Издательский дом «Медина»
Поиск rss Написать нам
Главная » Справочные, энциклопедические, биографические издания
Хусаин Фаизхан – первый татарский просветитель
23.09.2011

5. Последние годы жизни Хусаина Фаизхана (1864–1866)

Фаизхану необходима была поездка в казахские степи хотя бы раз в год, что он мог позволить себе только во время каникул, летом. Факультет ему в этом вопросе всегда шел навстречу. И это не случайно. Его деятельность достаточно высоко оценивали на факультете – как администрация, так и преподаватели-коллеги. Так, 22 января 1864 года по поручению декана факультета А. О. Мухлинского Хусаин просмотрел отчет командированного в Турцию Максимова и в целом положительно оценил его командировку, отмечая: «…мне кажется, нет необходимости тратить много времени на чтение таких книг, как например “Алты бармак”, “Танких ат-таварих” и т. п. Потому что такие книги не редкость, большая часть из них находится в С.-Петербургских библиотеках; и музей Императорской Академии Наук скоро будет иметь всех в Турции печатанных книг. Стало быть, и здесь можно заниматься чтением таких книг»[1].

Летом 1864 года Фаизхан едет на лечение в казахские степи сверх положенного отпуска на 28 дней[2]. После его приезда, осенью, 18 ноября 1864 года семью Фаизхана постигло горе – умер 2,5-месячный сын, нареченный по мусульманскому закону Ахмадом Сами[3].

Факультет постоянно привлекает Фаизхана к различным творческим работам. 13 апреля 1865 года по просьбе декана факультета А. О. Мухлинского Хусаин пишет очередное донесение о командировке в Турцию Максимова: «Я пришел к заключению, что, как видно из образцов, представленных господином Максимовым с целью показать систему занятий его факультету, занимается он добросовестно и толково; отчет его показывает знание дела и трудолюбие; хотя, конечно, господин Максимов не мог избежать некоторых, впрочем, совершенно немаловажных ошибок в точности перевода и иногда допускает он не вполне основательные предположения»[4].

Авторитет Фаизхана на факультете с каждым годом возрастал. Его фамилия первой следовала в делах факультета восточных языков за фамилиями профессоров и доцентов. Так, в деле факультета за 1865 год перечисляются фамилии: А. Казембека, И. Н. Березина, В. П. Васильева, Д. Чубинова, В. В. Григорьева, Д. А. Хвольсона, М. Т. Навроцкого, Л. З. Будагова, М. Х. Фейз-Ханова, В. И. Кельзи, К. П. Галстунского, К. П. Пяткова[5]. О возросшем авторитете Фаизхана также свидетельствует письменная записка к заседанию факультета 28 апреля 1865 года по поводу предполагаемого деления факультета на два отделения (административное, готовящее чиновников, и ученое, готовящее ученых). Одни востоковеды выступали за деление факультета, поскольку полагали, что увеличение общих предметов будет способствовать подготовки эрудированных чиновников. Другие – А. Казембек, Л. З. Будагов и Фаизхан – были против деления факультета. В своей записке Фаизхан (такие же записки писали и другие преподаватели факультета) подробно разбирает программы преподавания предметов на всех курсах, аргументируя свое мнение по трем главным пунктам. Первый – предполагаемое увеличение лекций не приведет к желаемому результату, поскольку «…если же необходимо будет сверх того заниматься еще посторонними предметами, то выйти хорошим кандидатом будет чрезвычайно трудно, так что разве из десяти один или двое пересилят такой труд, остальные же окажутся слабыми ориенталистами и слабыми (например) юристами. А по моему мнению, полезнее быть хорошим ориенталистом, чем полуюристом и полуориенталистом».

 

Второй пункт – нежелательное увеличение часов арабского языка, поскольку «…если на первом курсе будет преподаваться только один арабский язык, я недоумеваю, можно ли персидский и турецкий языки изучать в три года, в особенности отрасли турецкого языка, составляющие отдельные наречия, в три года изучить, как мне кажется, очень трудно».

Третий пункт – положение, когда на первых двух курсах будут преподавать только профессора, а лекторы начнут занятия с третьего курса. Фаизхан выступает протии такого положения: «Я не понимаю пользы от такого распределения. В таком случае, мне кажется, большая часть дорогого времени ученых профессоров будет употреблена на ознакомление студентов с азбукой и первоначальными элементарными сведениями, которые могли бы исполнять лектора; а профессора в последних курсах сообщали бы студентам свои ученые познания, согласно своему знанию». В качестве примера Хусаин приводит подробный анализ своей программы изучения татарского языка на первом курсе, где он, начиная с азбуки, грамматики, самых употребительных слов, переходит к самостоятельному грамматическому разбору и самостоятельному переводу студентами: «…будучи почти восемь лет практическим преподавателем, в продолжение пяти лет, сознаюсь, я занимался с воспитанниками разговором без связи и системы; теперь два или три года как занимаюсь сообразно программе, поданной мной в факультет и утвержденной им; и по опыту скажу, что разговором без всякой системы и связи очень мало можно принести пользы слушателям»[6]. В этой записке Фаизхан предстает незаурядным творческим педагогом: знатоком своей профессии, думающем о перспективах развития востоковедения на факультете. Как и предполагалось администрацией, факультет все же разделили на два отделения, с небольшим уточнением, что к магистерскому испытанию могут быть допущены студенты, окончившие курс по ученой категории.

 

14 апреля 1865 года собрание факультета восточных языков, имея в виду донесение Фаизхана «об исходатайствовании отпуска на вакансионное время и сверх того на 29 дней», определило: «…принимая во внимание болезненное состояние, ходатайствовать об увольнении лектора Фейз-Ханова с 10-го мая по 25 августа. Вместе с тем поручить ему собирать различные надписи, отыскание которых может навести к открытию и уяснению многих исторических фактов»[7]. Весной 1865 года университет в очередной раз удовлетворил просьбу Фаизхана об увеличении на 29 дней отпуска для поездки на лечение в казахские степи и сбора там научного материала (с 10 мая по 25 августа)[8]. В это время болезнь Фаизхана обострилась, о чем он сообщил 1 мая 1865 года в рапорте декану факультета: «Считаю своим долгом довести до сведения Вашего Превосходительства, что по причине усиления болезни моей, я не надеюсь до моего отъезда быть в университете на лекциях и экзаменах; и потому честь имею покорнейше просить Ваше Превосходительство или поручить испытание гг. студентов по моему предмету другому лицу или назначить это испытание у меня на квартире.

При сем имею честь препроводить на рассмотрение факультета программу по моим занятиям в 1865–1866 академическом году»[9].

Фаизхан в казахские степи тем летом не поехал. У него уже не было сил переносить столь длительные расстояния. Он посетил Казань, где встретился с Марджани и отправился в Уфимскую губернию, аул Килем, как уже отмечалось, по приглашению Тевкелева. Там также была возможность пить кумыс. Оттуда 30 июня 1865 года он писал Марджани: «Хотя мой кашель полностью не прошел, но уменьшился. Цвет лица улучшился, силы прибавились, и в целом я чувствую себя лучше. Дал бы Всевышний скорого выздоровления!»[10].

 

Фаизхан приступил к новому 1865–1866 учебному году полным сил и энергии, чувствуя себя вполне здоровым. Внешне хорошее самочувствие оказалось обманчивым, лишь временным улучшением. Дождливый и сырой климат С.-Петербурга сделал свое «черное» дело – болезнь его не отпускала, возобновилась. Тем не менее Хусаин никогда не помышлял поменять свое местожительство, поскольку полагал, что только в столице, общаясь с элитой российского общества, сможет быть наиболее полезным татарскому народу. Зимой его здоровье вновь ухудшилось. 16 декабря Фаизхан писал своему другу Пашино: «Уже три недели как я не выхожу из дома. Ко мне ходит один толстобрюхий бакши, он лечит как-то странно: не зажигает бараньи лопаточные кости, не разговаривает и не читает молитв, а подслушивает мою грудь (черт знает за что это: разговор тамошних чертей, что ли, подслушивает?), потом стучит в грудь (стращать чертей, что ли, хочет?), потом дает мне разные шербеты, только опиум не дает… Естественно, понятно, что я всегда дома»[11]. Таким образом, из дома он почти не выходит, лишь изредка посещая занятия в университете.

Обычно Фаизхан собственноручно писал рапорт на имя декана об отправке его на лечение в казахские степи и продлении отпуска (1862, 1863, 1864, 1865). Только в 1866 году данная поездка состоялась по заявлению его коллег. Преподаватели, подчеркивая научный характер командировки, не упоминая о лечении, таким образом, хотели поддержать своего товарища материально. Собрание факультета восточных языков от 25 февраля 1866 года, принимая во внимание «…заявление профессоров Березина и Мухлинского о командировании лектора Фейз-Ханова в Киргизские степи Оренбургской губернии для доставления ему возможности окончить составление словаря киргизского языка» приняло решение «ходатайствовать о командировании Фейз-Ханова в киргизские степи с 1-го апреля по 1-е сентября с сохранением содержания и с выдачею ему 300 рублей серебром из специальных средств университета. Исправляющий должность декана: М. А. Казембек»[12]. Об этом факте доброй воли своих коллег 20 марта 1866 года Фаизхан сообщал в письме к Марджани, добавляя: «Если пожелает Бог, то в начале апреля выеду из Петербурга. Проведу одну неделю в Нижнем и одну неделю в Москве. Когда подсохнет земля, мои родственники встретят меня в Нижнем или в Лескове»[13]. Таким образом, Фаизхан, несмотря на тяжелое свое состояние, не унывал, все же надеялся на теплый климат, который ранее помогал ему «выкарабкиваться» из тяжелейших обострений его страшной болезни.

Весной 1866 года Фаизхан с постели уже не встает. Все это время от него не отходит, прислуживая ему, жена Фатима. На ее плечах лежит все хозяйство по дому да еще трое маленьких детей, за которыми также необходимо ухаживать. Фаизхан высоко ценил ее великодушие, мужество и преданность: «Если бы не ухаживания и утешения моей супруги, то думы извели бы меня полностью. Господи, пусть в этой жизни и в будущей лик ее будет светлым! Она так ухаживала за мной в моем плачевном состоянии, что редкая женщина может обладать подобным терпением»[14].

Хусаин, будучи тяжелобольным, продолжал активно участвовать в общественной жизни. 12 апреля [в письме ошибочно указано 12 марта], находясь в Москве, он писал своему коллеге В. В. Григорьеву, что рекомендует ему встретиться с жителем Ташкента Мухаммадом-Алим Юнусовым, весьма почитаемым со стороны Российского государства, который собирался прибыть в Петербург[15]. В последнем письме к Марджани (без даты) Фаизхан сообщал учителю о событиях, оказавшихся последними в его жизни: «7 апреля я выехал из Петербурга, и, прожив 24 дня в Москве, 6 мая благополучно прибыл на свою родину. Со дня приезда, поскольку много было дождей, для меня такая погода была неблагоприятной. Сил и энергии у меня поубавилось даже по сравнению с выездом из Петербурга. В эти дни должен поспеть мой кумыс. Осталась только надежда на кумыс и хорошую погоду, так как я очень ослаб. Пропал и голос. Хорошо хотя бы вкус пищи, и аппетит имею. Если Вы соизволите, то есть необходимость в присутствии муллы Абдалалляма, поскольку мне помочь здесь некому»[16]. Несмотря на то что у Фаизхана было два родных брата, Бахааддин и Алааддин (женатых и вполне состоятельных) крестьянина и две родные сестры, Хадима и Марьям, он обратился к сводному брату. Видимо, отношения между близкими родственниками не были столь тесными, как того требовала их родная кровь, из-за тяжелого материального положения.

Марджани откликнулся на просьбу Фаизхана, и отпустил к нему своего шакирда Абдалалляма – сводного брата Хусаина, который до последних дней находился при его постели.   

По прибытии на родину Фаизхан поехал в родное село Сафаджай, в отчий дом, к своим родственникам (отец скончался в 1860 году). Семья под одной крышей собралась большая: три сес-тры еще были не замужем, так же как две сводные сестры. Два его брата, Бахааддин и Аладдин, были женаты, и, по-видимому, жили отдельно. Материальное положение семьи в это время стало тяжелым. К тому же добавились еще некоторые трудности. Во-первых, для родственников он стал обузой, так как жили они бедно, да еще и лишились надела земли – доли Фаизхана после того, как с 1861 года он был исключен из подушного оклада. Во-вторых, некоторая часть жителей сельской общины, поскольку Хусаин работал в университете среди русских, полагала, что, таким образом, он стал неверным. Тем не менее большинство населения аула, ценя его знания, относилось к нему почтительно и уважительно. У Хусаина уже были свои ученики, ставшие впоследствии имамами мечетей. Это упомянутый Хабибаллах б. Мухаммад, Калималлах б. Амин и его сын Насраддин, выполнявший с 1878 года обязанности имама 3-й мечети Сафаджая.

Фаизхан не хотел досаждать своим присутствием родственникам, но, видимо, чувствовал приближение смерти и потому хотел последние дни провести на родной земле. Вскоре к нему в отчий дом приехал его шестнадцатилетний сводный брат Абдалаллям, который смотрел за ним и надеялся на чудесное исцеление своего брата. Но чуда не произошло. Поездка на родину оказалась для Хусаина последней, в столицу он уже не вернулся. Фаизхан навечно остался лежать на родной нижегородской земле. Не выдержало его здоровье сырого климата Санкт-Петербурга и тяжелых условий проживания на съемных квартирах. 28 августа 1866 года оборвалась жизнь замечательного представителя татарского народа, пионера татарского просветительского движения Хусаина Фаизхана. Похоронили его на местном кладбище за счет посторонних лиц, поскольку у его близких родственников средств на проведение похорон не оказалось.

Марджани воспринял смерть Фаизхана как величайшее горе. 9 декабря 1866 года Шихаб-хазрат писал Калималлаху б. Амину – ученику и земляку Хусаина: «…О, бедняжка мой мелла Хусаин, оказывается, скончался! Что поделаешь, у нас нет другого пути, кроме повиновения судьбе!? Пусть Всевышний Аллах окажет ему величайшую милость и поместит в раю! Он беспрестанно трудился и в конце концов принес много пользы… Для нас это стало большой потерей. “Воистину, у уважаемых людей – короткая жизнь”. Где же нам теперь найти, человека равного ему в знании, работе, сообразительности, проницательности и религиозности? Если и найдется такой человек, то это крайне редкое явление. Он не обращал внимания на распространение слухов толпы. В сущности, он был очень уважаемым человеком. Пусть Всевышний Аллах сделает его будущую жизнь достойной, а его детей вознаградит благополучием в этой жизни! Бедняжки мои, им, видимо, очень тяжело!». Марджани просил прислать, опасаясь, что могут пропасть, некоторые рукописные сочинения Фаизхана – о реформе медресе, по истории Булгара и Казани: «Также у него должны остаться различные сборники и книги. При наличии нам подходящих книг, если, конечно, согласятся продать, то мы, быть может, приобрели бы их. В особенности, нам нужны сборники, посвященные жизни людей, истории и мировым событиям. ...Если возможно, то быстро составив список оставшихся книг покойного, подробно написав названия книг, при возможности включив в него названную книгу [“Ислах мадарис”] и относящиеся к ней отдельные рукописные листы – пришлите нам»[17]. Просьба Марджани была исполнена, поскольку, как отмечалось во введении, рукописные сочинения Фаизхана – такие, как «Ислах мадарис» («Школьная реформа»), «Рисала» («Трактат»), «Казан тарихы» («История Казани»), «Касим ханлыгы» («Касимовское ханство»), «Борынгы болгар ташлары» («Древние булгарские [надгробные] камни»), оказались у родственников Марджани, которые в 80–90-х годах XX века сделали их доступными для науки.

В своем биобиблиографическом словаре «Вафият ал-аслаф..» («Подробное о предшественниках…») Шихабаддин привел подробную биографию Фаизхана. Он высоко оценивал его деятельность: «Хусаин б. Фаизхан был человеком благонравным, чистосердечным, ясновидящим, благих намерений, проницательным, праведным, тонким и глубоким исследователем и мыслителем, сочинителем прекрасных произведений и множества лекций. Он постоянно занимался, изучая работы других ученых, и многое почерпнул у них, хорошо знал хронику событий, мировую историю, обстоятельство жизни правителей и был знатоком фикха и основ веры.

Он глубоко скорбел из-за постигшей ислам слабости и снижения его влияния, упадка знаний у мусульман, забвения ими былого высокого положения и былых достижений в науках, в создании новых инструментов, ухищренных изделий и пренебрежении мусульман к изучению прошлого.

Его огорчало то, что становится мало учеников и снижается их рвение к учебе, что они тратят время на изучение ненужных предметов, и огорчало отсутствие порядка в жизнедеятельности, как ученых, так и учителей. Он всеми силами старался возродить былое стремление мусульман к изучению рациональных и традиционных наук и искал способы достижения этой цели». Затем Марджани привел достаточно подробное описание «Школьной реформы» Фаизхана, его непростые отношения с некоторыми клеветниками, приписывавшими ему всяческие грехи, заключая описание его биографии: «Покойный всегда верно передавал другим изученное им, был правдивым, надежным, справедливым человеком, всегда держал свое слово и был верен убеждениям»[18].

После смерти Фаизхана его деятельность востоковеды, коллеги – Н. И. Веселовский, П. И. Пашино, И. Н. Березин, В. В. Григорьев, К. Залеман – оценивали очень высоко (об этом подробно написано во введении). Очень тяжело переносил отсутствие Фаизхана В. В. Вельяминов-Зернов. «Для подготовки джагатайско-турецкого словаря, – писал впоследствии ученый, – …я предполагал взять корректором… Фаиз-Ханова. В нем я надеялся найти не только корректора, но и деятельного помощника. Но, к несчастью, он скончался. Заменить его было решительно некем. Все пало на одного меня»[19].

Для ученых-педагогов его преждевременная смерть явилась невосполнимой потерей. Пройдет более ста лет, прежде чем наследие Фаизхана засверкает новыми гранями и он будет признан величайшим сыном татарского народа.


[1] Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга. – Ф. 14. – Оп. 3. – Д. 15503. – Л. 11.

[2] Там же. – Оп. 2. – Д. 514. – Л. 52.

[3] Там же. – Л. 55, 56.

[4] Там же. – Оп. 3. – Д. 15510. – Л. 135.

[5] Там же.

[6] Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга. – Ф. 14. – Оп. 3. – Д. 15510. – Л. 150–151; Материалы для истории факультета восточных языков. – СПб., 1906. – Т. 2. – С. 20–23.

[7] Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга. – Ф. 14. – Оп. 3. – Д. 15506. – Л. 17.

[8] Там же. – Оп. 2. – Д. 514. – Л. 70–84.

[9] Там же. – Оп. 3. – Д. 15510. – Л. 143.

[10] Фахраддин Р. Хусаин эфенде Фаизхан // Шура. – 1916. – № 19 (27-е письмо).

[11] Институт русской литературы (Пушкинский дом) Российской Академии наук. – Ф. 93. – Оп. 2. – Д. 192. – Л. 256–257.

[12] Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга. – Ф. 14. – Оп. 3. – Д. 15511. – Л. 11.

[13] Фахраддин Р. Хусаин эфенде Фаизхан // Шура. – 1916. – № 19 (28-е письмо).

[14] Там же.

[15] Институт восточных рукописей РАН. Архив востоковедов. – Ф. 61. – Оп. 2. – Д. 24. – Кол. 1.

[16] Фахраддин Р. Хусаин эфенде Фаизхан // Шура. – 1916. – № 19 (29-е письмо).

[17] Марджани. – Казан, 1915. – Приложение; Хосэен Фэезханов. Составитель Р. Марданов. – Казан, 2006. – Б. 467.

[18] Марджани Ш. Вафият ал-аслаф ва тахият ал-ахлаф: В 6 т. – ОРКК КГУ. – № 609–615. – Т. 6. – Л. 246а–250а.

[19] Вельяминов-Зернов В. В. Словарь джагатайско-турецкий. – СПб., 1868. – С. 23–24.



Контактная информация

Об издательстве

Условия копирования

Информационные партнеры

www.dumrf.ru | Мусульмане России Ислам в Российской Федерации islamsng.com www.miu.su | Московский исламский институт
При использовании материалов ссылка на сайт www.idmedina.ru обязательна
© 2024 Издательский дом «Медина»
закрыть

Уважаемые читатели!

В связи с плановыми техническими работами наш сайт будет недоступен с 16:00 20 мая до 16:00 21 мая. Приносим свои извинения за временные неудобства.