Священник и власть (дело А. Казанского)

Луканов А. Н.

Политика советского государства в отношении церкви в 1920 - е гг. не была постоянной. Попытки поставить церковь на службу государству сочетались с атеистической пропагандой и репрессивными мерами по отношению к духовенству. Механизм репрессивной политики хорошо виден на примере дела священника села Вельдеманова Нижегородской губернии А. Казанского.

Из документов следует, что в октябре 1920 года до школьного работника села Вельдеманова члена ВКП (б) 28 - летнего В. И. Ларина дошли слухи, что священник сетовал на плохое посещение прихожанами церкви, на то, что чаще они посещают сельский Народный дом. Ларин сам не помнил или не хотел вспоминать, от кого к нему поступила информация. Являясь главой сельской партийной ячейки, он пошел в дом к попу разобраться, так ли это.

Священник растолковал этот приход как угрозу ареста в будущем. По слухам, в следующей проповеди он говорил об этом приходе к нему Ларина. Слухи не проверяли, но на всякий случай решили сообщить о случившемся в Княгининское уездное политбюро по борьбе с контрреволюцией. Сначала заседали узким кругом при закрытых дверях 17 человек сельских коммунистов. Протокол заседания от 23 октября 1920 года содержал обвинение Казанского в высказываниях против посещения народного дома, где бывают спектакли, лекции и митинги, а также «в ложных обвинениях местных коммунистических организаций в репрессивных мерах как: угроза арестом (на самом деле не предполагалось)» и постановление: «о всех действиях А. Казанского сообщать в политбюро села Мурашкино»[1]. Это же постановление было проведено протоколом общего собрания членов Вельдемановской организации РКП (б)[2]. Таким образом, местные партийцы проявили бдительность и запротоколированная информация пошла дальше по инстанциям.

16 марта 1921 года протоколы попали в руки уполномоченного Княгининского политбюро Удальцова, находившегося в тот момент в Большом Мурашкине. Он тут же отдал распоряжение об аресте (как сам он отметил, «усматривая признаки преступления — агитации населения в контрреволюционном духе»[3]) и доставке в Княгинино священника Казанского и приглашения прибыть туда же Ларина[4].

Архивные документы дают возможность проанализировать ход предварительного следствия, которым занялся чекист Удальцов. Уже на следующий день после распоряжения об аресте был допрошен Казанский. Он в протоколе указал: «я допрошен в качестве свидетеля», однако на правом поле документа четко обозначено «обвиняемый». Апполон (так в протоколе допроса написал свое имя сам арестованный) Николаевич Казанский, сын священника, долгое время был священником в селе Черном Балахнинского уезда. Будучи немолодым, за 40 лет, человеком, он решил повысить образование. Революционный 1917 год пришелся у него на время обучения в Петроградской духовной академии. После октября 1917 года он стал священником села Вельдеманова. И вот теперь, в 50 лет, 17 марта 1921 года, вынужден был объяснять следователю свое поведение, хотя сам справедливо не считал себя виновным.

Объяснения, данные во время допроса Казанским, показывают, что это был человек умный и осторожный. «Прошлого года (1920. — Авт.) в марте, — писал он, — ко мне на квартиру приходило несколько красноармейцев и просили отслужить молебен в церкви, за которым сказать многолетие тт. Ленину и Троцкому. Я сказал, что отслужу, но личностям считаю неудобным, а российскому правительству с удовольствием, что и было исполнено»[5]. По поводу слухов Казанский пояснил, что в проповеди 21 сентября говорил лишь следующее: «У кого есть дети… воспитывайте в страхе Божием и своей жизнью показывайте пример детям»[6]. К тому же показал, что преподавания Закона Божьего он не вел[7].

Сразу же после допроса Удальцов решил вести дело дальше и выдвинул следующим образом сформулированное обвинение: «в агитации против воспитания детей в духе социализма, в агитации с целью восстания населения против РКП и попытке преподавать детям Закон Божий»[8]. Теперь это обвинение надо было доказать. Удальцов взялся за это основательно. На следующий день, 18 марта, в 10 часов 20 минут утра он начал допрос свидетеля, зажиточного крестьянина (в собственности дом, 2 лошади, корова, 2 овцы), В. А. Гусева, который показал, что «отец Казанский очень хороший, проповедей контрреволюционного содержания я лично не слышал»[9]. Известный нам уже Ларин показал, что «Казанский Закону Божьему не обучал. Это слухи»[10]. Единственное, что мог сказать против Казанского ещё один свидетель — Т. И. Рогов, так это то, что «звону стало очень много» (имеется в виду колокольный звон. — Авт.)[11].

В то время как Удальцов проводил свое расследование, жители села Вельдеманово 23 марта собрались на общее собрание прихожан и ходатайствовали об освобождении священника из-под ареста. На заявлении селян Удальцов поставил резолюцию: «Отказать. 30 марта 1921. Удальцов»[12]. Его обвинение, как он полагал, оказалось в значительной степени подтвержденным найденными у Казанского во время ареста шестью экземплярами «Троицких листков»[13]. Эти листки были внимательно прочитаны Удальцовым, что явствует из его пометок на полях[14]. Из очерка «Как трудиться во славу Божию?»[15] наибольшее внимание Удальцова привлек следующий фрагмент: «В поте лица своего снеси хлеб твой: пусть этот пот градом катится с чела твоего и лица твоего; не жалей его: он отнимает у тебя время для делания грехов; он и Богу любезен, если ты проливаешь оный от чистоты сердца и в страхе Господни; от него ждет плода Государь-отец; от него ожидает церковь Божиа благолепия, икона Христова свечи, нищий — подаяния, братья и ближние твои честного прибытка»[16] (подчеркнуто Удальцовым; он же пишет на полях: «проповедь эксплуатации»[17]. Следующий подчеркнутый Удальцовым фрагмент звучит следующим образом: «Знаю, что работы ваши тяжелы, жизнь ваша не роскошна, доля не красна; но потому-то самому вам легче, не в пример легче, спасать свои души…»[18].

В следующем очерке «Как учить детей добродетели?»[19] Удальцова привлекли рассуждения о любви к нищим. Он пометил на полях: «Какая чушь!». Подчеркнул же следующее: «Учите, родители, своих детей молиться Богу», «И Бог требует, и душа просит исповеди».

Удальцова, как явствует из подчеркнутых фрагментов, интересовало, как церковь, политический и идеологический противник большевиков, может аргументировать свою позицию. Интересно то, что чекист обратил внимание на то, как людям верующим согласно религиозной традиции следует переносить тяжелые времена и не падать духом в моменты истязаний и мучений, идущих от врагов. Он подчеркнул в тексте Поучения Кирилла Туровского: «Вот как любил храм Божий великий Царь и Пророк Давид! Любили участвовать в церковной молитве и все святые Божии, все верные чада Церкви Православной. Много приходилось им терпеть от язычников и еретиков за свое усердие к службе Божией; их били, мучили, жгли, убивали». Внимание Удальцова привлекли и исторические экскурсы, содержащиеся в отобранной у священника литературе: «Умели, надо сознаться, наши деды и биться с врагом; умели находить себе и союзников. Союзники те — Царица небесная, Сергий Преподобный и другие. Умели они и собой жертвовать, для блага и спасения Отечества. Хотя бы и нижегородец Минин простой торговец…». Обращение к традициям во все времена было эффективным моментом воспитательной деятельности. И Удальцов, по-видимому, почувствовал в этой аргументации опасность, подчеркнув следующую фразу из очерка: «А мы, слава Богу, живем за царем своим точно за каменной стеной» и рядом на полях написал: «Всё старо, но… пока читают и учат других». Пометка многозначительна, особенно слово «пока».

Результатом проведенного Удальцовым предварительного следствия было написанное им заключение из 4 пунктов обвинения. Во - первых, он обвинялся в том, что «как академик, построил свою проповедь 21 сентября 1920 года, довольно тонко. Им ни разу не упоминались слова «театр», «нардом» и т. п., а население поняло запрет светского социалистического воспитания детей». Во - вторых, он выступал «против недели ссыпки хлеба, то есть против коммунистов» (в материалах дела об этом не сказано ни слова). В - третьих, он преподавал Закон Божий (даже Ларин на этом не настаивал). В - четвертых, вел «контрреволюционную черносотенную агитацию», хотя сам утверждал, что «раздавал церковные материалы якобы для курения, а не для чтения». Подытоживая сказанное, следователь отметил «его дипломатичность как проповедника», почувствовал в нем «никого не боящегося вредного типа» и резюмировал, что такой «вредный тип, особенно в деревне, где коммунисты малограмотны, довольно трудно доказать ложь и лицемерие поповских проповедей».

С этим заключением дело А. Казанского было передано в особую сессию нарсуда при Убюсте 1 апреля 1921 года. Священник 18 апреля «почтительно просил назначить по делу правозащитника», но суд отказал («нет необходимости»). 27 апреля вновь жители села Вельдеманова обратились с ходатайством об освобождении Казанского. По решению суда 4 мая 1921 года А. Казанский был приговорен к лишению свободы условно на 1,5 года с выполнением принудительных работ. Сразу в зале суда он был освобожден из-под стражи.

Дело священника А. Казанского подтверждает, что на вопрос о форме и характере взаимоотношений Русской православной церкви с государством в новых политических условиях не сразу нашелся ответ. Время жестких репрессий в адрес священников со стороны власти еще не наступило, но и оставлять деятельность идеологических противников без контроля со своей стороны государство намерено не было. На материалах дела хорошо видно, что именно в этот период начинает формироваться такая модель действия государственных органов, при которой любой священник, вызвавший недовольство власти, мог быть осужден за государственную измену, даже если его дело было сфабриковано на основе непроверенных слухов. В дальнейшем эта модель стала основной при работе с идеологическими противниками.