Л. Н. Гумилев о влиянии религии на межэтнические взаимоотношения

Шитихин П. П.

Л. Н. Гумилев отмечал наличие кардинальных различий между религиозными и атеистическими мировоззрениями, и это при том, что они являются одним из главных факторов в формировании поведенческих стереотипов этносов. Различные религиозные мироощущения также сильно различаются между собой, но при этом догматические, вероучительные установки не играют первой роли в становлении своеобразия этносов, поскольку простые верующие в них до конца не разбираются. Большее значение здесь имеют чувства верующих, зачастую неосознанные, зависящие от положительной или отрицательной комплиментарности: «Они просто чувствуют феномен мироощущения той или иной религии и выбирают тот ее ва риант, который отвечает их психологическому настроению»[1].

На основании принадлежности к той или иной религиозной системе соотносят себя с окружающим миром не только отдельные индивиды, но и целые общества. Это всегда способ осознания мира «своей» духовной ориентации в соотнесенности с «иным» контекстом духовности, и в этой связи интересным представляется рассмотрение Гумилевым западного и восточного христианства.

Отличия католицизма от православия, утверждал наш мыслитель, основаны не столько на догматических особенностях, сколько на экклезиологических установках. В западном христианстве восторжествовал принцип примата (главенства) римского первосвященника, причем не только в сфере религиозной, но и в чисто гражданском, светском отношении. Светские государи в средневековом Риме считались вассалами папы; папы усваивали себе тогда право не только короновать императоров и королей, но и лишать их престолов; от пап во многом зависело каково будет законодательство в католических странах.

Еще одним фактором формирования католицизма был его акцент на разуме как главном инструменте познания. Согласовать собственное мнение с мнением соседей возможно было только посредством участия в постоянных войнах. Спокойному распространению католичества мешала и непонятная многим народам латынь. Поэтому приходилось рассчитывать не столько на силу убеждения, сколько на принуждение к принятию веры.

Восточное православие гораздо более обращено к потустороннему, чем западный католицизм, поэтому у православных народов не привилась идея земной теократии. Императоры в какой-то степени были подданным патриарха — они были православными — но симфония, являясь идеальной нормой церковно-государственных отношений, ни в Византии, ни в России не существовала в абсолютно чистой форме. Со стороны государственной власти не один раз Церковь оказывалась объектом цезарепапистских притязаний, византийская церковь не имела экономической и политической самостоятельности, в значительной степени зависела от государства и была тесно связана с его системой. Несмотря на это, «было известное равновесие между духовной властью и гражданской»[2], что долгое время способствовало устойчивому существованию Византии.

Когда мусульмане завоевали территории православных патриархатов, патриархи могли рассчитывать только на поддержку паствы и в свою очередь стремились учитывать ее интересы. Именно это, по мнению Гумилева, во многом повлияло на формирование демократического характера христианства. В результате этого православие фор мируется как демократический вариант христианства.

Специфика прочтения христианс кой проповеди западноевропейским населением и племенами Киевской Руси определяется в основ ном характером, менталитетом культур. Христианская идея актуализи ровалась в славянской культуре, наполнила ее новым культурным содержанием в том своем аспекте и в тех границах, которые были обоз начены славянской ментальностью. Результатом такой актуализации стало появление нового суперэтноса — русской православной культуры, точнее, ее доминантного ядра, которому впоследствии предстояло воплотиться в культур ные формы и образовать русскую православную культуру. «Крещение дало нашим предкам высшую свободу — свободу выбора между Добром и Злом, — пишет Гумилев, — а победа право славия подарила Руси тысячелетнюю историю»[3]. Христианству на Руси удалось превозмочь родоплеменные отношения и, по сути, создать целостную этническую систему. Именно православная церковь всегда оставалась началом, противодействующим дроблению и распаду государства, примиряющим разрозненные интересы не только князей, но и большинства русского народа.

Произошедший в 1054 г. формальный раскол христианства на католичество и православие Гумилев объяснял не столько догматическими и литургическими различиями западной и восточной церквей, сколько различиями в этнопсихологии. Основное вероучительное различие православия и католичества — католический догмат о filioque (исхождение Духа святого «и от Сына»), — считает Гумилев, вряд ли тревожило широкие круги верующих. «Церковь как чуткий барометр, среагировала на процесс этнического и суперэтнического расхождения Запада и Востока, — указывает наш мыслитель, — но население там и тут… с присущей обывателям инертно стью мышления долгое время не могло понять, что единое христианство перестало существовать»[4]. Разрыв 1054 г. не был абсолютным рубежом в разделении церквей. Современниками он осмысливается как временный разрыв между двумя кафедрами, как бывало и ранее.

Подлинную остроту и трагизм отношения православных и католиков приобретают после полного осознания и Востоком, и Западом всей совокупности не только идейных, но и политических и социально-экономических причин. Византийский суперэтнос к XII в. уже переживает свою «золотую осень», существуя лишь за счет ранее накопленных традиций и приобретений. В 1204 г. рыцари католической Европы вместо того, чтобы освобождать от мусульман Иерусалим, разгромили Константинополь. Спустя почти сорок лет шведы и немцы то же самое попытались проделать с Северо-Западной Русью. События 1204 и 1242 годов оставили глубокий след в коллективной памяти целых наций. Именно IV Крестовый поход стал тем моментом, который реально разделил Церковь.

После крушения Византийской империи в 1453 г. величайший исторический тип православной христианской цивилизации явила Россия. Л. Н. Гумилев пишет: «На рубеже XIII–XIV вв. русские, несмотря на политическую раздробленность страны, осозна ли свое системное единство. …Католичество было индикатором одного суперэтноса, а православие — другого»[5]. Безусловно, внутри самого русского суперэтноса ощущались различия между этносами, его составляющими, но с католиками эти различия были несоизмеримо больше.

Русские могли спокойно сосуществовать с неправославными народами (например, половцами, карелами и др.). Л. Н. Гумилев объясняет это, в частности, влиянием веротерпимости монголов. Толерантное отношение к религии покоренных народов было одним из принципов политики Чингисхана. Понятно, что это было одним из условий, при котором Чингис мог надеяться создать мировую империю. Причем интересно, что монголы принимали православие, ислам или буддизм, но не католическую религию. Это был не поиск выгоды, а симпатия, лежащая в сфере подсознательного, природного. Даже после 1312 г., когда хан Узбек сделал ислам государственной религией Золотой Орды и это вероисповедание стало обязательным для всех его подданных, это никак не затронуло население восточнославянских княжеств. Руси, констатирует Гумилев, в отличие от других вассалов Золотой Орды не только никогда не навязывалось мусульманство, но даже разрешалось принимать к себе несогласных со всеобщей исламизацией. Эти несогласные шли в русские княжества и оседали там, происходила метисация.

В XIII в. Русь переживает пассионарный подъем, благодаря которому ранее сложившиеся поведенческие стереотипы и структуры претерпевают кардинальные изменения. Ослабление власти русских князей привело к тому, что люди стали осознавать себя полностью свободными, а изменой считалось только вероотступничество. В такой ситуации особенно важной стала интегрирующая роль Православной церкви, которая, по сути, оставалась единственной силой, способной объединить этнос. Гумилев отмечает, что на Руси в это время формируется идеократия: «идея правосла вия, слугой которого был митрополит, глава всей Православной церкви на Руси»[6]. Подчиненность князьям отходила на второе место, а на первое выходила принадлежность к одной церкви. Именно религиозная идентификация стала синонимом идентификации этнической.

Такая установка, считает наш мыслитель, не позволила в XV в. утвердиться на Руси унии. Митрополит Исидор, сторонник унии, вернувшийся с Ферраро-Флорентийского собора в Москву, был даже посажен под арест вели ким князем Василием Васильевичем. При этом Гумилев отмечает, что великий князь выражал не только свое убеждение в истинности русского православия, но и интересы большинства своих подданных. На русскую митрополию без сношений с теперь уже униатской Константинопольской церквью, был посажен рязанский епископ Иона. Русская церковь стала автокефальной.

Для продвижения Руси из этноса в су перэтнос большое значение имело возвышение Москвы, становление ее цен тром общерусского православия и «собирание» ею русских земель. Пролитовски настроенная Тверь после поражения идеи унии в русских землях не могла составить Москве серьезную конкуренцию. Что касается Новгорода, то представители нового этноса московитов перестали воспринимать реликт Древней Руси — новгородцев — как «своих», так как индикатором этнической симпатии в то время являлось вероисповедание. Новгородцев, выбравших союз с католиками, москвичи приравнивали к язычникам. Иван III покорил этот город, воспользовавшись просьбой о защите «младшей чади новгородской» от прозападно настроенных бояр.

После того как в XVII в. Россия потеряла Белоруссию, Украину и часть великорусских земель, православные здесь сразу почувствовали презрение к себе со стороны польских католиков[7]. Несмотря на то что вероучительные различия между православием и католицизмом меньше, чем между католицизмом и протестантизмом, с протестантами поляки вполне уживались. Л. Н. Гумилев отмечает, что главной причиной тому были не промосковские пристрастия православных украинцев и белорусов — они в целом лояльно относились к правительству Речи Посполитой, — и не религиозные противоречия, а принадлежность к разным суперэтносам. Протестантская Европа по мироощущению оставалась все той же Европой: протестантизм появился на уже вполне сложившейся культурной почве, и для католиков протестанты, хоть и с оговоркой, оставались «своими».

Впоследствии единая суперэтническая принадлежность России и Украины, к тому же единоверных, стала причиной объединения этих двух близких этносов. «Об это всеобщее ощу щение единства, как волны о скалу, разбивались рациональные планы волевых, умных искателей власти»[8], — пишет наш мыслитель.

Таким образом, религиозная вера, по мнению Гумилева, не только отражает мироощущение этноса, но и является одним из основных факторов, направляющих жизнь как целой этнической структуры, так и отдельных людей, ее составляющих. Но, хотя религиозный фактор и играет важную роль в формировании ментальности членов этноса, все-таки он не является единственно определяющим важнейшие характеристики этнических структур и особенностей их взаимоотношений. Нельзя однозначно сводить этнологические проблемы к теологическим. Именно этническая, а не религиозная ориентированность позволяет объяснить многочисленные противоречия и даже военные конфликты между единоверцами, которые наблюдаются не только в Европе и Азии, но и в России: «Православные рязанцы “пограбили и поймали” отступавших москвовитян, — напоминает Гумилев, — а киевляне и белорусы из войска Ягайло настигали обозы с ранеными на Куликовом поле и добивали беззащитных» [9].

Этнические традиции православной Руси были насильственно прерваны Петром I, желавшим не только гражданскую, но и религиозную жизнь своих подданных перекроить по западному образцу. Это привело, отмечает Гумилев, к весьма плачевным последствиям: «Петровская и послепетровская секуляризация оттеснила православие, пронизывающее, подобно нерву, все слои русской культуры, породило в русском обществе духовное опустошение»[10]. В итоге большая часть русского этноса утратила оригинальное миросозерцание и стала видеть Россию плетущейся за Европой.

Лев Николаевич Гумилев считал, что Россия может возродиться только при условии восстановления ее религиозно-духовных основ — важнейшего интегрирующего фактора составляющих его этносов[11].