1670–1671 годов во главе со Степаном Разиным. У всех причастных к нему лиц земли отнимались и особенно безоговорочно – у мусульман (татар и башкир) в пользу тех из них, кто принял православие («новокрященов»). Помимо чисто политического характера репрессий здесь присутствовал и этноконфессиональный момент: Разин был связан с мусульманами Поволжья, его мать была татаркой, а сам он, по некоторым сведениям, иногда ходил в чалме (возможно, после похода в Персию). В приговоре ему он был назван «еретиком», а тело его после казни бросили в Москву-реку, откуда оно было тайно выловлено и захоронено возле Татарского кладбища, очевидно, не случайно[10].

Простые мусульмане, которым христианизация лишь грозила закрепощением, обычно веры не меняли, даже под угрозой высылки. Поэтому «новокрященами» становились, главным образом, представители имущих слоев («белой кости»), которые, к тому же, часто выступали на стороне царских властей. Однако последние тоже не хотели массового крещения мусульман, понимая невозможность его проведения. Поэтому, наряду с продолжавшимися мерами по крещению, стоит отметить и ряд актов российских властей в пользу мусульман. Это – «Соборное уложение» 1649 года, «Именной указ» царей Иоанна и Петра от 1685 года о крещении мусульман «только по свободному их желанию без всякого принуждения». Это – указ Сената 1719 года, что «в неволю их иноверцев никого крестить не будут». Это, наконец, указы Синода 1740 года и 1751 года «о непринуждении татар и других иноверцев к переходу в православие»[11].

Таким образом, уже к рубежу ХVII–ХVIII веков проблема отношений с исламом встала в России во весь рост. И во всех населенных мусульманами областях, прежде всего в Поволжье и Сибири, политика доминирования православия проводилась при сотрудничестве с элитой мусульман.

Исключение составил лишь Крым, присоединенный к России в 1783 году, но лишенный большинства своих жителей-мусульман, переселившихся в Турцию. В Крыму их доля уже в середине ХІХ века не превышала 37 процентов. Впрочем, в войнах и 1812 года, и 1853–1856 годов на стороне России сражались несколько полков крымских татар[12].

Завоевание Россией Крыма, Кавказа и Центральной Азии было вызвано процессом национального возрождения России после 250 лет ордынского владычества и стремлением сокрушить наследников Золотой Орды, а также использовать имперские традиции, методы господства и геополитические претензии, унаследованные от той же Золотой Орды, правопреемницей которой многие мусульмане признали Россию, для контроля над исторически сложившимся пространством Евразии от Сибири до Карпат. Это наступление России вызывало сопротивление Османской империи и Ирана, претендовавших, в свою очередь, на контроль над мусульманскими соседями России, а также – западных держав, опасавшихся усиления России и тогда уже начавших колониальную экспансию на Восток. Поэтому любой шаг русских на юг и восток сопровождался войнами и трагедиями, такими как почти полувековая война 1817–1864 годов с горцами Северного Кавказа, которая, помимо всех потерь и разрушений, вызвала массовую эмиграцию в Османскую империю до 2 миллионов адыгов, чеченцев, аварцев и других кавказских мусульман[13].

Однако, вопреки широко распространенному мнению, мухаджиры (мусульмане-эмигранты) были встречены османским правительством далеко не всегда благожелательно. Оно даже «всячески ущемляло их права», как отмечает чеченская исследовательница Зарема Ибрагимова. В то же время многие уроженцы Кавказа, включая вернувшихся вскоре из эмиграции, «смогли организовать свой бизнес», восстановить разрушенное хозяйство и даже преуспеть, «по сравнению с другими регионами, в сельскохозяйственном и промышленном производстве». Их уровень благосостояния существенно повысился и, что особенно важно было всегда для Кавказа, а тем более – в условиях резко изменившейся этно-демографической и социально–политической ситуации ХІХ века, «происходило сближение и обмен опытом, взаимодействие и сотрудничество различных народов»[14].

При завоевании Центральной Азии Россия пыталась избежать войны «по-кавказски», используя, в частности, посредническую роль мусульман Поволжья и Оренбуржья, издавна связанных с Бухарой, Кокандом и Хивой. Этому способствовал и отказ Екатерины II от политики «христианизации» мусульман, сделавший возможным их сотрудничество с российскими властями. Указ 1773 г. в основном устранил дискриминацию ислама. Создание муфтията в Уфе в 1789 г. положило начало последующей организации духовных управлений мусульман в России. Одновременно в 1783–1784 гг. татарская знать получила права русского дворянства. К концу ХІХ в. среди мусульман Поволжья и Сибири свыше 8 тыс. человек имели потомственное дворянство, свыше 500 человек – личное дворянство, свыше 2 тыс. человек – купеческое звание[15].

Присоединение к России мусульманских областей, наряду с негативными аспектами грубого военно-бюрократического насилия и экономического колониализма, имело и позитивные стороны – прекращение феодальных междоусобиц, ликвидацию рабства, подъем и обновление экономики, культуры, образования, здравоохранения. Присоединенные регионы постепенно втягивались в общероссийские процессы экономического, политического и социального развития. Начали строиться фабрики (в Поволжье в 1814 г. 148 из них принадлежали мусульманам), шоссейные и железные дороги, шахты, заводы по переработке нефти и другого сырья, ирригационные каналы, способствовавшие развитию традиционного садоводства и хлопководства. Параллельно шел процесс взаимопознания культур России и ислама, усиления контактов и взаимопонимания между ними, преодоления барьеров, создававшихся грубым колонизаторством царизма, фанатизмом, нетерпимостью, непониманием и отсутствием доброй воли у той и другой стороны[16].

Процесс сближения россиян и мусульман шел трудно. На него влияли самые разные обстоятельства – от разрешения в 1800 году печатать в России без ограничений мусульманскую религиозную литературу и создания научных центров по изучению ислама и культуры мусульман до обращения к Корану и вообще исламской тематике выдающихся русских писателей и философов. Во многом благодаря им в российской культуре ХІХ–ХХ веков сложилась прочная основа восприятия культуры, философии, особенностей религии и психологии мусульман. Среди мусульманской интеллигенции появились интеллектуалы, знакомые и со своей национальной, и с русской культурой. Наиболее видные из них – М. Ф. Ахундов, Ч. Валиханов, Ш. Марджани – выступали за дружбу с Россией.

Модернизация мусульман России породила в конце ХІХ века движение джадидов (либералов-«обновленцев»), выступавших за реформы в сфере образования, религии и культуры. Видный идеолог джадидов крымско-татарский просветитель Исмаил-бей Гаспринский писал, что «для мусульманских народов русская культура более близка, чем западная». Он выступал за сближение мусульман с русскими, считая и тех, и других «детьми великой семьи народов нашего обширного великого отечества». Эту концепцию он потом отстаивал всю жизнь в прессе и лекциях, на родине и за рубежом[17]. Как бы подслушав 100 лет назад актуальные споры наших дней, Исмаил-бей полагал, что «Востоку нечего ждать добра от Запада», и что «сеять недоверие и вражду к России среди мусульман, выставлять ее истребителем и беспощадным врагом ислама и западной культуры – прямой расчет европейцев»[18]. Он осуждал и ассимиляторов, игнорировавших ислам в России, и фанатиков, подрывавших жизненно важные связи мусульман с русским обществом. Включение мусульман Кавказа и Средней Азии в общероссийскую жизнь, сближение русских с мусульманами Поволжья и Средней Азии вплоть до восприятия их языков, норм поведения, обычаев и верований на рубеже ХІХ–ХХ веков, появление в русской армии офицеров-татар, башкир, черкесов, чеченцев, казахов, аварцев свидетельствовали о рождении в России «нового социума общей судьбы» уже тогда, а не после 1917 года, как думают некоторые историки на Западе[19].

Размышления Гаспринского об «общем горе и общей судьбе» россиян разных конфессий нашли отклик у последующих поколений. Многие вопросы истории мусульман СССР являются объектом споров и дискуссий, особенно репрессии и депортации 30–40-х годов. Но вряд ли стоит отрицать, что «советизация» мусульманского общества не затормозила, а ускорила его модернизацию, сопровождалась ростом производства, расширением сферы образования и социальных гарантий, расцветом национальной культуры, приобщением к достижениям науки, началом формирования гражданского самосознания и правовой культуры (кстати, затормозившегося после отделения многих мусульманских республик от СССР в 1991 году). А до этого сближение между русскими и мусульманами происходило повсеместно. Напомним, что смешанные браки между ними только в 60-е годы составляли до 30% общего количества браков в городах Дагестана, Казахстана и Туркмении, до 25% – в Киргизии, до 15% – в Узбекистане[20].

Сейчас еще преждевременно, да и трудно непредвзято и всесторонне оценить положение мусульман в СССР, ибо крах великой державы, «дикий» рынок, идейный и моральный кризис спровоцировали на всем постсоветском пространстве многочисленные конфликты, споры, ссоры и взаимные претензии, либо давно забытые, либо гасившиеся жестким контролем центра. Но взлет сепаратизма и этноцентризма, усиленный в мусульманских регионах религиозной спецификой, нуждался в оправдании, одним из лучших средств которого стало преувеличение негативного опыта совместной жизни народов СССР.

Такой опыт действительно был. Но он не доминировал, что доказывает постепенная нормализация межнациональных и межконфессиональных отношений в постсоветской России при всех трудностях, проблемах и недоработках в этом деле. Исключение – Чечня, события в которой тормозят процесс нормализации. Причина этого – особо неблагоприятное сочетание к концу ХХ века в этой небольшой республике экономического хаоса и высокого уровня криминализации общества, которому способствовала специфика сохранившейся с давних времен конфессионально-клановой структуры тейпов (патриархальных родовых общин) и вирдов (ответвлений суфийских братств). К тому же эта структура постоянно усложнялась (в начале ХІХ века было 59 тейпов, к концу ХХ века – более 170), а переплетение этнического и религиозного фактора стимулировалось исторической памятью народа о Кавказской войне 1817–1864 гг. и депортации 1944–1956 гг. К сожалению, ни российским, ни чеченским руководством в 1990-е гг. не был принят во внимание сложнейший комплекс социоцивилизационных, культурно-исторических, этнонациональных и религиозных различий между двумя обществами, не был учтен взрывоопасный характер накопившихся к тому времени взаимных обид, нестыковок и противоречий. Это неизбежно привело к силовому противостоянию, длящемуся уже более 10 лет, во многом – ввиду начавшегося с 1995 года мощного воздействия на ситуацию в Чечне военной, финансовой и религиозно-идеологической, да и кадровой поддержки немногочисленных ныне сепаратистов международными террористическими организациями исламо-экстремистов. В связи с этим интернациональный аспект чеченской проблемы играет ныне важную роль.

В целом, однако, постсоветское возрождение ислама в России и его интеграция в новые социокультурные и социополитические структуры российского общества – свершившийся факт. Рост числа мечетей (с 870 в 1991 г. до 5 тыс. в 1995 г.), мусульманских учебных заведений (свыше 100 к 1997 г.), изданий мусульманской прессы (более 20 в 1993 г.), как и создание новых мусульманских общин, благотворительных и культурных организаций – лучшее тому свидетельство. Влияние ислама растет и во многих областях с преимущественно немусульманским населением – Алтае, Омске, Ярославле, Оренбурге. Ислам в России сегодня – существенный компонент идеологической ситуации, важный моральный и социально–политический фактор. Уважительное к нему отношение, создание стабильных условий для его развития является одним из основных средств достижения межконфессионального и межэтнического мира в стране (в том числе в Чечне), а также – политической и гражданской лояльности российских мусульман.