Издательский дом «Медина»
Поиск rss Написать нам
Главная » Исламоведение, политология, международные отношения
Ислам в Содружестве Независимых Государств № 3(4)' 2011
21.10.2011

Влияние миграционных процессов на российский социум

Ахмад Макаров,
ответственный редактор энциклопедического словаря
«Ислам в Российской Федерации», научный сотрудник Нижегородского
исламского института им. Х. Фаизханова

Влияют ли миграционные процессы на российский социум — вопрос, думается, перешедший в категорию излишних. Собственно, он уже достаточно давно ставится не в плоскости наличия или отсутствия самого факта влияния, а в том, как влияет, на кого влияет и в каком направлении. Кроме того, следует учесть и тот момент, какие именно миграционные процессы влияют.

Начнем с того, что влияет и на кого. Не секрет, что российское общество не едино, оно разбито на сегменты и кластеры, определяющиеся по массе признаков — этнических, региональных, имущественных, конфессиональных и т. д. Причем крупные кластеры нередко распадаются на более мелкие, например, выделяемые по конфессиональному признаку условные христиане реально делятся на тех, для кого это является лишь маркером принадлежности, и тех, для кого религиозная практика представляет собой каждодневную реальность («воцерковленные»). Далее следует более дробное деление по предпочтению тех или иных религиозных авторитетов. Аналогичная ситуация происходит и мусульманами («соблюдающие» и «несоблюдающие»). Различия заключаются главным образом в соотношении внутри кластеров, в свою очередь находящегося в зависимости от ряда условий — этнической принадлежности, субэтнической и т. д. Например, доля соблюдающих мусульман среди даргинцев выше, чем среди осетин, а среди даргинцев из селения Уллуая выше, чем из Цудахара. Аналогично доля соблюдающих мусульман среди узбеков выше, чем среди кыргызов, а внутри самих узбеков соблюдающих больше среди выходцев из Ферганы, чем из Самарканда. Но все это не означает, что отдельно взятый кыргыз не может быть намного религиознее, нежели чем ферганский узбек. Все эти внутренние различия во многом и в первую очередь связаны с тем фактом, что среди мусульман в гораздо большей степени сохранились институты, соответствующие традиционному обществу.

Итак, российское общество разбито на сегменты, на множество сегментов, часть из которых представляют обой мусульмане с различной степенью соблюдения. Могут ли влиять на них миграционные процессы? Не только могут, но и влияют, хотя и несколько различным образом на разные сегменты.

В свою очередь, миграция также весьма неоднородна. Даже если абсолютно исключить из нее миграцию внутреннюю (что a priori неверно), тем не менее, влияние миграции Узбекистана совершенно не аналогично влиянию миграции из Азербайджана. Отличаются количественные показатели, сферы занятости населения, субконфессиональные характеристики. Более того, несравнимые по количественным показателям уровни миграции из арабских стран и Центральной Азии влияют совершенно различным образом, и наименьшую роль в этой разнице играют количественные показатели.

Кроме того, следует учесть и миграцию коренного российского населения из республик бывшего СССР, особенно первую их волну, которая сыграла колоссальную роль в формировании лица современного мусульманского сообщества России.

Итак, во-первых, влияние миграции на внутримусульманские сегменты российского социума.

Как было указано выше, первой волной миграции были наши россияне, переселившиеся из бывших республик СССР.Среди них можно выделить несколько потоков. Аварцы из Грузии, лезгины и цахуры из Азербайджана в достаточно массовом порядке переселялись в Дагестан в 1990-х гг., несомненно, они оказали влияние на ситуацию в этом регионе, но про них сейчас писать не будем (у автора нет данных). Южные осетины-кударцы, в огромном количестве переселившиеся в Республику Северная Осетия-Алания в начале 1990-х гг., значительно повлияли на конфессиональную ситуацию (в отличие от дигорцев и иронцев, среди кударцев нет мусульман). Но про них мы сейчас тоже не пишем.

Лично мне как исследователю, занимающемуся регионами Центральной России и Поволжья, гораздо интереснее эти регионы. А здесь влияние миграции было и сильнее и заметнее. Стоит заметить, что первые волны миграции носили больше политический характер, нежели чем более заметная сейчас даже визуально миграция экономическая. Учитывая сравнительно небольшой объем статьи, стоит рассмотреть следующим образом: краткая характеристика потока и те изменения в мусульманском сообществе, какие он вызвал.

Переселение турков-месхетинцев из Центральной Азии, главным образом Узбекистана, в Центральную Россию, по сути, создало массив сельских мусульманских общин в регионе Центрального Черноземья. Причем в тех регионах, где сельское мусульманское население не проживало с XVI–XVII веков — Воронежской, Белгородской, Орловской, Курской областях, причем в Орловской области именно турки стали основным системообразующим этносом в институционализации мусульманской общины. В субконфессиональном плане оно мало что изменило. Городские мусульманские общины, существовавшие в имперский и советский период и представленные главным образом татарами, к тому времени постепенно деградировали. Кроме того, турки-месхетинцы достаточно жестко придерживаются ханафитского мазхаба. Отношения с принимающим немусульманским населением в этих регионах в целом носили неконфликтный характер. С другими мусульманскими этносами турки-месхетинцы слабо контактировали, особенно на начальном этапе.

Переселение татар из республик Центральной Азии в Центральную Россию и Поволжье во многом способствовало оживлению религиозной жизни в этих регионах. При этом степень влияния татар-переселенцев в Поволжье была гораздо менее заметна (при большем объеме переселившихся), нежели чем в Центральной России. Если в регионах Поволжья татары из Центральной Азии практически нигде не занимают первых мест в Централизованных мусульманских организациях, уступая местным уроженцам, то в центрально-российских регионах ситуация заметно отличается. В некоторых регионах роль лидеров мусульманских общин принадлежит именно татарам-переселенцам из Центральной Азии, причем конца 1980 — начала 1990-х гг. в особенности ярко это заметно в центральночерноземных регионах, где старые мусульманские общины постепенно сошли на нет, и прилив новой крови смог их оживить (Воронеж, Белгород, Рязань и т. д.). В субконфессиональном плане это также не повлияло. Скорее это повлияло на степень восприятия мигрантов из числа коренных этносов Центральной Азии.

Совсем другое влияние оказала начавшаяся с конца 1980-х гг. бурная миграция азербайджанцев. В этом месте я умышленно не употребляю фразу «из Азербайджана», потому что в числе самых первых мигрантов, спасавшихся от войны, среди азербайджанцев преобладали выходцы из Армении (Зангезур и др.), а также самопровозглашенной Карабахской республики и оккупированного Лачинского коридора. Этот процесс имел несколько составляющих: в большинстве этих районов азербайджанцы составляли больше сельское население, а мигрировали в города, поэтому миграция была сопряжена с урбанизацией. Кроме того, сказался заниженный социальный статус переселенцев, вынужденных заниматься малопрестижной в глазах российского советского человека мелкой торговлей. В значительной степени именно азербайджанцы формировали «образ мусульманина» в глазах типичного постсоветского обывателя: торговец на рынке, плохо говорящий по-русски, шумный, слабо интегрированный в социум, «апельсин-мандарин продавал, да-а». При этом другие образцы (даже из тех же азербайджанцев), гораздо реже встречающиеся в повседневной практике (вы же не покупаете зелень у профессора РАГС), полностью игнорировались.

В субконфесиональном плане уроженцы вышеназванных регионов представлены преимущественно шиитами. Между прочим, и на сегодняшний день наиболее активные шииты из азербайджанцев происходят из Карабахской и Ленкоранской зон, которые дали и наибольшее число мигрантов первой волны. Этот факт давал колоссальное отчуждение между местными мусульманами, главным образом суннитами, и мигрантами-азербайджанцами. Кроме того, следует учесть и тот факт, что в советском Азербайджане не было такой отлаженной системы подпольных школ-худжр, как в Таджикистане, Узбекистане или Дагестане. Более близкие отношения устанавливаются с азербайджанцами-суннитами, независимо от того, являются ли они традиционными суннитами, или же представлены выходцами из шиитских семей. Такой процесс происходит параллельно в Азербайджане и России. В России суннизация азербайджанцев происходит в основном в регионах, где шиитские общины слабы, или же где лидирующие позиции в азербайджанской этнической общине закрепились за суннитами. Сунниты-азербайджанцы представлены шафиитами, ханафитами и саляфитами. Первые две группы традиционно имелись среди суннитов-азербаджанцев, компактно проживающих в Азербайджане и Грузии (миграция последних усилилась в настоящее время), третья появилась в современный период. В контактах с местными мусульманами доминирующую роль играют субконфессиональные предпочтения.

На сегодняшний день азербайджанцы лидируют в шиитской общине России, при этом шииты по сути создали независимую структуру собственных общин. Религиозно активные шииты поддерживают связи с имамами-муджтахидами, насколько известно, иранскими. Из числа местных мусульман наиболее активно общаются с азербайджанцами-шиитами также шииты (в большей степени русские, мизерное количество татар, среди северо-кавказских народов шиитов не отмечается, за исключением дербентских азербайджанцев и жителей 2 лезгинских сел).

Таким образом, вопрос интеграции азербайджанцев во внутрироссийском мусульманском социуме (или, правильнее будет сказать с мусульманскими сегментами российского социума), напрямую связаны с субконфессиональным фактором (шииты-сунниты, ханафиты, шафииты, саляфиты, суфии).

Одной из примет начала 1990-х годов стала открытость границ. Как известно, во многие города СССР доступ иностранцев был закрыт. Контакты советских мусульман с зарубежными единоверцами, хотя и не были вовсе прекращены, но строго регламентировались и к таковым допускались лишь единицы (в буквальном исчислении). Еще до распада Союза, когда был снят железный занавес, последовал период максимально свободного передвижения людей. Причем как советские люди получили возможность выезда за рубеж, так и иностранцы получили аналогичные возможности передвижения по России. Во многих городах и селах (!) впервые увидели живого араба или турка. Это было сенсацией. В подобные контакты оказались вовлечены сотни и тысячи людей, нередко не имевших никакого религиозного образования и опыта (причем с обеих сторон). Люди, знавшие хоть что-то или выдававшие себя за знающих, пользовались небывалым авторитетом. Эта ситуация касалась не только ислама, масса бывших советских людей почувствовала тягу к чему-то, чего она была лишена. С другой стороны, в России образовалась масса представительств различных иностранных организаций и структур. Их функционеры зачастую не имели никакого образования, и в первую очередь религиозного. Люди, приехавшие по бизнесу (продажа тканей, строительство), занимались разъяснением религиозных вопросов. И их слушали. Слушали, потому что другого ничего не было. Слушали, потому что верили. Понятно, что не имевшие опыта подобного диалога люди зачастую с трудом понимали друг друга. Кроме того, надо учесть определенную деградацию традиции, неизбежную в условиях отсутствия легальных институтов ее воспроизводства. Результатом явилось то, что в ряде регионов произошла утрата позиций традиционных для этих регионов школ. На самом деле, частичная или полная утрата произошла не вследствие «действий арабских или турецких эмиссаров», а на более ранних этапах. Эмиссары просто не всегда стремились ее восстанавливать, потому что или не знали, как это сделать, или не очень то и хотели. В результате в дополнение к старинным дореволюционным внутрироссийским мусульманским противоречиям (джадиды-кадимы и т. д.) добавились импортные продукты — саляфия, ихваны, хизбу-тахрир, невиданные ранее в России суфийские вирды какого-нибудь африканского происхождения, несколько различных турецких школ, алявиты, бахаи, кадиания (последние исламскими не являются, но за таковые себя выдают). Произошло значительное усложнение системы, вполне нормальное при любом открытии границ, особенно для неустоявшейся ситуации, что и было у нас в 1990-х гг.

Неизбежным стало введение практик, ранее не употреблявшихся советскими мусульманами, длительное время оторванными от зарубежных единоверцев. Параллельно (со стороны арабов) произошло некоторое снижение роли ханафитского мазхаба. Хотя говорить об иностранном влиянии как об однозначно антиханафитском, мягко говоря, не приходится, потому что турки и афганцы — самые из ханафитов ханафиты. Часть арабов — сирийцев, иракцев и ливанцев, тоже, хотя и следуют багдадской школе, в отличие от закрепившейся у волго-уральских мусульман самаркандской школы. Другое дело, что наличие иностранного присутствия поставило новые вызовы, и, как писал А.Тойнби, наше развитие определяет наша способность находить ответы на эти вызовы.

Как мне видится, в настоящее время происходит определенная стабилизация обстановки, по крайней мере, в ряде регионов выходцы из дальнего зарубежья овладевают творческим багажом российского ислама (к сожалению, пока малодоступного широким массам), а местные лидеры не менее успешно осваивают зарубежный опыт.

Вторым по степени влияния в 1990–2000-е годы фактором влияния, связанным с миграцией, явилась миграция внутренняя — из северокавказских регионов в Центральную Россию, Поволжье, Сибирь, Дальний Восток и Северо-Запад. Причем если последствия этой миграции в Среднем Поволжье и Урале практически сводятся к нулю (происходит просто ассимиляция малочисленных мигрантов местными мусульманами), то в Центральной России, Сибири и Нижнем Поволжье ситуация совершенно иная. В Нижнем Поволжье, по словам одного из крупных значительных региональных мусульманских деятелей, образовался треугольник «татары — казахи — кавказцы». Несмотря на то что фраза относилась к одной из областей, эта характеристика справедлива для Астраханской, Волгоградской и Саратовской областей в равной степени. Кроме разницы в ментальности, следует учитывать и субконфессиональные различия, выраженные в шафиитском мазхабе населения Северо-Восточного Кавказа, дающего основной миграционный приток из северокавказского региона. В результате в ранее почти чисто ханафитских регионах возникли крупные и сплоченные шафиитские общины.

В Центральной России и некоторых регионах Сибири ситуация еще более пестрая. В некоторых регионах Центральной России выходцы из Северного Кавказа пришли к руководству общинами. Наличие крупного кавказского сегмента внутри мусульманской общины способствует созданию определенного имиджа мусульман в немусульманских сегментах общества. Нередко бытовая кавказофобия переходит на всех мусульман, включая и автохтонов и выходцев из Центральной Азии. Возникают устойчивые ассоциации — Кавказ–Ислам и т. д.

Ввиду того что процесс внутренней миграции носит объективный характер, нам остается один выход — искать пути совместного выхода из имеющейся ситуации с учетом ее перспектив. Все досужие возгласы типа «Кавказ-домой», «детатаризация», «отделим Кавказ от России» и т. п. не имеют ничего общего с реальностью и являются лишь дешевым популизмом. С другой стороны, объективно у кавказцев за пределами Кавказа не остается выхода, кроме как блокироваться с местными мусульманами, хотя многие их лидеры этого пока не осознают.

Наконец, самым последним по времени, но при этом имеющем наибольший потенциал для дальнейшего роста, является миграция коренных этносов Центральной Азии. На самом деле первая волна выходцев из Таджикистана прибыла в Россию в период гражданской войны в этой новообразованной стране. При этом т. к. на начальном этапе войны ИПВТ и ее союзники терпели поражение, то в Россию мигрировали в том числе религиозно грамотные таджики (обозначение условное, т. к. среди них было немало этнических узбеков). На том этапе они сформировали часть кадров первых российских медресе. Являясь ханафитами, они способствовали укреплению позиций этого мазхаба. При этом были и другие стороны, главным образом заключавшиеся в том, что традиционная худжровская система была построена на несколько иных принципах, чем современная школа. Поэтому организовать учебный процесс они смогли, а вот предоставить учебный план, конспекты занятий и прочие очень важные моменты с точки зрения чиновника, но не имеющие никакой ценности для самих этих учителей документы — никак. Это стало одной из причин сложившегося недопонимания между этими частями общества и заложило некоторые не самые лучшие тенденции в российском исламском образовании.

В 2000-е годы миграция из Центральной Азии резко выросла и перешла на преимущественно экономические рельсы. Лидирующие позиции по численности постепенно переходят к узбекам, но велика также и составляющая кыргызов. Имеется миграция в отдельные регионы дунган, но это тема отдельной статьи. Крайне мала миграция туркменов. Что касается казахов, то при первом ознакомлении со статистикой складывается неверно впечатление о ее большом масштабе. На самом деле большинство российских казахов проживают здесь как минимум второе поколение, и у большинства предки приехали в 1920–1930-е гг. (немало и с дореволюционными российскими корнями). В некоторых регионах таджики и узбеки стали системообразующим этносом в мусульманских общинах. В особенности это актуально для регионов Дальнего Востока и Восточной Сибири. Кроме того, в целом сейчас идет колоссальная миграционная подпитка этими мигрантами практически по всей территории России.

В результате большинство регионов становятся полиэтничными, присутствует большая пестрота в субконфессиональном плане. Наряду с возникающими проблемами в этом есть и другие аспекты, например, в настоящее время в связи с притоком из Средней Азии происходит усиление позиций ханафитского мазхаба, а также тюркских языков, что автоматически выводит татарский язык на новый уровень (язык межнационального общения). К сожалению, часть татарских же религиозных деятелей этот факт игнорирует, видя в среднеазиатах исключительно «непонятных чужаков».

В глазах принимающего сообщества (немусульманские сегменты общества) происходит снижение социального статуса мусульман, потому что для них «мусульманин» приобретает узбеко-таджикские черты лица и обязательно рядится в оранжевую жилетку. В целом это аспект отрицательный, но при адекватном поведении среднеазиатских мигрантов он играет на руку имиджу ислама в глазах обывателя. Кроме того, следует учесть, что, как правило, негативные моменты у мигрантов связаны с нарушением именно исламских норм морали. Часть же представителей, а вернее, представительниц российского социума, «голосуют ногами», если данное высказывание здесь уместно. Реализуя личную стратегию выживания, они согласны пойти на брак с мигрантом, даже зная о наличии у него другой жены. Многое в восприятии ислама у широких масс российского обывателя будет зависеть от дальнейших судеб детей от этих браков.

Во многом тенденция в мигрантских средах меняются. Так, все больше их получает российское высшее образование, хотя стереотип о «таджикской национальной одежде — оранжевом жилете» по-прежнему остается. Таджики и узбеки вошли в фольклор, и от их поведения в быту сегодня в огромной степени зависит восприятие ислама широкими массами россиян.

Без миграционных процессов российский социум представить невозможно. Они его создали, расширили это государство. Они же, развиваясь в другом векторе, доносят мусульман, как носителей мусульманской цивилизации, в самые отдаленные уголки нашей страны. Влияние их колоссально, причем как на само мусульманское сообщество (мусульманские сегменты российского социума), так и на вмещающий социум (немусульманские сегменты того же российского социума). Переоценить их невозможно, процесс миграции продолжается, и здесь кроется огромное поле для исследователей самых разнообразных профилей.



Контактная информация

Об издательстве

Условия копирования

Информационные партнеры

www.dumrf.ru | Мусульмане России Ислам в Российской Федерации islamsng.com www.miu.su | Московский исламский институт
При использовании материалов ссылка на сайт www.idmedina.ru обязательна
© 2024 Издательский дом «Медина»
закрыть

Уважаемые читатели!

В связи с плановыми техническими работами наш сайт будет недоступен с 16:00 20 мая до 16:00 21 мая. Приносим свои извинения за временные неудобства.