ВОСТОК НА ЗАПАДЕ

Долгое время страны Востока жили изолировано от остального мира. Это порождало легенды, тайны, загадки и фантастические слухи. Географическое открытие Востока длилось целые столетия. Но куда сложнее оказалось духовное постижение неведомого мира. Об этом написаны интереснейшие книги: от увлекательного бестселлера Лоуренса Аравийского до глубоких научных исследований замечательного венгерского ученого Вамбери. И все же наиболее интересное и тонкое постижение Востока совершил не ученый и не путешественник, а поэт.

Его имя И. В. Гете. Конечно, и до него и после были написаны яркие, талантливые книги об этом сложном и загадочном мире, но именно великое творение Гете стало вехой в сближении культур и цивилизаций.

«Западно­восточный диван» — гениальное творение немецкого поэта — удивительный пример духовного постижения другой культуры. Это произведение создавалось в сложные для народов Европы годы. Крушение наполеоновского владычества ознаменовалось резкими изменениями в жизни европейских стран. Это было время крайне противоречивых перемен. Для одних людей Наполеон по­прежнему был воплощением духа Французской революции, а другие воспринимали его, как типичного деспота. Наверное, точнее всего о нем сказал А. С. Пушкин: «Мятежной вольности наследник и убийца». Страны Европы восприняли победу над Наполеоном, как счастливое освобождение от тирании. Но, как часто бывало в истории, победой народов воспользовались реакционные и ограниченные политики. Все это порождало сложные и противоречивые настроения у самых разных людей. Это было время перелома и осмысления горьких истин. Я предчувствую резонный вопрос: «А при чем здесь Восток?» Автор этих строк менее всего склонен к социологизму. Но хотелось бы обратить внимание на одну закономерность: в годы великих потрясений в обществе поразительным образом появляется потребность в духовных ценностях. В годы первой мировой войны возникли новые направления в искусстве, и проявился обостренный интерес к философским поискам, в том числе и на Востоке, а во время второй мировой войны, как это ни странно, создаются величайшие творения человеческого духа: «Доктор Фаустус» Т. Манна и «Игра в Бисер» Г. Гессе. При этом в отличие от произведений, написанных на злобу дня, в творениях великих художников проблемы современные сложнейшим образом связаны с вечными вопросами человеческого бытия. А поиск истины, как известно, не имеет национальных, да и континентальных, границ. Такое же сочетание вечного и злободневного, глубоко личного и общечеловеческого мы находим и в «Западно­восточном диване» Гете.

Работать над этим сборником поэт начал в 1814 году. В это время венский востоковед Йозеф Гаммер опубликовал перевод стихотворений Гафиза. Великий персидский поэт жил в 14 веке. Но для Гете его творчество стало подлинным открытием. Редко произведения современной литературы волновали Гете так, как тронули его душу творения средневекового персидского поэта. И в том же году Гете знакомится с Марианной Виллемер. Оба эти события стали творческим импульсом для начала работы над «Западно­восточным диваном».

«Путешествие на восток, которое Гете совершил не в почтовой карете, единственное из всех не принесло ему разочарования», — это строки из биографии Гете, написанной Эмилем Людвигом. А сам поэт так писал об охватившем его увлечении Востоком: «Я немедля отправился в общество персидских поэтов и принялся подражать их шуткам и их важности. Местом своего пребывания я выбрал поэтический центр Шираз и отсюда, по примеру бесчисленных мелких князьков, совершаю набеги в самые разные области, но только гораздо более безобидные, чем они... Да, я решил оставаться в пределах, на которые простирались завоевания Тимура, ибо таким образом я не встречу препятствий, когда отправлюсь вторично в палестины моей юности. Я начну изучать арабский, по крайней мере настолько овладею арабскими письменами, чтобы воспроизводить в оригинале надписи на амулетах и талисманах, на абраксасах и печатях». Не знаю, выполнил ли Гете свое намерение и действительно овладел арабским языком, но одно, несомненно — в своих стихах он сумел тонко и глубоко передать мир иной, загадочной культуры. Вспомним, что это было начало 19 века. Европа ощущала себя единственным центром мира. А страны Ближнего Востока не имели тогда политической самостоятельности. Впрочем, дело даже не в этом, в сознании большинства людей того, в общем­то, достаточно просвещенного времени, культура народов Азии, привлекавшая отдельных людей своей экзотичностью, по мнению подавляющего большинства, не могла идти ни в какое сравнение с искусством Запада. Великий Гете не отличался ложной скромностью.

«Только негодники скромны», — как­то заметил он. Но, прочитав стихи Гафиза, поэт испытал настоящее потрясение. Гете открыл новый, неведомый мир. «Диван» начинается «Книгой певца. Моганни­Наме». Стихотворение, открывающее эту книгу, называется «Гиджра». Каждый мусульманин знает, что это слово буквально означает «бегство»? и речь идет о бегстве Пророка Мухаммеда в Медину, послужившее началом мусульманскому летоисчислению. У Гете обращение к Востоку становится началом долгого пути к духовным истокам, к вечным основам мудрого и прекрасного мира. Позднее, в трагичные годы века двадцатого, Герман Гессе напишет удивительную книгу «Паломничество в Страну Востока». Но, несомненно, первым духовным паломником в эту загадочную страну был веймарский затворник И. В. Гете.

Север, Запад, Юг в развале,
Пали троны, царства пали.
На Восток отправься дальний
Воздух пить патриархальный,

В край вина, любви и песни,
К новой жизни там воскресни.
Там, наставленный Пророком,
Возвратись душой к истокам,

В мир, где ясным, мудрым слогом
Смертный вел беседу с Богом,
Обретал без мук, без боли
Свет небес в земном глаголе.

В этих строчках поразительным образом слито вечное и сиюминутное, земля и небо, человек и вселенная. Первые строки стихотворения говорят о конкретных исторических событиях, о развале тогдашнего мира и падении царств. И в это, как сказали бы на Руси, смутное время поэт ищет духовной опоры и поддержки, и обретает ее в патриархальном воздухе Востока. Разумеется, слова о вине, любви и песне следует понимать в символическом значении. Каждое из этих слов имеет множество оттенков. Впрочем, поэтический образ всегда многозначен, и каждый читатель понимает его по­своему. Строки о воскрешении к новой жизни, как мне кажется, имеют для Гете глубочайший смысл. На протяжении всей жизни Гете писал «Фауста», а в годы, последовавшие за написанием «Дивана», поэт с небывалой силой стал работать над второй частью «Фауста». Это, несомненно, ярчайшее и сложнейшее произведение мировой литературы. О великой поэме Гете написано очень много. Куда меньше внимание исследователей привлекает «Западно­восточный диван». А мне представляется важным и очень интересным сравнить эти произведения. Разумеется, подробный анализ в данном контексте вряд ли возможен, но отдельные, самые общие соображения, мне хотелось бы высказать. И в «Фаусте», и в «Диване» поэт совершает духовное путешествие во времени и пространстве. Фауст оказывается и в Древней Греции, и в эпохе Средневековья. Мир реальный, раздираемый острейшими противоречиями, полный злобы и насилия, и мир фантазии и вымысла постоянно пересекаются друг с другом. Вторая часть «Фауста» иногда напоминает мне роман «Улисс» Д. Джойса. А порой страницы этой удивительной книги вызывают в памяти кинофильм Ж. Кокто «Орфей». И в «Диване» мы находим столь же поразительное преображение далекого времени. Гете обращается к средневековому поэту Гафизу, как к своему современнику и близкому другу. Возможно, «Западно­восточный диван» самое личное произведение в творчестве позднего Гете. «Свет небес в земном глаголе»... Трудно найти в мировой литературе более емкие слова.

Но все­таки, что заставило Гете совершить это духовное паломничество? Аравия в те годы была своеобразным «краем света», периферией тогдашней цивилизации. Может быть, страсть к новым впечатлениям? Но давно прошли годы «Бури и натиска». Поэту шел седьмой десяток. Обычно в этом возрасте подводят итоги и пишут воспоминания. Но в это время поэт пережил духовное преображение. Гете вновь почувствовал себя молодым. Разумеется, это связано, прежде всего, с обстоятельствами его личной жизни, о чем еще будет сказано подробнее, но, мне кажется, не только в этом дело. Гете, как никто другой, чувствовал то, что условно можно назвать «духом времени». А в эти годы многие мыслители были заняты поиском принципиально новых философских идей. Свершившиеся и надвигавшиеся события требовали своего объяснения. В это время появилась книга молодого тогда философа Артура Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Это произведение почти на столетие определило развитие европейской философии. Когда речь идет о великих мыслителях, то такие определения, как пессимизм или оптимизм вряд ли уместны. Они кажутся примитивными и шаблонными. И все же есть мыслители и художники, крайне мрачно воспринимающие наш сложный мир, и есть те, кто несмотря ни на что в самые тяжкие годы сохраняет веру в высокое предназначение человека, как бы банально это кому­то не казалось. Гете многое испытал на своем веку. В его жизни были трагические переживания и горькие сомнения, но всякий раз из трудных периодов своей долгой жизни Гете выходил духовно обновленным и преображенным.

Поэт с юных лет увлекался искусством Востока. Юношей он написал драму «Магомет». Позднее Гете опубликовал перевод хвалебной песни, одной из тех, которые висят в Мекке в мечети. Путь на Восток был не простым для поэта. Подобно паломникам в книге Г. Гессе, Гете постоянно бродил по временам и странам. И здесь мне хотелось бы обратить внимание на одну особенность. Общеизвестна любовь Гете к античной культуре. У поэта было несколько прозвищ, одни называли его Олимпийцем, другие Протеем. Последний, как известно, постоянно менял свой облик. Блистательный знаток античного искусства, стремится постигнуть мудрость Востока. На первый взгляд, это кажется парадоксом. Языческая Греция и наиболее последовательный в своем монотеизме ислам. Для прямолинейного и примитивного мышления — это явления несовместные. Но реальная жизнь куда сложней и богаче. В Средние века именно исламские ученые и переписчики рукописей спасли от полного уничтожения бесценные сокровища античного искусства. Более того, они активно переводили на арабский язык Платона и Аристотеля и позднее, в эпоху Ренессанса, благодаря их подвижническому труду Европа обрела свои духовные ценности. Поэтому интерес Олимпийца Гете к Востоку естественен и закономерен. В своей книге «Разговоры с Гете» И. П. Эккерман приводит слова поэта, сравнивающего Горация и Гафиза. Гете говорил в беседе с Эккерманом, что «оба... стояли над своим временем, с веселой насмешкой бичуя упадок нравов».

Редкий дар «с веселой насмешкой» писать о самых сложных и серьезных явлениях жизни. Часто за внешней серьезностью солидных людей прячется духовная пустота, и наоборот, глубокие мыслители в обыденной жизни поражали современников едкими шутками и насмешливостью нрава. В жизни Гафиза немецкий гений находил много близкого. С юности персидский поэт поражал многих глубокими знаниями и серьезным отношением к жизни. Но прошли годы, и в судьбе Гафиза произошел поразительный переворот. Он стал писать стихи о любви и веселье, о счастье и радости бытия. Не все в его игривых, лукавых строчках смогли разглядеть и оценить мудрость и поэтический блеск истинного поэта. Не только писать, но и воспринимать стихи — это особый дар. Поэзия Гафиза приводила в восторг тонких ценителей искусства и тех, кого часто называют «простыми» людьми. (Кстати, никогда не понимал этого словосочетания «простой человек», все люди и просты, и сложны одновременно.)

Но у некоторых солидных читателей поэзия Гафиза вызвала возмущение, и они обратились в суд. Видимо, они надеялись, что судьи запретят стихи Гафиза. Но верховным судьей в Стамбуле был мудрый человек, понимавший, что истинная поэзия — это дар Божий, и запретить ее не в его власти. Звали его Эбусууд. Он вынес фетву о стихотворениях Гафиза: «Стихи Гафиза содержат немало очевидных и неопровержимых истин, но иногда встречаются мелочи, лежащие за пределами Закона. Самое важное — строго отличать одно от другого, не принимать змеиный яд вместо противоядия, предаваться лишь сладострастию добрых дел». У Гете в «Книге Гафиза» есть стихотворение «Фетва».

Облик поэтический Гафиза
Восхищает полнотою правды,
Но порою в частностях выходит
Он из рамок строгого закона.
Чтоб идти уверенно, должны мы
Яд змеиный отличать от меда,

Благородным, чистым наслажденьям
Предаваясь радостно и смело.
Всех других, грозящих мукой вечной,
Избегать душою просветленной.
Вот, бесспорно, путь, ведущий к благу.
Так Эбусууд смиренный пишет, —
Бог, прости бедняге прегрешенья!

В этих строчках выражено много личного и выстраданного. Не раз произведения самого Гете воспринимались превратно и одномерно. Великий немецкий поэт узнал при жизни всемирную славу, но в тоже время познал и тоску духовного одиночества, и горечь человеческого непонимания. В стихотворении «Еще Гафизу» Гете писал:

Нет, Гафиз, с тобой сравниться —
Где уж нам!
Вьется парус, точно птица,
Мчится по волнам.
Быстрый, легкий, он стремится
Ровно, в лад рулю.
Если ж буря разразится —
Горе кораблю!

И все же, как бы философы не объясняли происходящее и не находили во всем глубинные причины и следствия, в жизни всегда будет то, что не подвластно нашему пониманию. И самое главное в этом мире — не отношения правителей и не распри племен, самое простое и самое необъяснимое — это любовь. Одна из частей «Дивана» так и называется: «Книга любви».

Она открывается стихотворением «Образцы».

Вот безусловных
Шесть пар любовных,
Словом зажженных я назову:Рустам и Родаву.
Сблизились издалека:
Юсуф и Зулейка.
Полюбили, — гнет один:
Фергад и Ширин.
Друг для друга сквозь года:
Меджнун и Лейла.
Старость к старости нежна:
Джемиль и Ботейна.
Сладость страсти мудрой:
Соломон с Чернокудрой.
Кто их запомнил ряд,
Тех в любви укрепят.

В соответствии с восточной традицией Гете вспоминает великих предшественников. И опять хотелось бы обратить внимание, что в начале XIX века, эти имена на Западе были известны далеко не всем. В книге Гете образы прошлого оживают в новом неожиданном контексте. Удивительны интонации немецкого поэта: в них и грусть, и мудрость, и сложнейшие философские медитации, и тонкая насмешка, и откровенная ирония, и печальные размышления, и радостные предчувствия, и то неуловимое, чему никто не нашел названия.

Для многих читателей образ Гете ассоциируется с известными парадными портретами Гете­ученый, Гете­сановник. Наверное, в мире не было человека, с таким блеском совмещавшего в себе, казалось бы, не совместимые качества. Жизнь ставила перед ним порой невероятные задачи, и всякий раз он умел найти единственно правильное решение.

Мало кто, дожив до почтенного возраста, сохраняет естественность и веселость, вкус к жизни и чувство юмора. В годы написания «Дивана» Гете шел седьмой десяток, но в это время он поражал близких веселостью и жизнелюбием. Поистине, любовь к Марианне преобразила душу стареющего поэта. «Старому юноше кажется, что все возможно, что все желанно: и когда арабскими письменами он рисует ее инициалы на песке; и когда, стоя на террасе замка, он в стихах сравнивает спелые каштаны со своими песнями; и когда он вплетает лист­двояшку в таинственную игру «Один и два». Это строки из биографии Гете, написанной Эмилем Людвигом. Поэт называет свою возлюбленную Зулейкой, а себя Хатемом. Но почему у влюбленных такие странные имена — Хатем и Зулейка? В книге Л. М. Кесселя приводится интересное высказывание Дитца. «В Коране, — пишет Дитц, — содержится глава, двенадцатая по счету, под именем Юсуф, в которой говорится о любви Зулейки, дочери фараона и супруги Пентефрия к Юсуфу, сыну Иакова. Так как эта любовь возникла при виде изумительной красоты Юсуфа и не должна была завершиться чувственным удовлетворением, то магометане считают ее образцом целомудренной хотя и пламенной любви, которая вела к любви к Богу, ибо утверждали, что Зулейка в конце концов обратилась к истинной вере. Это и легло в основу поэмы, написанной Джами — „Юсуф и Зулейка“. Любовь в ней изображена как тяготение ко всему прекрасному, доброму и истинному. Чувственная красота в человеке, как и в других одушевленных существах и неодушевленных вещах, должна вести к благоговению перед творцом всякой красоты и любви к нему. Поэтому любовь к красоте творения следует рассматривать, как средство, ведущее к любви, к творцу».

Гете не случайно называли Протеем, его способность к преображению была поистине удивительна. Далекое прошлое под его пером становится близким, а образы неведомой культуры входят в круг привычных имен и представлений. Он посылает Марианне письма в стихах, и она отвечает поэтическими строками. Как это ни удивительно, но у нее проявился незаурядный литературный дар. Некоторые из ее стихотворений Гете поместил в «Диван».

Зулейка:
Восходит солнце, — что за диво! —
И серп луны обвил его.
Кто сочетал их так счастливо?
Что значит это волшебство?

Хатем:
Султан — он в далях тьмы безмерных
Слил тех, кто выше всех высот,
Храбрейших выделив средь верных
И дав избранникам полет.
Их счастье — то, чем мы богаты,
И мы с тобой — как плоть одна:
Коль друга Солнцем назвала ты,
Приди, обвей меня, луна!

В этих строчках проявилась поразительная способность Гете к перевоплощению. Образ Хатема — это удивительное воплощение фантазии поэта. Может быть, это то, что древние называли «иное я». Почти у всех людей бывают минуты, когда они мечтают о другой судьбе, а иногда и об ином столетии, в котором хотелось бы жить. И кто знает, возможно, самозабвенная игра в Хатема и Зулейку была одной из возможностей выйти за пределы бюргерской эпохи, почувствовать неведомый ветер далеких стран и услышать эхо далеких времен. А игра влюбленных была и в самом деле увлекательной. Следуя обычаю Востока, Гете и Марианна использовали в переписке шифр: они указывали строки из перевода Гафиза, и составленные в определенном порядке стихи слагались в послание.

Мне тайнопись от милой
Слуга вчера принес.
Ее искусства силой
Я умилен до слез:
И страсть, и прелесть речи,

И чувства полнота —
Как все, что мы при встрече
Твердим уста в уста.

У Т. Манна есть замечательная работа, названная просто и тонко: «Фантазия о Гете». Мне хотелось бы привести отрывок, посвященный «Дивану»: «...шестидесяти шестилетний старик, по уши влюбленный в Марианну, воссоздал в стихотворении картину своего бытия, — она трогает и потрясает так же, как и то, что он пренебрег мнением поверженного и изумленного мира. Он пишет:

Сердце дышит безответно
Вечно молодым огнем,
Клокоча, пылает Этна
В снежном панцире своем.

Тронешь ты, как луч рассвета,
Грозные зубцы стены,
И, как прежде, слышит Гатем
Дуновение весны.

Клокочущая Этна — поэтическое преувеличение. Но вот в этих словах: „грозные зубцы стены“ — сколько в них мощи, сколько отнюдь не хвастливой, но спокойной, правдиво­описательной величавости! ...Следует обратить внимание иностранного читателя на следующее обстоятельство. Согласно структуре стихо­творения слово „рассвета“ требует через строку рифмы, между тем как восточное имя „Гатем“, удовлетворяющее наш внутренний слух, таковой не является; лукаво утаенная рифма, которую ожидает и должен ожидать наш слух, и есть его настоящее имя — Гете».

Во времена Гете на Западе практически не знали восточную живопись, знаменитые орнаменты или, как позднее назвали их в Европе, арабески. (Кстати, это интереснейшая и увлекательная тема, и я намерен по мере возможностей ее коснуться, но позднее.) А говоря о стихотворениях Веймарского затворника, мне хотелось бы обратить внимание на удивительную живописность его поэзии.

Здесь перлы поэзии,
Те, что мне выбросил
Страсти твоей могучий прибой
На берег жизни пустынный.
Искусными пальцами
Тонко подобранные,
Сплетенные с золотом
И самоцветами, —
Укрась ими шею и грудь!
Они — дождевые капли Аллаха,
Созревшие в скромной жемчужнице!

В этих строчках красота звездного неба и безбрежность неведомого мира, в них живописная мощь и ювелирная точность, сложность бытия и вечная простота человеческих чувств.

В искусстве встречаются произведения, которые кажутся очень простыми, но на самом деле за внешней непритязательностью в них кроется глубокий смысл. К таким творениям относится «Книга Кравчего» из «Дивана» Гете. Для ее понимания нужно иметь представление о поэтических традициях Востока. В персидской поэзии часто встречалось иносказание. Неподготовленный читатель может воспринять образы вина и опьянения, которые встречаются в суфийской лирике в буквальном смысле. Это слишком прямолинейно. Образ опьянения в поэзии Востока имеет многозначный и метафорический смысл. Гете хорошо знал восточные традиции, и в «Книге Кравчего» он создает условный мир. Но за обыденными образами скрывается глубокий философский смысл.

Интересно об этом произведении написал Л. М. Кессель в своей замечательной книге «Западно­восточный диван» Гете и его время«. Там есть такие строки: «Излюбленный мотив нео­платонической и суфийской поэзии — лирическая тема вина пронизывает в „Западно­восточном диване“ „Книгу Кравчего“. Она перекликается с поэзией Гафиза, непревзойденного во всей мировой литературе поэта­философа, в произведениях которого затейливо переплетаются тема кабацкого веселья и тема гнева, глубина мысли и задорная, озорная песнь, скрывающая великую гражданскую скорбь». По мнению Л. М. Кесселя, кравчий играет в этом произведении роль наперсника псевдоклассических трагедий, заменившего хор и вестника античного театра. В «Уведомлении», помещенном в «Моргенблатт», Гете писал, как он планировал «Книгу кравчего»: «Поэт пререкается с грубым кельнером и избирает прелестного мальчика, который услаждал бы ему вкушение вина ласковым прислуживанием. Ребенок становится его учеником, доверенным, которому он поверяет свои высокие помышления. Взаимные благородные симпатии одухотворяют всю книгу».

В «Книге Кравчего» продолжается мотив Зулейки и Хатема.

Зулейка:
Зачем так суровость в тебе видна?

Хатем:
Ты знаешь, что тело — нам тюрьма.
Обманом душу в нее сманили.
Свободы локти ей там лишили.
Она туда и сюда здесь биться —
Вяжут цепями и темницу.
В двойной тюрьме — простор невеликий,
Затем она нам и кажется дикой.

Этот образ вызвал многочисленные толкования. Исследователи вспоминают и высказывания Цицерона «тело­могила», и слова ученика Пифагора Филолая в одном из лучших диалогов Платона — «Федон». От Платона этот образ перешел к неоплатоникам и мыслителям Востока. Видимо, образ «погребенной души» Гете нашел во втором томе «Сокровищниц» Гаммера, где рассказывается о дервишах, сравнивающих душу с соловьем в клетке или сети, из которых он тоскливо рвется на волю. А мне этот образ напомнил стихотворение Арсения Тарковского «Эвридика».

У человека тело
Одно, как одиночка.
Душе осточертела
Сплошная оболочка
С ушами и глазами
Величиной в пятак
И кожей — шрам на шраме,
Надетой на костяк.

Эти строки обрели поразительное живописное воплощение в кинофильме Андрея Тарковского «Зеркало». Удивительны метаморфозы образа, проходящего через страны и столетья.
Переплетение различных традиций характерно для «Дивана» Гете. В «Книге Кравчего» есть изумительное описание летней ночи. В этом стихотворении символы восточной поэзии тонко перекликаются с античными образами.

Хоть в саду, благоуханьи
Песня Бюльбюль слух лелеет,
Все ж напрасны ожиданья,
Что до силы ночь дозреет.

Ибо в это время Флоры,
Как у греков называют,
Чувства вдовушки Авроры
Страстью к Гесперу пылают.

«Диван» удивительное и неповторимое творение. Возможно, эти слова могут показаться банальностью, но и сейчас, после всех находок и разочарований XX столетия, это произведение Гете поражает стилистическим разнообразием. «Диван» великого поэта уникален. Ничего подобного нет в мировой поэзии.

Интересно, что обращение к традициям иной культуры позволило Гете создать новаторское произведение. Еще раз подчеркну, что такого разнообразия тем, интонаций, образов, воплощающих такое богатство «чувственных — идей», невозможно найти ни в девятнадцатом, ни в двадцатом веке. Понимаю, что моя мысль может вызвать возражения. А как же «Божественная комедия» Данте или «Потерянный Рай» Мильтона? Разумеется, наивно сравнивать гениев. «Не сравнивай, живущий не сравним», — написал однажды О. Мандельштам. Произведения великих поэтов живут в веках, и каждый читатель выбирает то, что ему ближе. Мне же хочется обратить внимание на самобытность этого шедевра Гете. Я думаю, что это важно, потому что в многочисленных работах о немецком поэте, в пространных предисловиях и комментариях «Дивану» уделяется незаслуженно меньше внимания, чем иным произведениям Гете. И «Божественная комедия» и «Потерянный Рай» порождение великой традиции. А «Диван» — это обращение к совершенно иной культуре. И приходится только удивляться, как великий поэт сумел найти точною и необычную форму для воплощения своего замысла. И как тонко в этом творении Гете сочетается личное и общечеловеческое. Многие поэты и писатели стараются писать правду. Но как это не просто — художественная, правда. Иные авторы любят поучать и читать мораль всему свету. В литературе разных стран много произведений, обличающих общественные пороки, но как мало точных и искренних строк. Поразительным примером подобной искренности является «Книга Недовольства».

Разве именем хранимо
То, что зреет молчаливо?
Мной прекрасное любимо,
В Боге созданное диво.

Надо ж нам любить кого­то?
Ненавидеть? Правый Боже!
Если нужно — что за счеты! —
Ненавидеть рад я тоже.
Чтоб узнать им цену лично,
Взвесь — что лживо, что правдиво,
Что в глазах людей отлично,
То обычно дурно, лживо.

Чтобы правдой жить на свете,
Соки брать из почвы надо.
Вертихвостом на паркете
Жизнь прошаркать — вот досада!

Критикан ли, злопыхатель —
Черт один при взгляде строгом!
Рядом с ними развлекатель
Лучше выглядит во многом.

Развлечений праздных жаждой
Лишь себя губить дано вам,
Обновляясь, должен каждый
Каждый день пленяться новым.

Обычно поэты страдают от непонимания современников. Горечь непризнания, преследования власть предержащих. Гете при жизни узнал славу. Он занимал государственные посты, к его суждениям прислушивались тогдашние правители Старого Света. Но, как сказано в мудрой книге, «Все блага человека для рта его, душа же его не насыщается».

Мне хотелось бы привести отрывок из книги И. П. Эккермана «Разговоры с Гете»: «Потом говорили о „Диване“, в первую очередь, о „Книге недовольства“, в которой он излил гнев на своих врагов, накопившийся у него в сердце.

Что касается вопросов религиозных, научных и политических, то я и тут хлебнул немало горя, ибо не лицемерил и всегда имел мужество говорить все, что чувствовал.

Я верил в Бога, в природу и в победу добра над злом; но нашим благочестивцам этого было недостаточно, мне еще следовало знать, что троица едина, а единое — трояко, но это шло вразрез с моим правдолюбием, вдобавок я не понимал, чем мне это может быть хоть сколько­нибудь полезно».

Книги, входящие в «Диван», различны по объему и разнообразны по форме. Некоторые, например, «Книга Зулейки» достаточно пространны. А «Книга Тимура» и «Книга Парса» совсем крохотные. Интересно стихотворение «Зима и Тимур». Это переложение отрывка из арабской хроники, рассказывающей о походе Тимура в Северный Китай в 1404–1405 гг. В этом произведении прослеживается явная параллель с походом Наполеона на Москву. Известно, что Гете встречался с Наполеоном. И, судя по всему, и великий поэт, и завоеватель мира остались довольны друг другом. В разговорах с Эккерманом Гете очень часто и охотно говорил о Наполеоне. Но интересно, что герой стихотворения «Зима и Тимур» погибает, как в античной трагедии, в борьбе с роком.

Как это ни странно, но великие поэты живут в таком же мире, что и все остальные люди. Мне кажется, многие исследователи забывают эту очевидную истину. Художникам охотно прощают эксцентричность поведения и всевозможные крайности. Более того, многим «ценителям искусств» это даже нравится, и они воспринимают подобное, как обязательный атрибут творческой личности. Но поэтам не прощают житейской расчетливости и прагматизма. Что поделаешь, существует устойчивый стереотип. Все знают, каким должен быть художник. Великому Гете очень часто приходилось идти на компромиссы. Об этой вынужденной раздвоенности лучше всех написал А. С. Пушкин в стихотворении «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон». Но в творчестве Гете воплотил многое из того, о чем порой вынужден был молчать в реальной жизни. Одно из самых загадочных произведений «Дивана» — это стихотворение «Зима и Тимур». В основу этого произведения положена хроника Ибн Арабшаха в латинском переводе Джонсона. По всей видимости, грозные слова демона зимы, предсказывавшие гибель властителю, отнесены к Наполеону. В беседе с Буассерэ Гете подтвердил, что именно в этом заключается его замысел. Великая мусульманская культура средневековья рухнула под ударами Тимура. Во введении к переводу Гафиза Гаммер писал: «Династии, ненавидевшие и истощавшие друг друга в беспрерывных войнах, возвышались каждая на развалинах другой и затем разваливались, поддерживая огонь войны, пока над всей Азией пронесся страшный шквал всепожирающего пожара тимуровских походов». Легенда повествует о встрече Гафиза с Тимуром. Возникает невольная параллель со встречей Гете и Наполеона. В обоих случаях властитель с укором обращается к поэту. Наполеон высказал суждение, что два мотива — любовь и честолюбие — были причиной смерти Вертера. Бонапарт заметил, что предпочел бы более мягкую развязку. Почему диктаторы так любят в искусстве счастливые концы?

Тимур же будто бы осуждал Гафиза за стихотворение, в котором поэт утверждал, что владыка за родимое пятнышко любимой готов отдать прекраснейшие города — Бухару и Самарканд. В одной из газелей Гафиз выразил свою боль при виде крушения древней культуры и горечь унижения перед деспотом, осквернившим родную землю. Подобные настроения были созвучны мыслям и чувствам Гете. Правители тогдашней Германии не раз пытались приручить дар великого поэта. От Гете ждали создания большого помпезного произведения. Поэт в житейских коллизиях постоянно проявлял гибкость, но в творчестве Гете был независим. Интересно сообщение Талейрана о беседе Гете с Наполеоном в октябре 1808 года во время конгресса в Эрфурте. Наполеон, заметив, что в Эрфурте находится русский император Александр, посоветовал Гете, сделать посвящение царю. Поэт ответил: «Государь, это не в моих привычках, когда я начал писать, я поставил себе за правило не делать посвящений, чтобы потом ни в чем не раскаиваться».

Подробные исторические сведения о Тимуре Гете почерпнул у Рулье фон Лилиенштерна, прусского генерала, участника войны с Наполеоном. Рулье был тесно связан с веймарским двором. Он писал работы по проблемам мировой политики. Рулье изучал и деяния древних полководцев. Читая сочинения генерала, Гете, как считают многие исследователи, не мог не противопоставить Тимура и Наполеона. Интерес к Тимуру возрос еще и в связи с публикацией в 1814 году книги английского востоковеда Уильяма Джонсона о поэзии Азии в издании Иоганна Готфрида Эйхгорна, у которого Гете часто консультировался по различным вопросам. В переводе Джонсона демон зимы обращается к Тимуру с такими словами: «Замедли шаг, ты злосчастный, попирающий право! Тиран! Долго ли ты будешь своим пламенем сжигать сердца людей... Если ты дух преисподней, то и я таков. И оба мы, два старика, всегда полны рвения угнетать страны и людей. Созвездья несчастья, Марс и Сатурн, пребывают в гибельной связи; и если ты убиваешь души и заставляешь мир цепенеть от ужаса, то мои ледяные ветры еще ледянее тебя. И если в твоих народах обретаются воины, истязающие верующих пытками, изгоняющие и пронзающие несчастных мечом, то в моих зимних днях имеется... нечто такое, что еще больше истязает и пронизывает. И, клянусь, пощады тебе от меня не будет. Прими же то, что я несу тебе, и — клянусь — тебя, старика, не защитит от холода смерти ни жар угля в очаге, ни огонь в декабре».

Это стихотворение должно было стать центром «Дивана». В феврале 1816 года Гете анонсировал свой «Диван» в «Моргенблатт»; он писал в этом объявлении о «Книге Тимура»: «...она воспроизводит огромные мировые события, как в зеркале, в котром мы видим — для нашего утешения, но и с чувством горечи — отблеск символов современности».

Но может ли существовать единственно правильная трактовка великого произведения? Конечно, нет. Проходят годы, и мы читаем классиков в новом контексте. Наполеоновские войны давно стали историей, а стихотворение Гете «Зима и Тимур» поражает своей новизной. Может быть, это произведение — лирическая исповедь о жизни и тщетности бытия. Стужа беспощадного времени и огонь человеческого сердца. В этом стихотворении много вопросительных знаков. Но главный вопрос обращен к читателю. Это вопрос о смысле человеческого бытия.

Большой интерес представляет «Книга Изречений». Это яркий пример лаконизма. В основном это четверостишия, но есть и стихотворения в две и три строки.

От будущих дней, от грядущих ночей
Не жди ничего сверх того, что доныне
Уже получил ты от жизни своей.

В этих строчках мужественное постижение бытия, редкая способность принять жизнь такой, какая она есть. В бурной судьбе Гете были разные периоды, юные надежды сменялись горьким разочарованием, увлеченность и восторг соседствовали с иронией и скептицизмом. Но на протяжении всей своей долгой жизни великий поэт пытался понять взаимосвязь всего сущего.

Что в мире творишь ты? Ведь он сотворен.
Всевышний творенью дал строй и закон.
Коль вытянул жребий, держись, человече,
Идешь, так иди, хоть до цели далече,
И пусть равновесье твое никогда
Не смогут нарушить беда и страда.

Возможно, в религиозном опыте Востока и в его философии Гете нашел то, чего ему не хватало в европейской культуре. Характерное для романтизма противопоставление жизни и искусства, обращение к иному, совершенному миру, лишенному бед и противоречий, было чуждо Гете, с юных лет воспринимавшему и ценившему жизнь, как бы сложно и трудно она подчас не складывалась.

Какие разные люди вокруг!
На Божьем застолье — и враг и друг.

В литературе во все времена были и, наверно, всегда будут авторы, которые любят не столько учить, сколько поучать читателя. Но если писатели и поэты среднего уровня склонны поучать и морализировать, то у великих поэтов и мыслителей больше вопросов, чем ответов.

Ты смотришь вглубь — куда теченье?
И доброта — зачем, куда?
Кинь в реку хлеб или печенье —
Кому их принесет вода?

Гете презирал лицемерие и ханжество ограниченных людей. Он понимал и чувствовал противоречивость человеческой природы.

Утешьтесь, люди: тот, кто без порока,
Кто безошибочен, в чужих ошибках — дока,
Лишь оступившийся, познавший меру зла,
Оценит ваши добрые дела.

В наши дни мы со всей остротой почувствовали, к чему ведет эгоистичная, необдуманная деятельность людей по всему свету. Много лет назад поэты и философы предупреждали, что человечество должно жить в гармонии с природой, но деловые люди, стремящиеся к сиюминутной выгоде, редко слушают мудрецов и поэтов. В начале ХХ столетия о проблемах экологии заговорили ученые. Но мир остался глух к их предупреждениям. И вот на наших глазах происходят чудовищные катаклизмы, которые не щадят ни бедных, ни богатых, под ударом стихии оказались и девственные уголки природы, и современные города. Неужели, в очередной раз люди не увидят очевидного и, как в античном мифе о Кассандре, не услышат и не поймут грозного предупреждения высших сил?

Гете всю свою жизнь стремился познать закономерности природы. Подобно титанам эпохи Возрождения он сочетал мощный интеллект ученого с гениальной интуицией поэта. В «Книге Изречений» есть и такие строки:

Убив паука, я стал сомневаться
И оправдать свой поступок не мог,
Ведь жизнь, как и мне, подарил ему Бог,
Чтоб мог он жизни предаваться.

Удивительная особенность стиля Гете — говорить шутливо и остроумно о самых серьезных вещах и явлениях жизни.

При двух лакеях господин
Не будет ухожен, поверьте мне в том.
Когда две женщины, ты же один,
Не будет чисто прибран дом.

Или такие замечательные строки полные глубокого смысла.

Благодари, что хворь и знанье
Так мудро разделил Аллах.
Ведь если бы, как врач, свое недомоганье
Знал сам больной — его б замучил страх.

Во времена Гете никто не говорил о диалоге культур. Я думаю, что самые образованные люди того времени были бы очень удивлены, если бы им сказали, что пройдут годы, и в Лувре появится зал африканской скульптуры. (Кстати, находящиеся там творения самобытных мастеров произвели на меня не меньшее впечатление, чем полотна художников Возрождения.) А великий немецкий поэт уже тогда чувствовал эстетическую равноценность искусства Востока и Запада.

В Средиземный мир проник
Мир восточный без урона, —
Кто Гафиза не постиг,
Не поймет и Кальдерона.

Многие поэты обращались к форме притчи. С помощью иносказанья можно выразить самые разнообразные мысли и чувства. Но обычно авторы пишут пространные и нравоучительные произведения. У Гете «Книга Притчей» так же, как и «Книга Изречений» поражает своей краткостью. Например, притча, названная «Вера в чудо».

Однажды чашу я разбил,
В отчаянье остался.
Себя за озорство корил
И страшно чертыхался.
Шумел сперва, потом рыдал,
В слезах черепки считая.
Аллаху жаль: он чашу взял,
И чаша вновь — как былая.

Слово «чудо» непривычно звучит для современного человека. Большинство людей воспринимает его, как метафору. Мы живем в жесткое, прагматичное время. Говоря словами Е. Баратынского: «Век шествует путем своим железным. В сердцах корысть». И в тоже время в такие неустойчивые годы люди, видимо, инстинктивно тянутся ко всему необычному. Но, к сожалению, этим умело пользуются самые разные шарлатаны, которых всегда много в трудные времена. Давно замечено, что в противоречивые, сложные периоды жизни, людям постоянно мерещатся летающие тарелки, а блюдца начинают подпрыгивать прямо за обеденным столом. Но когда жизнь течет ровно и стабильно, инопланетяне перестают нас беспокоить, а посуда не скачет, а лежит на положенном месте. Потребность в чуде, видимо, естественна для людей. Но мне хочется задать наивный вопрос, а что такое чудо? Почему большинство людей считает чудом всякого рода странности и аномальные явления, но не замечает реального чуда, которое нас окружает постоянно? Извечную красоту звездного неба, необъяснимую прелесть вечерних облаков и осенних деревьев, чудо поэзии и музыки, чудо живописи и архитектуры и, главное, непреходящее чудо человеческих отношений?

Гете часто бывал, ироничен и насмешлив, но до последних лет жизни он, как никто другой чувствовал красоту окружающего мира.

Эпоху, в которую жил Гете часто называют бюргерской. У Т. Манна есть статья «Гете как представитель бюргерской эпохи». Современники отмечают, что Гете был свойственен и педантизм, и редкая аккуратность. Поэтический дар уживался в нем с рационализмом ученого, а творческая интуиция с педантизмом крупного чиновника. Вряд ли можно найти более далекие по смыслу слова, чем поэт и министр. Но создатель «Фауста» справлялся и с министерскими обязанностями. Гете принадлежал своему времени, но одновременно он, как никто другой, чувствовал ту непостижимую бесконечность, которую мы называем вечностью. В той же статье Т. Манна есть и такие строки: «Он удивительно похож на великих, замечательных людей той эпохи, вошедших в пантеон ее славы, и родственные черты сближают его не только с Лютером, но и с Леонардо, чье внутреннее богатство, чья душевная двойственность, в которой слиты искусство и познание природы, повторяются в нем».

В «Книге Зулейки» есть стихотворение GINGO BILOBA. Это название японского дерева. Его зазубренный по краям лист имеет форму веера с сердцеобразными очертаниями по середине. Для Гете этот образ стал символом двойственного единства.

Этот листик был с Востока
В сад мой скромный занесен,
И для видящего ока
Тайный смысл являет он.

Существо ли здесь живое
Разделилось пополам,
Иль, напротив, сразу двое
Предстают в единстве нам?

И загадку и сомненья
Разрешит мой стих один:
Перечти мои творенья,
Сам я — двойственно един.

У великих поэтов стихи невозможно разложить по четким литературоведческим полочкам. Это стихотворение о любви, о смысле бытия, о противоречиях человеческой души и в тоже время о красоте окружающего нас мира, в котором есть такие изумительные деревья.

В чем же смысл двойственного единства? Разумеется, однозначно ответить на этот вопрос невозможно. Гете тонко чувствовал красоту мира и в тоже время он видел, как непрочно и преходяще многое в окружающей действительности. За свою долгую жизнь поэт и ученый был свидетелем трагических и небывалых событий. Он пережил целое поколение блистательных поэтов романтизма. С. Цвейг сравнил Гете с одиноким Мерлином, сидящим в заколдованном лесу. Мне кажется, что как многие образы австрийского писателя это сравнение красиво, но не точно. Гете чутко воспринимал реальность, и неумолимому бегу времени он противопоставлял свое творчество. Интересно высказывание Т. Манна, сравнившего Гете с Лютером и Леонардо. И тот, и другой, каждый по­своему, противостояли трудной эпохе, в которую им выпало жить.

«О, время истребитель вещей, и старость завистливая, ты разрушаешь все вещи и все вещи пожираешь твердыми зубами годов, губишь мало­помалу медленной смертью!» Или такие слова... «Вода, которая вытекает из реки, последняя, которая ушла, и первая, которая приходит». А вот еще удивительное наблюдение: «Взгляни на свет и вглядись в его красоту, мигни глазом, глядя на него: тот свет, который ты видишь, раньше не был, и того, который был, теперь уже нет». Это строки из записок великого Леонардо да Винчи. Каждый поэт и художник, говоря словами Мюссе, является «Сыном века», но только великим дано сквозь призму своего времени почувствовать дыхание вечности. Здесь уместно процитировать стихотворение из «Книги притчей».

С небес скатясь, в ужасных вод пучину
Упала капля; страшно выл поток,
Но вере Бог и мужеству помог
И дал ей долгую годину,
И в тихой раковине дом —
И вот для славы и хваленья
Жемчужиной в венце, как украшенье,
Льет кроткий свет она кругом.

Эти строки вызывают у меня в памяти самые разные образы и ассоциации. Вспоминается высказывание Паскаля, что человек всего лишь тростник, крохотная капля порой может его убить, но человек — «мыслящий тростник». Эти строки обладают огромной жизнеутверждающей силой. Гете говорит, что с помощью творчества и веры в Бога люди могут обрести бессмертие. Подобный мотив звучит и в «Книге Парса». Устами древних подвижников Гете излагает свое представление о жизни, как о постоянном творческом порыве.

Каждой лампы будет вам горенье
Святовышних светов отражанье.
Да не возбраняют вам напасти
Утром чтить престол Господней власти.

О творческом горении Гете думал и говорил на протяжении всей своей долгой жизни. В последней сцене романа «Лотта в Веймаре» старый Гете беседует с женщиной, в которую он был безнадежно влюблен в юные годы. Именно она послужила прототипом для героини «Вертера». В отрывистом монологе Гете говорит о смысле бытия и творчества.

«Игра превращений, изменчивый лик, когда старец воплощается в юношу и юноша в мальчика, единый лик человеческий, в котором сменили друг друга отпечатки жизни, и юность магически проступает из старости, старость из юности: потому мне было так мило и близко — тебя это успокоит, — что ты надумала явиться ко мне, символом юности украсив свой старческий облик». И далее... «Да раскроются наши все вбирающие, все постигающие глаза на единство мира... И тогда снова пробьет час Вертера и Тассо, ибо двенадцать раз бьет и в полночь, и в полдень, и только то, что Бог мне даст поведать, как я стражду, только это, первое и последнее, мне останется. Тогда разлука будет прощанием, прощанием навеки, смертным борением чувств, и час ужасных мучений, мучений, что предшествуют смерти, ибо они есть умирание, но еще не смерть. Смерть — последний полет в пламя. Во всеедином чем быть ему, если не новым пресуществлением? В моем успокоенном сердце покойтесь, милые образы, — и сколь радостен будет миг, когда мы снова очнемся».

Этот удивительный отрывок из романа великого писателя двадцатого столетия передает самую суть мышления и творчества Гете.

Завершает «Западно­восточный диван» «Книга Рая». Поэт поставил перед собой сложнейшую задачу. Все, кто читал «Божественную комедию» Данте, помнят потрясающее описание Ада. Многие исследователи часто цитируют главы, посвященные Чистилищу. Но про главы, в которых рассказывается про Рай, написано намного меньше. И это касается не только поэмы Данте. Почему так происходит? Ответить на этот вопрос легко и просто. С одной стороны людям легче представить Ад. К сожалению, события минувшего и наступившего века настолько чудовищны, что даже страницы великого Данте порой уступают скупой хронике того, что случилось на нашей земле. Кто­то из великих сказал, что после Аушвица поэзия невозможна. И все же искусство существует и, как часто бывает, не благодаря, а вопреки времени. Кстати, именно Данте стал одним из самых читаемых поэтов двадцатого века. Почему это произошло, разговор особый. Но, повторюсь еще раз, мало кому из поэтов и художников удавался образ Рая. Может быть, это происходит оттого, что с годами сложился упрощенный образ иного мира. Словосочетание «райские кущи» вызывает ироничный оттенок у самых разных людей. В основном образ Рая связан с христианской традицией. Я не хочу углубляться в теологические тонкости, знание которых требует соответствующей подготовки, хотелось бы обратить внимание на те стереотипы, которые выработались в массовом сознании. В Средние века в христианской традиции утвердилось резкое противопоставление духа и плоти. Более того, появились и долгое время существовали крайние формы монашеского аскетизма. И это было не только в эпоху «мрачного» средневековья. Например, в Испании в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого века еще действовала инквизиция. Можно вспомнить замечательный роман Л. Фейхтвангера «Гойя» о судьбе гениального испанского художника. Его потрясающая гравюра «Сон разума рождает чудовищ» воплотила трагические противоречия того времени. Впрочем, творения великих художников обладают вневременной злободневностью. И эта работа Гойи актуальна и в наше противоречивое время. С общественным ханжеством и лицемерием сталкивается каждый незаурядный человек. Судьба великого Гете не была исключением. В «Книге Недовольства» есть такие строки:

И Гафиз и Гуттен знали:
Враг заклятый ходит в рясе!

Всю свою долгую жизнь Гете стремился к гармонии. И это было очень трудно, поскольку в его душе постоянно боролись взаимоисключающие начала. Дар художника и рационализм ученого, респектабельность сановника и свободная воля поэта. В философии Востока Гете обрел возможность соединить, казалось бы, несоединимое. Дух античного жизнелюбия и цельность восприятия мира. Рай Гете — это тоска по гармонии и красоте, сочетание земного и небесного. Наиболее полно и ярко это стремление воплощено в стихотворении «Высшее и наивысшее».

Вот что скажет обращенным:
Человек, собой довольный,
«Я» хотел бы зреть спасенным
В сфере вышней, в сфере дольней.

Хорошо известно высказывание Сократа «Познай себя, и ты познаешь весь мир». Но часто самопознание связано с нравственными борениями. Гете мечтает о слиянии с миром. К сожалению, многие слова от постоянного повторения утратили смысл, они превратились в затертые клише. Например, словосочетание о гармонии человека и природы ассоциируется с газетными заголовками. На самом деле, это очень сложные и глубокие понятия. Гете в течение всей своей жизни активно занимался естественными науками. Трудно в мировой культуре найти человека, который бы так тонко и полно сочетал в себе столь разные дарования.

Знание о природе и знание о человеке. Но человек — это тоже часть природы. Мы знаем, что в недавней истории были попытки изменить и саму природу человека. Да и сейчас в мире много спорят о генной инженерии и клонировании. Экологи говорят, что бабочки не садятся на многие плоды, выведенные с помощью новейших технологий. Когда­то А. Эйнштейн высказал обеспокоенность, что уровень техники слишком сильно обгоняет развитие нравственных представлений людей. Мир меняется на глазах, но становится ли он лучше? В суете меняющихся обстоятельств нам, как никогда прежде, нужны мудрые собеседники. Перечитаем стихотворение Гете. Красота и мудрость, по мнению поэта, живут, прежде всего, в душе вечного странника.

Все же не на том наречье
Ангелов с людьми общенье,
И сумею подстеречь я
Роз и маков все склоненья.

Можно дать единым взглядом
Всей риторики науку
И к небеснейшим отрадам
Воспарить совсем без звука.

Звук себя освобождает
Разумеется, от слова, —
Просветленный ощущает
Бесконечность, сняв оковы.

Гете постоянно приходилось преодолевать различные оковы. «Природа действует, — говорил Гете Эккерману 13 февраля 1829 года, — в живом, а не в мертвом, она в становящемся, а не в ставшем и застывшем». Образ Рая для Гете — образ просветления и гармонии. В молодости в письме Лафатеру Гете написал следующие строки: «Повседневная работа, мне порученная и становящаяся с каждым днем и легче и труднее, требует от меня наяву и во сне постоянной готовности; этот долг повседневно становится мне все дороже, и в этом я хотел бы уподобиться величайшим людям и ни в чем более великом. Это страстное желание возможно выше возвести пирамиду моего бытия, чей базис мне задан и заложен, берет верх над всем прочим и не разрешает даже мгновенного забвения. Я не должен медлить, мне уж немало лет, и, может быть, судьба сломит меня посередине, и вавилонская башня останется незавершенной. Но пусть, по крайней мере, скажут, что она была смело набросана».

Соединяя в своем творчестве далекие времена и творения поэтов, принадлежащих к разным культурам и национальным традициям, Гете до конца своих дней ощущал дух бесконечности или, говоря словами русского поэта, был «заложником вечности».

В конце «Книги Рая» Гете обращается к древней легенде «О семи спящих отроках из Эфеса». Чем привлекла Гете эта легенда? Поэт увидел в ней символ, необходимый ему для завершения «Дивана». Эта легенда связана с временем преследования первых христиан. Многие историки христианства считают, что именно в это время христианство хранило в себе свою подлинную сущность. Этот период притягивал к себе разных писателей. Д. Мережковский написал замечательный роман «Юлиан отступник». Гете по­своему воспринял эту легенду, придав ей общечеловеческий смысл. Напомню фабулу этой таинственной истории. Шесть отроков спасаются от гнева тирана, который повелел воздавать себе божеские почести. Их приютил пастух. Опасаясь преследований, все семеро укрылись в пещере, куда за ними прибежал и пес пастуха. Царь их обнаружил, и приказал замуровать пещеру. Но ограждаемые ангелом­хранителем отроки погрузились в сон. Ангел прорубил в стене щель, через которую в пещеру проникали лучи солнца, поддерживавшие силы спящих. Миновали годы, и построенная у входа пещеры стена прогнила и рухнула. В пещеру хлынул свет и разбудил спящих. Один из них, Богом избранный, покинул пещеру, чтобы, рискуя жизнью, раздобыть в Эфесе хлеб для своих друзей. На воле с ним произошло много приключений. В конце концов, его узнали правнуки и народ. Царь воздает ему почести. Отрок вернулся к товарищам, оставшимся в пещере. Напрасно царь ждет его. Все семеро предназначены для рая. Пещера вновь оказалась замурованной. Согласно персидским и арабским притчам, «Спящие в пещере» — это символ людей, пребывающих в блаженстве и в раю. Но придет время, и они покинут пещеру, чтобы поведать людям об истине и красоте. Символика легенды в «Диване» очевидна. Избранный отрок — это сам поэт. Он напоминает Эпименида, который полстолетия провел в зачарованной пещере. Выйдя из нее, он обрел дар прорицателя.

Но язык Пророков сложен, и не всем дано понять его. «Непосвященных голос легковесен», — сказано в «Фаусте» Гете.

Современники не смогли по достоинству оценить творение Гете. Почему так случилось? Однозначный ответ вряд ли возможен. Многие читатели ищут в литературе простое и сиюминутное, а в обращение к прошлому пытаются найти политические намеки на современные проблемы. Большое значение имеет и образ героя, который находится в центре повествования. А. Ахматова, как­то заметила, что все хотели подражать «Кавказскому пленнику» и Алеко, но кому захочется быть похожим на бедного Евгения из «Медного всадника». Этим обстоятельством она объясняла, почему читатели были в восторге от ранних произведений А. С. Пушкина и крайне холодно восприняли его великие поздние творения. В годы, о которых идет речь, царили байроновские герои. При этом следует отметить, что Байрон и байронизм — это далеко не одно и тоже. Часто эпигоны и подражатели упрощают творения великих поэтов и мыслителей.

Мудрая интонация «Дивана» не могла привлечь поверхностных читателей. Нужно было обладать тонким художественным вкусом, чтобы по достоинству оценить создание Гете. Таким читателем оказался великий немецкий поэт Г. Гейне. В своей замечательной работе, названной «Романтическая школа», поэт так написал о книге своего великого предшественника: «В цветущих песнях и чеканных изречениях выражены здесь мысль и чувство Востока... Иногда читателю представляется, что он беспечно растянулся на персидском ковре и курит длинный кальян с желтым туркестанским табаком, а черная рабыня навевает на него прохладу пестрым опахалом из павлиньих перьев, и прелестный мальчик подносит чашку настоящего кофе мокко: захватывающее упоение жизнью перелил здесь Гете в стихи, столь легкие, столь восхитительные, столь эфирно­воздушные, что изумляешься, как возможно было создать нечто подобное на немецком языке. К этому он присоединяет превосходнейшие пояснения в прозе о нравах и быте Востока, о патриархальной жизни арабов; и здесь Гете всегда безмятежно улыбчив, беззаботен, как дитя, и исполнен мудрости, как старец. Эта проза прозрачна, как зеленое море в безветрии летнего полдня, когда взгляд проникает далеко в глубь морскую, где видны затонувшие города с их былым великолепием; иногда, впрочем, и эта проза так волшебна, так полна тайны, как небо, когда спустился вечерний сумрак; и великие мысли Гете выступают чистые и золотые, как звезды».

Прошло почти два столетия с тех пор, как был написан «Диван». Во времена Гете многие мыслители полагали, что все беды происходят оттого, что люди просто не знают, как правильно нужно жить на этом свете. Сколько надежд было связано с развитием техники! Какой восторг вызывали первые поезда и первые автомобили, первый телеграф и первый телефон. Мы живем во время Интернета и мобильной связи. Новости мы узнаем в прямом эфире. Но разве люди наступившего века лучше понимают друг друга? В чем же выход из этого тупика? Одни говорят — в разуме, а другие полагают, что в возрождении веры.

Среди великих этого мира Гете выделяется удивительной гармонией. Жизнь и искусство, фантазия и реальность, интуиция поэта и рационализм ученого, увлеченность художника и расчетливость опытного сановника. В своей безмерной личности Гете соединил несоединимое, и неизменно на протяжении своей долгой жизни он чувствовал в своей душе присутствие высших сил.

Книга И. П. Эккермана заканчивается такими словами: «Если послушать людей, — сказал Гете, — то, право, начинает казаться, будто Бог давным­давно ушел на покой, человек целиком предоставлен самому себе и должен управляться без помощи Бога, без его незримого, но вечного присутствия. В вопросах религии и нравственности вероятность вмешательства господня еще допускается, но никак не в искусстве и науке, — это, мол, дела земные, продукт чисто человеческих сил и только.

Но пусть кто­нибудь попытается с помощью человеческой воли и силы создать что­либо, подобное тем творениям, под которыми стоят имена Моцарта, Рафаэля или Шекспира. Я отлично знаю, что кроме этих троих великих, во всех областях искусства действовало множество высокоодаренных людей, которые создали произведения, не менее великие. Но, не уступая им в величии, они, следовательно, превосходят заурядную человеческую натуру и так же боговдохновенны, как те трое.

Да и повсюду, что мы видим? И что все это должно значить? А то, что по истечении шести воображаемых дней творения Бог отнюдь не ушел от дел, напротив, он неутомим, как в первый день. Сотворить из простейших элементов нашу пошлую планету и из года в год заставлять ее кружиться в солнечных лучах, — вряд ли бы это доставило ему радость, не задумай он на сей материальной основе устроить питомник для великого мира духа».

Эти удивительные мысли с поэтическим совершенством воплощены в его гениальном стихотворении «Блаженное томление».

И доколь ты не поймешь:
Смерть для жизни новой,
Хмурым гостем ты живешь
На земле суровой.